В ТО ОБЫЧНОЕ ЛЕТО
Первые лиственницы. Почему-то лиственницы эти обязательно напоминают светлое и грустное имя Черского. «Черский в географии все равно, что Чехов в литературе», — это один из афоризмов Сергея. Созвучие скорее эмоциональное, чем смысловое. Может, это даже глупый афоризм, но я согласен с Сергеем. У обоих незаметная, сугубо интеллигентная внешность, мужественная лиричность (может ли быть такая?) в отношениях с людьми, а внутри вечно сжатая, огромной силы нравственная пружина.
Если бы при распределении талантов между двумя миллиардами жителей выпал мне такой, как у Родена, я бы посвятил свою жизнь созданию огромных скульптур вот таких людей.
Родена из меня не вышло, но, ожидая погоду в далеком поселке, мы помогали одному прижимистому и хмурому мужичку делать челнок из тополевого ствола. Как у Гайаваты. На прощанье мужичок сказал, что челнок мы ему испортили…
В конце концов наш многострадальный «ИЛ» нырнул вниз между вершинами острых сопок.
Дни бегут, как капли из умывальника. С утра до вечера и с вечера до полуночи сидим в крохотной, как сундук, комнатушке. Мы режем коричневые листы топографических карт на четвертушки и клеим их на картон, чтобы не изорвались раньше времени, когда мы сотни раз будем вынимать их из полевых сумок в дождь, снег и ветер и сидеть над ними в палатке при свечке.
Целые дни уходят на битвы со снабженцами. Удивительное это племя — снабженцы. В большинстве своем хорошие люди, они тем не менее считают делом профессиональной чести всучить тебе не то, что ты просишь, а то, что им хочется. Я верю, что такие и впрямь смогут продавать холодильники эскимосам, а валенки племени банту в Центральной Африке.
Даю краткую оправку потомкам, которые будут разбирать мой архив. Этим летом мы будем работать впятером. Начальником у нас Виктор. Если архив будет разбирать девушка, пусть знает, что был он высокий, стройный, с умными залысинами на лбу. Когда-то гремел как горнолыжник, сейчас, кроме киновари, его ничто не интересует. Виктор старше нас лет на пять, но девушки «а него еще оглядываются. К сожалению, он женат. Я не женат, но на меня девушки не обращают своих взоров. Жаль, могли бы.
Еще у нас будут два Сергея. Мы зовем их «дважды два» за то, что каждый из них вдвое шире в плечах любого среднего гражданина. Потомки, ее ухмыляйтесь скептически! Ей-богу, я не лакировщик! Мне трудно писать об этих ребятах. С Сергеем-старшим я учился на одном курсе, мы вместе проливали пот в тренировочных залах и удирали с лекций в «Ударник», вместе работаем теперь на Чукотке. Сергей-младший студент-дипломник, так сказать, молодая поросль. Я думаю, что о каждом из нас трудно говорить отдельно, настолько мы близки друг другу вкусами, взглядами на жизнь, даже в выборе галстуков мы не расходимся.
Кажется, у нас все готово для работы. Маленькие склады продуктов заброшены еще зимой самолетом, места этих складов мы тщательно отметили на карте и на аэрофотоснимках. Дело только за двумя рабочими. Вероятно, именно здесь и будет первый барьер в предстоящей четырехмесячной гонке с препятствиями. Рабочих нет, и наши вопли гаснут в административных джунглях.
— Ждите. Будут!
— Когда?
— Неизвестно.
Ждем… Ждем… Мажет быть, нам придется и вчетвером бродить в поисках киновари, потому что уже назначен день отплытия пароходика, который должен выбросить нас в бухте Преображения.
Юра Мадаянц (он едет в другую партию) предложил нам по старому кавказскому обычаю умыкнуть рабочего из какой-нибудь провиденской конторы в день отплытия. Есть еще джигиты на свете! Цхе, кинжал, кунак!..
И ю н ь, 5-го числа. Год от рождества Христова 1959. Координаты — все та же надоевшая бухта Провидения. Сегодня у нас новость. После скандала, который мы закатили в отделе кадров, к нам явился один человек.
Стук в дверь.
— Надеюсь, можно войти? Кто тут из вас главный, ребята?
