Искатель. 1967. Выпуск №5
Первые «колена» демидовского рода, еще при Петре Первом сопричисленного к российскому дворянству, — кондовые мужики с мертвой хваткой удачливых приобретателей, сменились «коленами» последующими — несравненными «великанами» на поприще прожигания жизни. По воле судьбы на потомков основателей демидовских сокровищ прямо в их колыбели низверглась Ниагара русских рублей, и в течение всей их жизни этот могучий золотой водопад не убывал и не оскудевал.
Демидовы XIX века были кем угодно — французами, итальянцами, немцами, но только не русскими. Анатолий Демидов, к примеру, говорил почти на всех европейских языках, кроме русского. И донесения и отчеты его уральского управителя секретари Анатолия переводили для него на французский язык. Впрочем, делами своей «горнозаводской империи» Анатолий почти не занимался. Зачем? И так без малейших забот и трудов его ежегодный доход достигал двух миллионов рублей… Потомок крепостных тульских кузнецов, он женился на родной племяннице Наполеона Бонапарта, стал итальянским князем, купив этот титул вместе с великолепной виллой Сан-Донато в предместьях Флоренции, В этом поместье новоиспеченный князь завел даже свою «армию» — три тысячи «гвардейцев», облаченных в яркие мундиры. И все это на деньги, добытые десятками тысяч крепостных, гнувших спину на уральских заводах!
Вот оттуда-то и залетело это непривычное, итальянское название в самое сердце Урала. Во время прокладки Горнозаводской железной дороги, в пяти верстах от Нижнего Тагила и была построена станция Сан-Донато.
В «Горном гнезде» — романе Д. Н. Мамина-Сибиряка — один из последних «князей Сан-Донато» был выведен в образе миллионера-заводчика Лаптева. Писатель дал убийственно верную характеристику всей лаптевско-демидовской «династии»:
«Просматривая семейную хронику Лаптевых, можно удивляться, какими быстрыми шагами совершалось полное вырождение ее членов под натиском чужеземной, цивилизации и собственных богатств. В Париже, Вене, Италии были понастроены Лаптевыми княжеские дворцы и виллы, где они коротали свой век в самом разлюбезном обществе всевозможного отребья столиц и европейских подонков… Эти мужицкие выродки представляли собой замечательную галерею психически больных людей, падавших жертвой наследственных пороков и развращающего влияния колоссальных богатств… Едва ли в европейской хронике, богатой проходимцами и набобами всяких национальностей, найдется такой другой пример, как подвиги семьи Лаптевых, которые заняли почетное место в скорбном листе европейских и всесветных безобразников».
Маленькая станция Сан-Донато на железной дороге, соединяющей Пермь с Екатеринбургом, выросла в своеобразный символ вконец выродившегося и обреченного на смерть общественного строя, в символ предельного, обнаглевшего, вызывающего паразитизма «хозяев жизни».
В октябре 1917 года этот строй был низвержен. Через год штыки контрреволюционного чехословацкого корпуса снова принесли в Сан-Донато и в Нижний Тагил старую власть. И, наверное, где-нибудь в яснонебесной Италии последние отпрыски демидовской «династии» вновь воспрянули духом в предвкушении прежней жизни, орошенной неиссякаемой золотой рекой с истоком на уральских заводах и с устьем во флорентийских палаццо и парижских салонах.
Отойдя далеко за Каму, почти к Вятке, Красная Армия весной девятнадцатого года вновь перешла в наступление на Урал. Пройдем и мы вместе с вами этот страдный путь. Пройдем его с теми, кто пробивался здесь с боями летом 1919 года.
