Путь к сердцу мужчины

– Спирт с глюкозой – это, по-моему, что-то медицинское, – заметил с кровати Кирилл Петрович.
– Так Аглая же – медсестра по профессии. Вот и вспомнила, как в больнице работала. У них главным напитком был как раз спирт с глюкозой. У американца не пошло… Да и у меня, признаться, башка с непривычки болит…
– Итак, вы ушли с американцем?.. – снова заговорил Лассе.
– Не помню я! И вообще, может, я не с американцем ушла? – задумчиво произнесла Ксения.
– Вас осталось тринадцать грешников… – произнес механический голос непонятно откуда.
Мы все дернулись и замерли на мгновение. Потом все заговорили одновременно. К нам прибежали Иван Васильевич с Агриппиной Аристарховной. Мы слышали, как в ванной льется вода. Потом Лялька опять радостно завизжала.
Я обвела взглядом собравшихся. Двое американцев – Ник с Лен, финн Лассе, Колобок с Крокодилом, журналистка Ксения Болконская, мастер по ремонту телевизоров Кирилл Петрович, бывшая балерина, бомж, я и Лялька в ванной. Одиннадцать. Юрки спит в комнате, где проснулись мы с Лассе. Еще должен быть моряк. Разве есть кто-то еще?
Лассе объявил, что идет проверять друга, быстро вернулся и сообщил, что с ним все в порядке, просто еще не проспался, но в этом нет ничего удивительного.
– Пойдемте посмотрим на трупы, – предложила бывшая балерина.
– Агриппина Аристарховна, уж от вас-то я этого не ожидал! – воскликнул Колобок.
– Почему? – удивилась маленькая старушка. – Я должна своими глазами убедиться, что вам ничего не привиделось, мальчики. Мне в жизни встретилось много мужчин, которым регулярно что-то виделось или снилось… Это, похоже, у нас национальное… Вот мы с Мариночкой, Леночкой и Ксенией посмотрим и тогда уже будем точно знать, есть трупы или нет.
– Не называйте меня Леночкой, – попросила американка. – Я – Лен. А Леночкой меня называл мерзавец Паскудников. Не по его ли милости мы тут все оказались?
– Сашуля не мог устроить такую подлянку, – уверенно заявила Ксения. – Он – милый, добрый человек, он любит людей…
– И больше всех – свою мертвую мамашу! – взвизгнула Лен.
– Мама – это святое, – сказал Крокодил.
– Неужели у вас не учат уважению к родителям? – подал голос с кровати Кирилл Петрович, который, похоже, никак не решался ступить на пол. Возможно, опасался, что пол под ним начнет качаться, как палуба? Кстати, что-то моряк давно не орал.
Об отношении к родителям в Америке поведала я, которой доводилось об этом слышать от самих американцев. У них считается нормальным сдать родителей в дом престарелых и не ухаживать самим за больными. Да, конечно, их дома престарелых не идут ни в какое сравнение с нашими, и там средний американец может позволить себе нанять сиделку, но сам факт… Как правило, дети покидают дом после окончания школы, уезжают учиться в другой город и с тех пор уже живут отдельно.
Я могла бы еще долго говорить про их семейный уклад, но меня перебила Лен.
– Да, у вас по несколько поколений живут вместе. Я это принимаю. В этом есть рациональное зерно.
– При чем здесь рациональное зерно?! – рявкнул Кирилл Петрович. – В наших семьях совсем другие отношения! Нет вашего рационализма! Нет вашего стукачества на соседей! То-то ваши мужики толпами сюда едут на наших женщинах жениться! Надоели вы им! Им душевного тепла хочется! Только я не понимаю, как наш мужик мог на американке жениться! Ксения, он вообще нормальный? Журналист-то классный, я его статьи всегда читаю и передачи смотрю. Но как человек?
– Да он ее пожалел, – махнула рукой Ксения. – Тебя же обокрали сразу же после приезда в Россию, да? А он у тебя интервью брал после приезда следственной бригады?
Лен не ответила и отвернулась.
– Ее пожалели, а она выпедривалась вместо того, чтобы спасибо сказать, – хмыкнула Ксения.
