Червонные сабли
Так хорошо и складно мечталось Леньке, что даже сердце замирало от счастья. А поезд катил все дальше на юг. Колеса постукивали на стыках рельсов.
Не только Леньке плохо спалось в то утро. В соседнем купе командарм Городовиков ворочался на жесткой полке, не мог уснуть от тревожных мыслей. Он думал о корпусе Жлобы, с которым теперь связывала его судьба. В штабе фронта сказали, что в бою под Мелитополем Жлоба был разбит врангелевской конницей, побросал все орудия и пулеметы, оставил врагу больше пяти тысяч коней с седлами и сам едва спасся. Ока Иванович не знал подробностей этой драмы, но было обидно и тревожно. Как могло случиться, что опытный народный полководец Жлоба, не раз громивший врага, оказался в таком тяжелом положении? Городовиков знал давно Дмитрия Петровича. Еще на Северном Кавказе вместе добивали Деникина. По характеру Жлоба был крут и несговорчив, отличался личной храбростью и за боевые заслуги был награжден орденом Красного Знамени.
Что и говорить, создавать новую армию из остатков разбитого корпуса будет трудно. Бойцы наверняка потеряли веру в победу, да и сколько их там осталось? А где взять коней и когда их обучать, если на формирование всей армии дано десять дней? Во что красноармейцев одеть? Где взять пулеметы, орудия? Одних шашек потребуется пять-шесть тысяч!..
Беспокойные думы требовали разрядки, да и не в характере командарма было впадать в уныние, и Городовиков поднялся.
На соседней полке спал член Реввоенсовета будущей армии Ефим Щаденко. Постеленная шинель сползла, и рукав покачивался в такт движению поезда.
- Ефим Афанасьевич!
Щаденко вскочил, точно по тревоге, провел ладонью по лицу и с улыбкой сказал:
- Дома побывал...
- Тебе приходилось калмыцкий чай пить?
- Нет. А что?
- Напрасно жил на свете...
- А ты пампушки украинские с чесноком ел? - отпарировал Щаденко.
- Ел: и пампушки, и галушки, и перепычки с маком. Только ведь ничего у нас с тобой нет. Придется попить жареной водички. У калмыков пословица есть: «Сытому жир невкусен, а голодному и вода сладка...» Где-то у меня был сахар... Леня! Алексей Буденнович! - громко позвал Городовиков.
- Я здесь, товарищ командующий! - Ленька стоял у входа в купе и ждал приказаний. Он привык отзываться на прозвища и никогда не обижался. А как только не подшучивали над ним в Первой Конной - и Седым дразнили за светлые вихры, и Буденновичем после подарка командарма.
- Сахару хочешь?
- Детишкам голодным отдайте: вон их сколько на станциях бродит, - сказал Ленька хмуро.
- Больно ты серьезный. Ну, отдашь детишкам, а сам с чем останешься? Бойцу силы нужны.
- Я и так не слабый.
- Ты нам очки не втирай, - сказал Городовиков. - Лучше признайся, что за красотка прощалась с тобой в Харькове?
- Что вы, товарищ командующий... Это соседка.
- Знаем мы этих соседок... Ну, ну, не красней... Говори, кем будешь в новой армии: трубачом или опять на тачанку?
- В разведчики пойду.
- Почему?
Ленька не спешил с ответом.
- Надо мне поймать одного белогвардейчика, - сказал он наконец.
Командиры рассмеялись. Щаденко спросил:
- Почему так мало: одного?
- Имею к нему личный интерес...
Городовиков покачал головой:
- Если каждый будет сводить в тылу личные счеты, какая же получится разведка?.. Ладно, подумаем, кем тебе служить. А пока будешь при мне советником. У царя Николашки было советников сто душ, а ты у меня один всех заменишь.
Когда Ленька ушел, Щаденко сказал:
- Из этого паренька хороший комиссар выйдет.
- Почему именно комиссар?
- Человеческую душу понимает, думать любит. О таких говорят: молод, да стары книги читал.
Городовиков помолчал и сказал задумчиво:
- Ему бы, твоему комиссару, в школу бегать, на речке с удочкой сидеть, а он уже побывал под расстрелом. На десятерых хватило бы горя, какого хлебнул малец. Да ничего не поделаешь: такая суровая доля выпала на нас и на ребятишек наших...
Городовиков порылся в полевой сумке, достал газету, из кармана шинели вынул две сушеные воблы и одну рыбину дал Щаденко.
- Держи, Ефим Афанасьевич, жуй и поправляйся... Между прочим, Врангель сейчас тоже завтракает, только ест он шашлык из свежей баранины, винцом запивает, мед черпает ложкой.
- Позавидуешь, - усмехнулся Щаденко.