Вид ошеломляющий: пыжиковая шапка, бронзовый блеск
молнии на меховой куртке, непостижимого шика сапоги-меховики. Где-то в углах комнаты еще дрожали последние нотки великолепно поставленного мужественного голоса незнакомца, рассеивался бриллиантовый дым, вызванный его появлением, а Виктор уже читал протянутую бумажку: «Алексей Иванович Чернев, 1936 года рождения, направляется к вам рабочим 5-го разряда с оплатой по тарифной сетке № 1».
— Это что же вы — рабочим пятого разряда? — недоуменно спросил Виктор.
Незнакомец сделал жест рукой, и тут мы увидали за его спиной второго.
— Племянник!..
Мы молча уставились на него.
Не слишком рослый молодой человек отвесил легкий полупоклон в нашу сторону. Чем-то парень смахивал на раннюю фотографию Есенина.
— Интеллигент, знаете ли, в четвертом поколении… Вы уж,
будьте любезны. Мамаша — сестра моя. Десятый класс кончил.
Хлопнула дверь, голос незнакомца еще немного порокотал в нашей комнате и затих вместе с шагами под окном. Интеллигент в четвертом поколении остался с нами. Начались анкетные вопросы…
Мы долго спорили вчера. Сергея возмущала эта интеллигентская родословная.
— Зачем? Подумаешь, наследник английского престола.
А что он делать умеет? Сорок лет как государство существует, и
уже появляются эдакие советские аристократы. Почему вот мы
учились до десятого класса в каком-нибудь своем вятском или
костромском селе, а потом с дрожью в институт ехали. Я до
Москвы ни одного города не видал. А этот юный пижон учился
в Москве и для расширения кругозора пожелал кончить десятый класс на Крайнем Северо-Востоке. Теперь ему захотелось
познать пампасы и… пожалуйста. Потом хвастать будет перед
девицами про пурги, штормы и подвиги…
Виктор сказал тогда: «Обождите, парни. Что вы галдеж подняли? Может, из него отличный малый выйдет. Дядя его, я узнал, — гидрограф, хороший специалист. А все эти пугающие одежды моряки продают, привозят из загранки…»
Не подвела все же администрация! Сегодня ходили смотреть на вербованных, прибывших, наконец, сюда. Из самолета вылезали хмурые дяди в телогрейках, веселые и юркие малые в кепочках и шелковых белых кашне. Кирзовые сапоги, ботинки, у одного даже лаковые черные туфли, в которых выходят на сцену конферансье. Какой же из них будет наш? Может, вот этот в кепке-пуговке фасона сороковых годов или вон тот, что согнулся под тяжестью здоровенного сундука-чемоданища…
Все же мы не угадали «своего». Да и трудно это было, потому что «наш» оказался обычным, не шибко заметным парнишкой. Мне он сразу понравился. Простецкая, такая некрасивая физиономия, подкупающая непосредственность, с какой совал он всем без всякой субординации грязную с дороги руку. Парнишка оказался моим земляком с какого-то московского заводика, где резали на части металлолом, привозимый со всех концов Союза.
— Валентин, — представился он. И шутя добавил: — Лучше Валька!
Детдом, пять классов, ремесленное, потом завод — вот и вся биография. Виктор деликатно осведомился насчет детдома. Валентин, не смущаясь, даже, как мне показалось, с некоторой лихостью сообщил, что попал туда из трудколонии, а в трудколонию угодил за хулиганство. Отец погиб на фронте, мать умерла. Потом новичок посмотрел на наши лица и скучно добавил, что он был тогда еще глупый. Осведомился насчет зарплаты, попросил аванс и ушел в барак, где ночевали вновь прибывшие.
Вечером по пути в кино мы заглянули туда, чтобы узнать,
как устроился наш рабочий класс. В бараке дым коромыслом. В одном углу играют в карты. Судя по азарту, — в «очко». В другом нудно тянут рыдающую песню «Будь проклята ты, Колыма…».
Наш Валька пел тоже. Мы позвали его, опросили, получил ли койку. Когда уходили, Сергей с насмешливой улыбкой похлопал Вальку по плечу и посоветовал: «Ты вроде парень хороший, так не пой лучше эту песню. Ее поют только те, кто Север с самолета видел. Если тянет на блатное, кричи лучше «Мурку». Ты же эту Колыму-то не видал, а проклинаешь». Валька забормотал в ответ что-то невразумительное и покраснел.