Лен развернулась и заорала, путая русские слова с английскими. Из ее воплей я поняла, что Александр Паскудников, ее бывший муж, исполняя волю покойной матери, держал урну с прахом матери на самом видном месте в спальне. Там у него вообще был этакий «мамин уголок» – ее большой портрет, урна с прахом, мамины иконы и подсвечники. Каждый вечер перед сном Саша зажигал свечи, разговаривал с мамой и рассказывал ей о событиях дня. Лен в это время ждала его в постели. Иногда не дожидалась и засыпала.
Я поняла, почему Лен была холодной. Я бы, наверное, тоже в таком случае утратила желание заниматься любовью.
– Я – сирота, – прошептал мне в ухо Лассе.
Я посмотрела на него заинтересованно. Мужчина, к которому не прилагаются родственники, всегда был мечтой моей жизни. Ой, как же там мама и тетя Света?! Они же с ума сходят! У меня же не отвечает мобильный телефон, не отвечает домашний! И я должна была уже приехать на дачу! Как же им сообщить, что со мной все в порядке?! То есть, конечно, не все… Но как-то же можно, наверное, связаться с внешним миром?!
– А стационарный телефон здесь есть? – прервала я поток обсуждения Александра Паскудникова и его любви к покойной маме.
– Был бы – уже давно бы выбрались отсюда, – хмыкнул Колобок.
– У депутата нет телефона?! – всплеснула руками бывшая балерина.
– Провода перерезаны, – пояснил Крокодил.
– Можно попробовать соединить, – задумчиво произнес Кирилл Петрович.
– Не получится, – сказал Крокодил. – Розетку с мясом вырвали. Телефон отпадает.
– А окно здесь мы можем разбить? – спросила я.
– Нет, – ответил Лассе. – Они здесь бронированные.
– Вот депутатская сволочь забаррикадировалась! – прошипела бывшая балерина.
– Но, как я понял, ему это все равно не помогло? – подал голос Кирилл Петрович, делая пробный шаг. Его сильно качнуло.
– Пошли посмотрим, депутат или нет, – заявила Ксения и первой тронулась к выходу из комнаты. – Я была с ним знакома при жизни, даже один раз перепихнулись.
– Случайно не здесь? – уточнила я.
– Нет, – покачала головой журналистка. – Я к женатым домой никогда не хожу. Но узнать – узнаю.
Все двинулись в зал, Кирилл Петрович заскочил на кухню – умыться. Ванна так и была занята Лялькой.
При подходе к комнате, в которой лежали трупы (по словам Крокодила и Колобка), мы услышали молодецкий храп, причем звук, как мне показалось, каким-то странным образом усиливался. Вскоре я поняла, почему. Незнакомый мужик в гражданской одежде спал на спине под двойной батареей. Дышал он как раз между двух частей. Видимо, поэтому храп и казался громче, и приказы доносились до нас, когда мы сидели в кухне.
Вид мужчины и женщины, у которых было снесено по полголовы, был неприятен, и это еще мягко сказано. Я быстро вышла в коридор, за мной тут же последовал Лассе. Я отвернулась лицом к стене и тяжело дышала. К горлу подступила тошнота.
– Тебе нехорошо? – заботливо спросил Лассе и обнял меня за плечи.
Я прижалась к его широкой груди.
Навстречу нам шел Кирилл Петрович.
– Ну? – спросил он.
Мы с Лассе одновременно поморщились.
– Они ведь скоро разлагаться начнут, – заметил Кирилл Петрович, ни к кому конкретно не обращаясь. – Лето ведь. Слушайте, где здесь курят?
– Я бы тоже покурил, – сказал Лассе. – Окна не открываются. На лестницу не выйти. Может, в туалете?
– А что за дверь у входа? – спросила я. – Может, у депутата большая кладовка?
– Если кладовка, то должна быть забита вещами, – заметил Кирилл Петрович. – Тем более у депутата.
– Думаешь, он ворованное в свою кладовку складывает? – усмехнулась я, потом вспомнила, что труп депутата лежит рядом. Если это он, конечно.
– Надо сходить и посмотреть, – заявил Лассе и первым отправился к двери. Я последовала за ним. За нами, разминая сигарету, шел Кирилл Петрович, которому я быстро пояснила, что есть в холодильнике.
– Интересно, мы здесь надолго? – спросил он, не ожидая ответа.
Лассе отвел защелку в сторону, распахнул дверцу, нащупал на стене выключатель, щелкнул им и открыл рот. Я выглянула у него из-под руки и заорала.
Место в кладовке было. Но на этом месте лежал огромный мужик, из груди которого торчала рукоятка ножа.