- Без шуток... В Северной Таврии, где он хозяйничает, полно немецких колоний, помещичьих имений, богатых конных заводов. Наверняка у него и фуража вдосталь, и сало жрет наше. А мы с тобой воблу ощипываем...
- Не думаю, чтобы в Крыму сладко было. Там одни едоки собрались, одни паразиты, человеческое отребье, выброшенное за борт историей.
- Сейчас мы проверим, так это или нет, - сказал Ока Иванович и достал белогвардейскую газету «Великая Россия», которую дали ему в штабе фронта. - Прочитай-ка, а я послушаю.
Щаденко развернул газету и некоторое время молча, с улыбкой рассматривал крикливые заголовки статей, отчаянные призывы освободить от большевиков «многострадальную Россию». Смешно выглядели объявления. Какой-то чудак-помещик, сидя в Крыму, продавал имение под Харьковом. Баронесса за сходную плату предлагала уроки французского языка.
Неожиданно Щаденко громко рассмеялся:
- Ты, послушай, Ока Иванович, что они пишут:
«Севастополь, 25 марта. По случаю назначения нового главкома русской освободительной армии в Морском соборе был совершен молебен. В присутствии высшего офицерства, купцов и дворянства епископ Вениамин благословил его превосходительство Петра Врангеля страстной проповедью. Вот она: «Дерзай, вождь, и победишь! Ибо ты Петр, что значит твердость. Ты победишь, ибо сегодня храмовый праздник церкви того полка, которым ты командовал в Мировую войну. Ты победишь, ибо сегодня день благовещения; что означает надежду и упование».
- Новый царь объявился: его величество Петр Четвертый, - с усмешкой сказал Городовиков. - Только мы этого царя уже били. Помнишь, он у Деникина кавалерией командовал? Так что царь этот уже бегал от нас, только пятки сверкали...
- Сам Врангель, как видно, забыл об этом, - добавил Щаденко.
Ока Иванович заметил пробегавшего Махметку, и окликнул его:
- Махметка, как смотришь на Врангеля?
- Прямо смотрю, товарищ командующий, не моргаю.
- Это я знаю, что не моргаешь. А побьем мы его?
- Секим башка! - И Махметка потянул из ножен кривое лезвие сабли, явно рассчитывая вызвать у командарма зависть: даже у него нет такой сабли!
- Махметка, тебе боевое задание: на следующей станции добыть кипятку.
- Есть кипяток, товарищ командующий!
В один миг сбегал Махметка в соседнее купе и принес флягу в суконном чехле.
- Молодец разведчик! - похвалил Щаденко, принимая от Махметки флягу. - Зови сюда своих дружков.
Через минуту командирское купе заполнили бойцы. Они принесли свои кружки, сухари, сахарный песок с примесью махорки, расселись тесно на лавках и принялись завтракать, оживленно переговариваясь.
- Товарищ командующий! - обратился к Городовикову Петро Хватаймуха. - Когда же нам коней дадут? Ну какой из меня кавалерист - ни шашки, ни коня, хоть бери кочергу и на козу сидай.
- Коней будем добывать в бою, - ответил Городовиков. - Так у нас, буденновцев, заведено. Ты, Хватаймуха, разведчик, тебе и карты в руки... Когда я был молодым, знаешь какие бублики закручивал!
- Расскажите, товарищ командарм.
- Гм... расскажите. Я бы сказал, да не поверите.
- Поверим, - засмеялись бойцы.
- Сам себя выслеживал. Может такое быть или нет? - спросил Городовиков.
Бойцы привыкли к тому, что Ока Иванович без шутки не обходится. Так и вышло.
- Было это в ту пору, когда я верой и правдой служил царю-батюшке... - начал свой рассказ Ока Иванович. - Однажды после ранения решил я не возвращаться на фронт: тогда мы с германцами воевали. Дал я взятку госпитальному писарю, и устроил он меня взводным в Тридцать девятую казачью сотню, что охраняла завод капиталиста Пастухова в Сулине. Был на том заводе кузнец дядя Миша Кучуков. Он меня, темного в политике человека, втягивал в дела революции. Сначала я на сходках рабочих бывал, потом и листовки стал распространять. Принес их в казарму и рассовал казакам под подушки, вложил в карманы шинелей. Наутро замечаю: казаки таятся от меня - я ведь взводный командир - украдкой читают листовки. Дошел слух о прокламациях до есаула, вызвал он меня в канцелярию, прикрыл плотнее дверь и говорит: «Городовиков, даю тебе секретное поручение: проследи, кто разбрасывает листовки, и донесешь мне». - «Слушаюсь, ваше благородие!» - а сам в ту же ночь опять листовки подсунул казакам. Снова зовет меня есаул: