Искатель. 1969. Выпуск №4
Я заглянул в одну из них — и замер. Спиной ко мне сидел человек, над креслом возвышались квадратные плечи и затылок в белокурых завитках — это был, несомненно, Борг. Его мощный череп был обтянут зеленоватым пластиком конструкторского шлема, от которого тянулся к пульту, змеясь по полу, толстый кабель. Руки Борга лежали на подлокотниках, и я подумал, что по сложности это кресло, пожалуй, не уступает пилотскому. Руки, обнаженные по локоть, были грубые, загорелые, в светлых волосках — очень крепкие, уверенные руки. Пальцы то и дело пробегали по кнопкам на консолях подлокотников.
Перед Боргом был развернут во всю стену конструкторский экран. По нему проносились разноцветные линии, они переплетались, выстраивались в группы, исчезали. Вот возникла сложная фигура, сквозь которую проходила жирным красным пунктиром какая-то магистраль. Борг задержал фигуру на экране, всмотрелся… вслед за тем из кресла раздалось глухое ворчание — и экран опустел, все исчезло. И снова побежали линии, причудливо группируясь.
Я смотрел во все глаза. Первый раз я видел главного конструктора за работой, и это зрелище захватило меня своей необыкновенной красотой и напряженностью. Датчики, вмонтированные в шлем, несли мысль конструктора к одной из сложнейших машин мира — преобразователю конструкторского пульта, который мгновенно воспроизводил импульсы на экране — в размерах, углах, направлениях. Но каким же могучим даром концентрированного, точного мышления и вольного воображения нужно обладать, чтобы вот так часами сидеть перед экраном…
— Какого дьявола! — прорычал вдруг Борг.
Я вздрогнул от неожиданности и сделал было шаг в сторону, чтобы бесшумно уйти, но тут он повернулся вместе с креслом. Брови у него были грозно нахмурены, и вообще я как-то не сразу узнал Борга.
— А, это ты, — сказал он. — Я не переношу, когда стоят за спиной.
— Извини, старший. Я не знал…
— В двенадцать, — сказал Борг и повернулся к экрану, разом забыв обо мне.
Я поспешил прочь. Лучше всего было пойти на речку, растянуться на траве среди благостной зеленой тишины, закрыть глаза и слушать, как чирикает какая-нибудь легкомысленная пичуга. В конце концов я отпускник и имею право лежать на траве сколько пожелаю.
Но я не ушел. Я потащился к следующей двери. Над ней нависало белое полукружие лестницы, ведущей на второй этаж. В этой комнате было полутемно, медленно крутилось что-то серебристо-чешуйчатое, то одна, то другая чешуйки ярко высверкивали. Передвигались расплывчатые тени. Вдруг что-то зажужжало, отчетливый и бесстрастный голос произнес:
— Ирг восемьдесят мезо один. — И после короткой паузы: — Круг минус секунда.
Я вгляделся, но никого не увидел. Только крутилось колесо — не колесо, не знаю, как назвать, и ровный голос отсчитывал на языке не знакомой мне математики — должно быть, той самой, которая начиналась за уравнением Платонова. Я подумал, что здесь работает вычислительная машина. Но в следующий момент тот же голос, нисколько не меняя интонации, сказал:
— Чертов Феликс не отвечает, нигде его не найдешь.
Это было уже не очень похоже на машину. Впрочем, кто его знает. Феликс способен даже машину вывести из терпения.
— Плюс, плюс, плюс, плюс, — бубнил голос.
Тут мне что-то упало на голову и покатилось вниз. Я посмотрел под ноги и увидел скорлупки — продолговатые желтенькие скорлупки сладкого орешка. Я терпеть не мог эти орешки, и уж тем более мне не понравилось, что скорлупу от них кидают прямо на голову. Пускай я был здесь посторонним, это еще не резон, чтобы обращаться со мной как с утилизатором.
И я пошел по лестнице наверх с твердым намерением высказать шутнику то, что я о нем думаю.
На ступеньке лестницы сидел Феликс. Джунгли на его голове еще больше разрослись вширь и ввысь. Он смотрел прямо перед собой, и грыз орешки, и кидал скорлупу куда попало. Рядом валялся карандаш-многоцветка, белую ступеньку у Феликса под ногами покрывали формулы, да и две-три ступеньки ниже тоже были испещрены.
