К вам и сразу обратно

– Я побежал, – крикнул за дверью Мишка.
– Сколько же сижу? – очнулся Андрей.
– Полтора часа. Одевайся. Там на кровати я все приготовил.
Хлопнула дверь.
Андрей вымылся, вытащил пробку в ванне и босиком пошел в комнату. Было чертовски непривычно идти босиком по теплому полу. На кровати лежали трусы, рубашка, брюки и свитер. Они с Мишкой были одного роста, только Андрей пошире. Пойдет: подсохло тело за это время. Одеваясь, Андрей заметил приколотую к стене фотографию, и волна нежности мягко толкнула сердце. Он эту фотографию делал. Сгрудились заснеженные палатки, и из печных труб вертикально в небо шли дымы. Ах, давно… Тогда он только пришел в газету. Вадик Глушин учил его: «…Стари-ик! В газете я вижу глы-бу! Именно так, старик. Каждый может об эту глыбу опереться спиной. Да! Газета – глыба-опора…»
Глыба-опора вместе с типографией помещалась в дощатой, утепленной торфом хибаре, а сами они жили в палатке с железной печкой. Весь поселок была сплошная палатка. И все было впереди для них, для поселка. Даже имя поселок получил позднее. Нет, тут не было наивных романтиков, считавших, что великая стройка обязана начаться с палаточных мук. Кто бесхозяйственность называл этой самой романтикой. Просто здесь иначе было нельзя. Такова была специфика горного дела. Все это знали, и никто не винил проектировщиков, снабженцев или начальство.
Здесь жили корифеи палаточной жизни. Когда размеры и контур золотоносного района стали ясны, новые дома возникли как по волшебству. И уже появились кое-где бетонные тротуары, и уже появились дети и женщины. Только стали исчезать знакомые лица. Старые кадры, профессиональные первопоселенцы. Может, они уходили, заскучав в многолюдстве, как уходили казаки-землепроходцы лет триста назад. А может, в других краях требовались корифеи палаточной жизни, высокие профессионалы.
Да, Вадик Глушин был идеальным редактором той поры. При нем в редакцию заходили кричать. Кричали про порядки в пекарне, забегал какой-то ошалевший от счастья папаша и просил выразить благодарность какой-то Людмиле Сергеевне из родильного отделения в городе Темрюке на Азовском море. И обязательно через газету. Заходили геологи и осторожничали в оценке перспектив. А Вадик каждому совал лист бумаги и толкал в угол к столу – «пиши».
…Ушел на повышение Вадик Глушин, заставивший сотрудничать в газете весь район. Уехал он в самом преддверии перемен. Газета перешла в новое здание. Линолеум, цельные стекла. Понаехала масса новых людей. И быстро исчез старый дух единой семьи, когда каждый к каждому мог завалиться в любое время суток. По принципу: раз пришел, значит надо. Модно стало иронически относиться к жизни. Не к трудностям пресловутым, а к жизни вообще. Разговоры пошли про диссертации. Каждый приезжий обязательно писал диссертацию или о ней говорил. Впечатление такое, что под каждой кочкой лежало по диссертации.
…Ладно. Воспоминания, черт их возьми. Следом исчез Матвей Березовский. Худой, желчный, логичный и замкнутый. Березовский, известный под кличкой Странный Матвей. С Вадиком они были идеальными антиподами, единством противоположностей. Производство Странный Матвей изучил потрясающе. На каждом участке имел личную «шпионскую сеть» и обо всем, что делалось, знал иногда лучше начальства. И начальство, битые зубры, Матвея боялись и уважали. Он никогда не говорил зря, за это и уважали. Когда Березовский исчез, все решили, что его утянул за собой Глушин. Матвей любил окружать себя тайной, никто так и не узнал, почему он оказался в Хабаровском крае, совсем не у Глушина.
Андрея назначили на его место. Заведующим промышленным отделом. Он считал своим долгом продолжать традиции Вадика Глушина и Березовского. Березовский узнал о назначении, прислал письмо. «Помни, что журналист без позиции – не журналист, а некий субъект, который получает зарплату в редакции. Ты должен иметь позицию…»
Он выбрал позицию. Да, старый принцип: кто не с нами, тот против нас. Опоздал из командировки – служебное разгильдяйство. Написанный по «методу Березовского» материал – очернение действительности. Защитить кого-либо, как это делал Глушин, – «газета – орган печати, и мы должны стократно проверить: тех ли мы защищаем».
