Море и берег

— Это подумать надо! — крикнул кто-то.
— Все равно, без постели нельзя!
— Правильно Устимов говорит!
— Фантазия!
— Тихо, товарищи! — поднял руку Чернышев. — Так мы не решим вопроса. У нас на собрании присутствует строитель объекта коммунист Троицкий. Есть предложение послушать товарища строителя.
Троицкий встал, поправил теплый зеленый шарф на шее.
— Предложение комсомольца Устимова, — сказал он, — это не фантазия. Вывешивание долевого погиба может действительно дать кое-какую экономию времени. Подумать надо будет, посчитать. Теперь я хотел бы еще вот что сказать. Здесь в выступлениях прозвучала тревога за состояние судоремонта. Могу сообщить, что командование флота потребовало от нас ускорить темп судоремонта. Весна не за горами. С последними льдинами корабли должны выйти в море. Что это значит? Это значит: график ремонта будет жесткий. Мы несем потери — от голода, от обстрелов. Придется работать не только за себя, но и за тех, кто выходит из строя. Выдержим мы такое напряжение? Да — если в нас самих человек победит едока. Нет — если голод окажется сильнее. Вот все, что я хотел вам сказать, товарищи.
Троицкий сел, медленно разогнул, вытянул ногу.
Некоторое время в ленкомнате стояла тишина.
— Кто еще хочет выступить? — спросил Чернышев.
— Да что выступать? — раздались голоса. — Все ясно!
— Пусть Федотов встанет и скажет все по чести!
— Давай, Федотов! Выскажись! И тебе легче будет, и нам.
Медленно встал Федотов. Рукой схватился за ворот ватника, будто хотел рвануть его.
— Смотри в глаза собранию, — сказал Чернышев.
Головы Федотов не поднял. Только упрямый подбородок, поросший темным пушком, еще сильнее выпятил. Проговорил тихо, через силу:
— Я… не дезертир. Я… работой заглажу…
Он хотел сказать еще что-то, но, видно, комок подкатил к горлу, запер слова.
Но все было и без того понятно. Ребята повеселели, заговорили все сразу.
— Тихо, товарищи, — сказал Чернышев. — Я лично думаю, что Федотов — не потерянный для комсомола человек. Но будем голосовать в порядке поступивших предложений. Тут товарищ Кривущенко предложил исключить Федотова…
— Снимаю! — крикнул Кривущенко. — Раз признал вину, так пусть исправляет!
Единогласно было принято решение:
 
«Комсомольское собрание клеймит позором малодушное поведение комсомольца Федотова в трудное для Родины время. Собрание постановляет:
 
1. За нарушение трудовой дисциплины комсомольцу Федотову объявить строгий выговор.
 
2. Потребовать от Федотова исправить свою вину отличной работой.
 
3. Всем комсомольцам проявлять мужество и стойкость перед лицом трудностей блокады».
 
Расходились шумными группками. Собрание как-то сблизило ребят, не хотелось расставаться. На узкой лестничной площадке Кривущенко сгреб Толю, остановив движение, и закричал:
— А у тебя голова правильно работает! Шел бы к нам на корабль комендором, так ее так!
На улице было тихо, морозно. В небе шарили длинными руками-лучами прожекторы. Вот — погасли враз. Из-за облаков выплыл золотым корабликом месяц, сторожко глянул на притаившийся среди льдов Кронштадт.
* * *
У себя в квартире инженер Троицкий, облачившись в просторный серый костюм и вытянув ноги к печке, рассказывал жене про собрание:
— Понимаешь, как-то незаметно выросло новое поколение кронштадтцев. С виду мальцы, а ворочают большими делами. Послушала бы ты, как они сегодня выступали. И этот… Устимов. Не знаю, почему у меня так лежит сердце к этому парню.
— Чем-то он напоминает нашего Алешу, — сказала Нина Михайловна и вздохнула. — Писем давно нет от Алешеньки… Как там сейчас, на Карельском фронте?
Троицкий покосился на портрет моряка с курсантскими «галочками» на рукаве и сказал:
— Будет тебе вздыхать. Писать ему просто некогда.
  