Задумался мыслитель и ничего вокруг не видит, подумал я, остановившись. И прежде чем я спохватился, Феликс опустил на меня свой странный, будто издалека, взгляд и сказал:
— Нет, я вижу. Привет, Улисс.
— Привет. Тебе не влетит за это? — Я указал на разрисованные ступеньки.
— Что? Ах, да… Сейчас я…
Он вытащил из кармана платок, и вместе с платком вывалились обрывки пленок, карандаши, орешки. Я начал было подбирать, но тут появился домашний робот-мажордом, как их называют. Он мерно прошагал сверху по лестнице, вытянул гибкий рукав, и в этот рукав со свистом устремилось все, что было разбросано.
— Стой! — крикнул Феликс, и робот послушно замер.
Феликс порылся в уцелевших пленках и снова побросал их, видно, было уже поздно: нужную сцапал мажордом. Я протянул пленку, которую подобрал, но Феликс взглянул и покачал головой.
— Прямо беда, — сказал он. — Треклятый мажордом ходит за мной с утра до вечера.
— Он втянул что-нибудь важное? — спросил я, мне стало жаль Феликса. — Погоди, сейчас я его распотрошу, и мы выудим твою пленку, пока он ее не переварил.
— Не надо. — Феликс, махнул рукой. — Все равно этот вариант мезо-отрицателен. Я рассчитаю новый.
Тут я вспомнил про машину в полутемной комнате.
— Тебя разыскивает эта вертящаяся штука, — сказал я и добавил для ясности: — Ирг восемьдесят. Она… или оно ищет тебя и ругается.
— Да ну ее, надоела, — сказал Феликс. — Борговские штучки… Ладно, пойду посмотрю, чего ей надо.
Он стер часть формул со ступенек и побежал вниз.
Я посмотрел ему вслед. Славный он малый, только очень уж… не от мира сего.
В руке у меня был зажат обрывок пленки. Формулы, формулы, все незнакомые, какой-то график, две-три рожицы. А это что? Я удивился: дальше было жирно написано красным «Андра». «Что еще за новости?» — подумал я. Впрочем, мало ли Андр на свете.
* * *— Как тебе удалось, старший, — спросил я однажды Борга, — пробить через Совет строительство такого роскошного корабля?
— Кораблей, — поправил Борг. — Их будет два. Два неразлучных друга. Хроноквантовые Орест и Пилат. Филемон и Бавкида. Улисс Дружинин и Робин Греков. — Он подмигнул мне, как первокурсник, желающий показать, какой он свойский парень. — Как я пробил? Да вот так и пробил — с перевесом всего в несколько голосов. Мне, видишь ли, помогло, что я теперь не член Совета: меньше ответственности, больше настырности… Спасибо тебе, пилот.
— За что? — удивился я. — За то, что тебя исключили из Совета?
— Че-пу-ха, — сказал Борг раздельно. — Тут другое. Мне сильно повезло в том, что ты оказался везучим. — Он усмехнулся, глядя, как я, ничего не понимая, хлопаю глазами. — Видишь ли, расчеты расчетами, а вероятность опасности была оценена не точно. Недаром я сам хотел лететь.
— Старший, не говори загадками! — взмолился я.
— Ладно, Слушай, пилот. Мы подвергли материалы твоего полета дотошному анализу и убедились, что вы с Робином были на волоске от того, чтобы… как бы популярнее… чтобы застрять вне времени, вернее — в безвременье… в общем. То, что вы возвратились, можешь рассматривать как новую флюктуацию вероятности.
— Флюктуация, — повторил я невольно, а самого продрало холодком до мозга костей при мысли о безвременье, которое и представить себе нельзя… о мертвом корабле… о призраках, этих вечных скитальцах, таинственных «летучих голландцах» космоса…
Да, да, я очень везучий. Я прошел на волосок от жуткой бездны, я не сгинул в безвременье, и у меня есть Андра. Ух, до чего я везучий!..
Сбылась мечта! По вечерам в моем доме бойко стучали каблучки, были освещены все окна, и за столом усаживалось со смехом и шутками человек восемь-десять, и расторопный мажордом только успевал поворачиваться. Я все посматривал на Андру — сияющую, оживленную. Она с удовольствием входила в роль хозяйки дома. Она учила конструкторов варить кофе по-перуански, и очень убедительно доказывала, что только этнолингвистика может дать удовлетворение человеку, ищущему и пытливому, и безудержно хохотала, когда Борг принимался рассказывать смешные истории.