Все в папочку, все организованно. Когда получился разлад с Лидой, это легло в рубрику моральной нечистоплотности. Выпил с ребятами из геологического управления – систематическое пьянство в рабочее время. Скопилась папочка, прочтешь – удивишься, как такого гада земля носит…
Щелкнул замок.
– Сдал, – сказал Мишка. – Пусть читает дорогой товарищ редактор. Поддубенко, говорит, звонил. Удивляюсь я. Поддубенко же клевый мужик. Как он Грачина терпит.
– А Поддубенко – работяга. Он одну истину знает – район должен давать золото. Он и дает. Старой закалки кадр. Он Грачина просто не видит. Районная печать действует? Действует! Промахов нет? Нет! У Грачина все всегда гладко. Он письмо твоих работяг не понесет Поддубенко. На прочтение. Он говорит: «Есть отдельные сигналы…» Ну и поехала комиссия этих авторитетных пенсионеров. Которые здесь пенсию ждут…
– Ну, – сказал Мишка, – преклоняюсь перед твоей интуицией. Именно так и было.
– Я Грачина знаю. Он не любит скандальные дела выносить на полосу. Скандальные дела всяко могут перевернуться. Те халтурщики тоже не без зубов.
– Поеду к Поддубенко, – решил Мишка. – Покажу письмо, расскажу, как обстоит дело.
– Ты рыбу ешь, – улыбнулся Андрей. – Закусывай лучше, Аника-воин.
– Ем. – Мишка отрезал ломоть. – А ты знаешь, я женюсь. Самым серьезным образом.
– Сергеев, ты Андрея забыл?
– Помню. А куда денешься? Голос потомков. Нет, серьезно. Мы сейчас с тобой пойдем в «Самородок». Она там будет. К семи часам.
– А я ее знаю?
– Нет, только недавно приехала. Полгода. – Мишка застенчиво хмыкнул.
– Угу! – буркнул Андрей.
– Дурак, – покраснел Мишка. – Собирайся, пойдем в «Самородок». – И неожиданно блатным голосом запел: – Топить гор-р-ре с-вое по р-р-рестор-р-ранам! Пус-с-скай р-р-ыдает с-саксофон!…
– Мне надо позвонить, – Андрей подошел к окну.
– Лиде, что ли?
– Нет. У Лиды Вася. Ей он звонит, А мне – в аэропорт.
– Ишь ты. Какие слова выговаривает. Ну, звони. Андрей набрал номер. Аэропорт ответил.
– Мне билет надо заказать на Москву, на семнадцатое число. На послезавтра, значит.
– Значит, улетаешь? – спросил Мишка.
– Ага. Давай вместе.
– Нет, я жениться буду.
– Выпившая ты личность, – определил Андрей.
– Выпившая, – согласился Мишка. – Только я никуда отсюда не полечу. Совсем.
– Так и умрешь здесь, – кивнул Андрей.
– Так и умру, – опять согласился Мишка, Он посмотрел на часы и заторопился:
– Половина седьмого, давай одевайся. Вон мою куртку возьми, я пальто надену. А Валета дома запрем.
– Пусть идет, а то без двери останешься.
Легкий мороз чуть туманил шары света над редкими фонарями. От печных труб прямо в небо торчали дымки.
Они шли через поселок, преображенный вечером, мимо окон, голосов, мимо притихших домов. В этот час великая северная тишина, казалось, приблизилась к поселку, и людской шум мирно соседствовал с ней. Андрей вдруг почувствовал мгновенный приступ тоски. Они проходили мимо геологического управления – самого большого здания в поселке. Каждый раз, когда он проходил мимо него, бывало вот так… остро и мгновенно. Когда проходишь мимо давней мечты. Во всех почти окнах горел свет. Джентльмены тундры работали. Вернулись из экспедиций, отшумели положенные три дня, и сейчас вот, в нерабочее время, везде горел свет, потому что в этом мире хороших парней было принято работать когда угодно.
Андрей увидел, что дорогу переходит знакомая долговязая фигура в полярной куртке. Парень крупно шагал, чуть согнувшись. Еще не отвык от полевой походки Костенька Раев.
– Эгей! – окликнул его Андрей.
Костенька мгновенно развернулся и заторопился навстречу – весь добродушие и радость.
– Здорово!
– Пропащая душа! Говорят, ты в эти… гольцовые короли заделался? Где? Не на Энтыгыне? Если там – жди зимой. Прибегу на лыжатах.