4
 
Предложенный Толей способ оправдал себя: заготовка листов пошла быстрее.
Про Толю напечатала заметку заводская газета «Мартыновец». В заметке, правда, было всего двенадцать строк, считая вместе с подписью ее автора — Чернышева, но Толе приятно было читать, что «на объекте тов. Троицкого отлично работает комсомолец А. Устимов. Недавно он внес рационализаторское предложение, позволившее…» Толя вдруг представил себе, как заметку эту прочтет Лена из котельного цеха, и ему стало еще приятнее.
В один из воскресных дней разрешили наконец свидание с Костей Гладких.
День выдался на редкость ясный, и с утра были две воздушные тревоги. После обеда Толя и Пресняков отправились в госпиталь, хотя ребята советовали переждать: того и гляди повторится налет, летную погоду немец не упустит.
По Октябрьской улице шел навстречу ребятам отряд лыжников — все в вязаных шапочках и белых маскхалатах, на груди автомат, за спиной вещмешок. Лыжи, поднятые, как пики, вверх, мерно колыхались над отрядом в такт взятому шагу.
Толя и Пресняков остановились, глядя вслед удалявшемуся отряду.
— Наверно, на Ленинградскую пристань идут, — сказал Толя.
— Ага. В рейд пойдут по немецким тылам.
— Вот бы с ними!
— Куда тебе! — Пресняков фыркнул носом. — Ростом не вышел. Видал, здоровые они какие? Физкультурники небось.
— Подумаешь, рост! — сказал Толя. — Не в росте дело…
Тут из-за угла вывернула на Октябрьскую странная процессия. Человек в платке и ватных штанах, заправленных в валенки, тащил сани, на которых возвышался старый, большой, перевязанный веревками шкаф; пожилая женщина в дохе шла за санями, упершись руками в облезлый бок шкафа; еще одна женщина, помоложе, шла рядом, неся в одной руке стул с плетеными спинкой и сиденьем, а в другой — зеленое ведро, из которого торчали кочерга и веник. Человек в ватных штанах, увидев Толю, остановился, поправил светлую прядь, выбившуюся из-под платка, и улыбнулся. Это была Лена.
— Устала? — спросила женщина в дохе. — Ну, отдохнем немножко. Теперь уж недалеко.
— Я не устала, мама, — ответила Лена и снова потянула сани.
Толя подошел к ней, решительно взялся за лямку.
— Давай помогу, — сказал он внезапно охрипшим голосом. — Куда везти?
Вслед за ним подошел Пресняков.
— Зачем, молодые люди? — сказала женщина в дохе, выходя из-за шкафа. — Сами управимся.
— Мама, это наши рабочие, — сказала Лена, глядя на Толю серыми глазами с лукавинкой. — Это вот Толя Устимов. Он, знаешь, какой сильный!..
Лена засмеялась, а Толя почувствовал, что краснеет.
— Да нам не трудно, — буркнул он и впрягся в лямку, которую Лена охотно ему отдала. — Куда везти?
— На Красную улицу, — сказала Лена.
Толя налег грудью на ремень, рывком тронул сани с места. Пресняков забрал стул и ведро у второй женщины и пошел за санями. Лена шла рядом с Толей. Единым духом она рассказала, что они переезжают со своей квартиры к маминой сестре; их квартира очень большая и холодная, прямо сил нету, а у тети Кати комната маленькая и теплая, ну что ж, что тесно, тесноту стерпеть можно, это не холод, вот только шкаф очень тяжелый, она даже не хотела перевозить его, но мама очень привыкла к этому шкафу, так что пришлось везти.
— А у тебя как дела? — спросила она. — Карточку новую выдали?
— Выдали.
«Не читала она заметку в «Мартыновне», иначе сказала бы», — подумал Толя.
Протяжно завыла сирена воздушной тревоги. Толя остановился, растерянно уставился в небо. Высокая женщина в черной краснофлотской шапке, неизвестно откуда появившись, закричала мужским голосом:
— Чего рты поразинули? Давайте в убежище, быстро! Али жизнь не дорога?
Пришлось бросить шкаф посреди улицы и спуститься по темной лестнице в подвал ближнего дома. Здесь горела неизменная коптилка, колыхались тени.
— Ничего не видно, — сказала Лена. — Мама, ты где?
— Здесь, — отозвалась мать. — Господи, и сесть-то не на что.
— Как не на что? — сказал Пресняков. — Вот ваш стул, садитесь, мамаша.