Искатель. 1967. Выпуск №5

 
II
Санька пришелся ко двору. Он был отменно весел, как зяблик. Веселость, удаль и беззаботность всегда скрашивают походы. Саньку полюбили.
Мы двигались к Перекопу, не зная, что взятие его будет греметь в веках больше, чем Бородино и Аустерлиц.
Командовал фронтом Фрунзе, большевик, выросший в подполье текстильной Шуи. Фрунзе был прост и храбр. За храбрость его уважали, за простоту любили.
Еще были в нем широкий кругозор вождя и большевистская воля.
Санька наш, захлебываясь, рассказывал о Фрунзе:
— Идет это он, навстречу красноармеец. «Куда, — говорит, — товарищ?» Взглянул красноармеец, видит — перед ним Фрунзе. Испугался. Лицо сделалось как все равно алебастр. «Простите, — говорит, — товарищ Фрунзе. Я больше не буду». — «Чего не будешь-то?» — «С разведки убегать». Красноармейца-то, молодого крестьянского парня, первый раз в разведку послали, он с непривычки и струсил. Фрунзе покачал головой и говорит: «Идем, брат, вместе». Так разведку и провели вдвоем — красноармеец и Фрунзе.
Саньку очень огорчало то обстоятельство, что он Фрунзе не видел ни разу.
— Хоть бы в щелочку посмотреть на него! — мечтал Санька. — Хоть бы краешком глаза!
Кашевар наш, весельчак и человек с подковыркой, подмигивая, говорил Саньке:
— Тебе Михаила Васильевича Фрунзе не увидеть, как ушей своих. Он только героям показывается.
Санька сопел, как еж, и отходил от кашевара расстроенный.
 
III
Мы неуклонно шли к Перекопу. Свистели в степи суслики. Свистели над степью пули.
У одной степной станицы, название которой теперь переименовано, стоял отряд штабс-капитана Уткина.
На фоне разлагавшейся врангелевской армии уткинский отряд выделялся своей дисциплинированностью и боеспособностью.
Дьявольски хорошо разместил Уткин своих пулеметчиков.
Мы изучили работу двух пулеметов на плоской высокой крыше. Они срывали все наши планы. Стоило нам чуть-чуть двинуться вперед, как с крыши начинался шалый ураганный огонь. Свинцовый ливень извергался на нас.
Мы дважды ходили в атаку и дважды отступали с потерями.
Был назначен день третьей атаки. Станица должна была быть нашей.
Разведчик Миша Чечевицын, парень отчаянный и изобретательный, вражеский кабель полевого телефона соединил с нашим.
Мы подслушали невеселые вести. Вечером с востока в станицу должно было прийти сильное подкрепление.
Положение наше было обоюдоострым. Идти в атаку днем — значит устлать подступы станицы трупами.
Идти в атаку ночью — допустить прибытие подкрепления.
Трудно установить, в чьей светлой башке возник этот чудесный план.
Впрочем, это неважно. Важно, что план был принят и положен в основу операции.
С величайшим старанием, высунув язык, склонив курчавую голову набок, наш каллиграф и борзописец Кучко с час пыхтел, подделывая почерк штабс-капитана Уткина. На счастье, у нас была перехвачена маленькая записка Уткина. Под уткинский почерк работал Кучко.
И сработал! Кажется, покажи мы кучковскую записку самому его благородию господину штабс-капитану, крякнул бы Уткин, потрогал бы себя за ус и признал записку своею.
Дали Саньке записку, ракету, сухарей, флягу воды и попрощались на всякий случай…
Санька растаял в степи, как махорочный дым. А мы стали чистить винтовки да писать домой письма. У некоторых это были последние письма.
 