На Сан-Донато и Нижний Тагил наступала Особая бригада 3-й армии Восточного фронта…
Ядром Особой, которой командовал М. В. Васильев, псковский крестьянин и прапорщик царской армии, большевик с августа 1917 года, явились пролетарские полки, сформированные из рабочих Кизеловского промышленного района Пермской губернии. Район этот неширокой полосой вытянулся на север от станции Чусовой вдоль железнодорожной ветки. Многие угольные копи и заводы принадлежали здесь «династии» Демидовых — Сан-Донато, и по воле символического случая через Сан-Донато в июле 1919 года прошли бывшие наемные рабы демидовского рода. Рабочие, из которых в недавнем прошлом выжимал жизненные соки гигантский пресс демидовского капитала, с винтовками в руках прорвались через горный Урал к станции Сан-Донато, чтобы это залетевшее из далекой Италии название снова стало лишь напоминанием о безвозвратно отошедшем прошлом, а не своеобразным символом ненавистной им действительности.
Давайте теперь перенесемся вместе с вами в июль девятнадцатого года, в Нижний Тагил с пригородной станцией Сан-Донато. Перенесемся туда, чтобы встретить стремительно наступающие полки Особой бригады.
Сорокатысячный город деревянными избами почти со всех сторон обступил широкий пруд. Тут же, на берегу, под голой, каменистой Лисьей горой, увенчанной кирпичной сторожевой башней, поднял свои черные трубы Демидовский железоделательный завод.
Но притих и угас старинный завод, не подсвечивает красными сполохами низких ночных туч. Да и городок замер в ожидании. Белые бегут, красных еще не слышно…
Уральский писатель Алексей Петрович Бондин, коренной тагильчанин, слесарь, проработавший в цехе свыше трех десятилетий, был свидетелем этих дней, и он оставил яркое описание их в небольшом очерке, напечатанном сорок лет назад на страницах тагильской газеты «Рабочий».
Громко скрипят на пустынных и примолкнувших улицах бесконечные вереницы телег — через город тянутся обозы отступающих в Зауралье колчаковских дивизий… «Ползут, поднимая пыль по дороге, — писал А. П. Бондин, — кутаясь в ней, проходят, и на смену двигаются новые…» На телегах в беспорядке навален всякий скарб…
За телегами и по обочинам бредут белые солдаты. Вид у них потрепанный, жалкий. Кто в сапогах, кто в увесистых заморских ботинках, а кто и босиком.
«Прошли обозы, прошли солдаты, — рассказывал А. П. Бондин, — только отсталые мелкие группы появлялись. Иные бросали в пруд винтовки и уходили в город, а иные прятались в лес, откуда по утрам по одному выходили просить хлеба и опять уходили.
Улицы точно вымерли».
И вот настало утро 19 июля 1919 года.
Тагильчане высыпали на улицы. Одни радуются, другие смотрят с напряженным выжиданием и испугом. А у третьих в натянутых улыбках застыло наигранное гостеприимство. Это у тех, у которых, как говорится, рыльце в пуху. Вот один из них, седовласый и дородный, шествует навстречу красноармейским колоннам и громогласно поносит заблаговременно сбежавшую белую власть;
— Мошенники!.. Трепаная банда!..
Тагильчане ехидно улыбаются. Они-то этого старца хорошо знают!.. Бывший купец, спекулянт, мукой торговал в голодное время. Три шкуры снимал с отчаявшихся людей за пуд муки и сокрушенно вздыхал да охал: «Эх, мало! Еще бы на один годок бог голоду дал, я бы тогда четвертными билетами стены дома оклеил!..» При колчаковской власти этот мироед выслеживал и выискивал большевиков, белой контрразведке их выдавал, а теперь встречать вышел, только серебряного подноса с караваем хлеба да солонкой не хватает.
Над головами рабочей демонстрации колыхались красные флаги. Над головами обывателей плывут, степенно покачиваясь, иконы и хоругви. На одной улице гремит:
Смело, товарищи, в ногу!..А на другой тянут недружными голосами:
Величит душа мояИ наполнится духом.И вот они, наконец, красноармейцы!.. Запыленные, загорелые, бодрые. Поблескивают штыки под жарким июльским солнцем. «Серые колонны, подкрашенные красными пятнами знамен…» Полки Особой бригады, прошедшие за несколько дней через горный Урал.