IV
Санька идет, а думы у него невеселые. Надо пробраться в станицу. А как проберешься?
Еще вечером — туда-сюда, а днем трудно. Дозор!
Километра за четыре от своей части повстречал Санька автомобиль. Черный, лаковый, как огромный жук, автомобиль летел, словно не касаясь земли, по степной дороге, вздымая голубоватую струйку пыли.
Вдруг выстрел!
Автомобиль остановился. Шофер быстро слез и стал возиться над задним колесом. Оказалось — не выстрел, а шина лопнула.
В автомобиле сидели двое. Один молодой, бритый, долговязый, с глазами голубыми и холодными. Другой широкоплечий, немного сутулый, с бородкой, с темными выразительными глазами.
Увидел человек с бородкой Саньку — улыбнулся. Светло, тепло, хорошо так улыбнулся. Словно не чужой это, в первый раз встреченный человек, а родной. Вроде отца или брата.
— О чем задумался? — спросил человек с бородкой, когда Санька поравнялся с автомобилем.
— Военная тайна, — ответил Санька.
Бородач, все еще улыбаясь, посмотрел на бритого. Потом подозвал Саньку.
— А ну-ка, Аника-воин, посвяти нас в военную тайну. Нам можно. Мы из штаба армии. Можем документы показать.
Посмотрел Санька на людей в автомобиле — видит, народ солидный. Возьми и расскажи.
Видит Санька, бородач перестал улыбаться. Наоборот, глаза его подернулись как будто печалью.
— Малыш, — говорит бородач бритому, — совершенный малыш, а воюет, как взрослый. Не один он. Много у нас в армии малышей.
Выслушав Саньку, бородач присоветовал ему обратиться к деду Онуфрию, который жил в землянке неподалеку.
Шину сменили. Автомобиль умчался. Санька пошел к деду Онуфрию. Дед сидел на пороге своей степной хижины и сосал трубку. Увидев Саньку, плюнул и сказал:
— Вот. Пусть расстреляют, а я из своей норы не уйду. Сурок имеет свою нору. Суслик тоже. А я чем их хуже?
По-видимому, дед продолжал давно начатый разговор.
— Дедусь, как в станицу пробраться? — спросил Санька.
— А чего в нее пробираться? Не вор, чай. Иди прямо по дороге и в станице будешь. Верста отсюда.
— Не, дедусь. Мне не в эту станицу. Это красная. А мне в ту, где беляки, врангелевцы сидят.
— А почто тебе туда?
Путаясь и мямля, Санька рассказал выдуманную историю об отце, пропавшем без вести.
Дед посмотрел на Саньку и сказал:
— Вон ту балку видишь? Иди той балкой до самой речки, а речка в самую станицу течет. В кустиках там лодчонка есть. Отвяжи и езжай на дне. Может, не заметят. А заметят — чего с тебя взять? Мал ты. Несмышленыш.
Санька двинулся к балке, дошел до речки. А на речке в зарослях ивняка качались лодки.
 
V
Сиреневые сумерки ползут на степь. Тишина. Станица словно вымерла. Это не простая тишина и не простое безлюдие. Штабс-капитан Уткин узнал о третьей решительной атаке. Отряд наготове. По первому сигналу ливни свинца обрушатся на головы наступающих.
Тут математика, простая математика. Чудес нет вообще. На войне нет даже иллюзии чудес. Выбритый, причесанный, штабс-капитан Уткин ждет с минуты на минуту рапорта о том, что с востока из-за реки показались части врангелевцев. Это подкрепление.
Конечно, придется открыть огонь, если противник дерзнет перейти намеченную им, Уткиным, черту. Но лучше было бы огня не открывать до прихода подкрепления. Тогда станица стала бы фортом, опорным пунктом. Пожалуй, можно было бы ударить на красных…
Штабс-капитан Уткин спокоен: дозоры на местах, пулеметчики, краса и гордость уткинского отряда, бодрствуют.
Зорок и хищен похожий на степного волка пулеметчик Любченко, засевший на плоской крыше. Это он, главным образом он отбил две атаки. У него выгоднейшая позиция.
Сиреневые сумерки ползут на степь, и все еще нет сигнала открывать огонь.
Сигнал привычен: сполох станичной звонницы.
Тишина. Любченко хочется закурить. Нельзя. Скоро дело. Вдруг чуткое ухо пулеметчика слышит шорох. Кто-то лезет на крышу. Тихо, как мышь. Осторожно, как ласка.
Врагов тут нет, не может быть. Кто же?
Лицо мальчугана на несколько мгновений показывается над крышей.
— Записка… от Уткина… Секретная… — шепчет мальчуган.
Любченко берет записку. Ого! Коль Уткин перед делом посылает записку, значит дело серьезное.