Дружба. Выпуск 3

Егорушка справил все свои дела еще рано утром и, сидя у канала, наблюдал, как Зойка окучивает после вчерашнего полива позднюю капусту. Зойка явно спешила и нет-нет, да и поглядывала с усмешкой в его сторону. Наконец она обрыхлила последний кочан, вскинула на плечо тяпку и, выйдя на тропинку, крикнула издалека:
— А что-то сегодня не все юннаты вышли на работу?
— Кому надо, все тут, — нахмурился Егорушка, отлично понимая, что Зойка намекает на отсутствие Дегтяревой.
— Нет не все, — продолжала, подойдя к нему, Зойка. — А где Дегтярева?
— Заболела.
— Заболела? — переспросила Зойка и громко рассмеялась. — Кто тебе сказал? Может быть, записочку прислала? А ты и поверил. И вовсе не заболела. Сказать, где она?
— Говори!
— На базаре помидорами торгует, — выпалила Зойка.
— Врешь! — вскочил Егорушка, сжав кулаки. — Ты смотри, Зойка!
— А чего смотреть? Я видела. Ты сходи посмотри!
Ребята знали, что Егорушка непримиримый противник базара. Ему не раз объясняли, с ним часто спорили, что нет ничего плохого в том, что колхозники продают излишки хлеба, овощей, мяса на базаре. Он упорно стоял на своем.
Егорушка давно враждовал с базаром. Враждовал еще тогда, когда его отец был бригадиром, а мать, как и сейчас, овощеводкой. По вечерам они возвращались с разных мест: отец из степи, мать с колхозного огорода, говорили о колхозных делах, и часто Егорушка слышал от них, что в колхозе есть люди, которые предпочитают торговать на базаре помидорами, огурцами, капустой и всем прочим, что растет у каждого колхозника под окном, а не работать в колхозе.
Насколько мог понять Егорушка, эти люди приносили колхозу много бед. Из-за них не хватало рабочей силы на прополку, уборку, молотьбу. Случалось, что Егорка сам видел и слышал, как отец упрашивает какую-нибудь тетку Дарью: «Да будь ты сознательной, да пойми, для тебя же…». А тетка Дарья хлопнет себя по карману и ответит: «Вот где мое сознание», — и вместо поля к себе на огород и на базар. Он считал, что все беды в колхозе от базарников и базарниц, и, как мог, воевал со своими противниками. Он сочинил стихи:
 
 
«Кто продает неполным весом?
 
Торговки под навесом.
 
Хочешь прогадать, —
 
Валяй к навесу покупать!»
 
 
Зойка хорошо знала нелюбовь Егорушки к базарницам и хотела немного позлить его, ну и, может быть, чуть-чуть охладить его дружбу с Дегтяревой.
Она своего добилась: Егорушка рассвирепел. И не потому, что Дегтярева пошла с матерью торговать на базар. Это он бы ей простил. Но она обманула его. Она предпочла базар походу за живой землей! Ну что же, он сейчас скажет этой Дегтяревой всё, что думает о ней!
Еще издали Егорушка увидел Анисью и Оленьку и, не доходя до базарного навеса, крикнул:
— Эй, Дегтярева!
— Егорушка, — обрадованно улыбнулась Оленька, — я скоро!
— Можешь и не скоро, — пренебрежительно ответил Егорушка и, подойдя вплотную к прилавку, возмущенно бросил: — Ты к нам больше не приходи! Нам такие не нужны, которым базар дороже всего!
Оленька пылала от стыда и негодования. Еще никогда и никто ее так не обижал. Люди были ласковы с ней, и она была к ним доверчива. Что она сделала плохого? Не пришла на школьный участок? Но разве она виновата? Как могла она отказаться помочь матери? Не кому-нибудь, а матери! Но разве это может понять Егорушка? Где ему знать, что такое мама. Он же не терял ее… И самым тяжелым было то, что все эти обиды ей нанес Егорушка. Тот самый Егорушка, который уже стал ее другом. Как он посмел смеяться над ней? Она этого никогда не простит ему.
Ее темные глаза загорелись, слегка вздернутая верхняя губа вздрагивала; казалось, что Оленька вот-вот заплачет. Но она вдруг вскинула голову и, перегнувшись через прилавок, как это делала мать, закричала зазывающе и с каким-то злорадством:
— Кому помидоры? Хорошие помидоры!
Чего, чего, а этого даже Анисья не ожидала от дочери. Оленька, которая весь базар простояла совершенно безучастной к ее торговым делам, вдруг заговорила, да как заговорила, будто век торговала!
 14 
Над селом стоял безоблачный, пахнущий яблоками и кизячьим дымом летний день. Он был такой сухой и жаркий, что даже легкий ветерок поднимал вихри пыли и нес ее черной поземкой вдоль дороги. Оленька с утра окапывала на огороде картошку, помогала матери поливать капусту, а потом, спасаясь от жары, легла в траву под тенистой яблоней. Сквозь просветы листьев над ней голубело небо, и она равнодушно думала о том, чем бы ей еще заняться. А не сходить ли в клуб и записаться в библиотеку? А может быть, пойти в школу? Ведь она еще до сих пор не снесла свой табель. И пора уже подумать об учебниках. Надо заранее кое-что почитать, тогда легче будет учиться. И всё время возвращалась к тому, что произошло на базаре, к ссоре с Егорушкой. Здесь, в Шереметевке она не была сиротой, как в Ладоге, но там она никогда не чувствовала себя такой одинокой. Ей не хватало товарищей, привычной работы в колхозе, и у нее было такое чувство, что ее привезли в степь, оставили одну на дороге и сказали: ступай! А всё из-за какого-то там Копылова. Ну что он ей? Подумаешь, староста юннатов! Какое он имеет право не принять ее на школьный участок? Захочет и пойдет! Только не будет просить, унижаться. Найдет себе других товарищей. Но как найти их? Ссора с одним как бы отрезала ей путь к дружбе с другими. Ее, наверное, все юннаты считают обманщицей. Ведь она обещала прийти и не пришла. Ну и пусть считают!
Неожиданно она увидела на плетне Володю Белогонова. Он легко спрыгнул на землю и подошел, пряча под тюбетейку выгоревшую прядь светлых волос.
— Ты почему вчера не была на участке?
— Некогда было… — нахмурилась Оленька.
— А сегодня?
— И сегодня некогда.
Володя недоверчиво посмотрел на Дегтяреву.
— А завтра?
Оленька не отвечала. Она не смотрела на Володю. Весь ее вид как бы упрямо твердил одно: было и будет некогда! Вчера, сегодня, завтра, всегда! Но тут же она подняла на него свои темные глаза, улыбнулась и вся просветлела.
— Володя, это ты играешь?
— Тоже умеешь?
— Нет, но я люблю слушать. Сыграй что-нибудь.
Володя не заставил себя долго просить. Прямо через плетень он повел ее за собой и, усадив у пианино, спросил:
— Песню или вальс?
— Песню.
— Песню так песню, — согласился Володя и опустил руки на клавиши.
На этот раз он выбрал такую песню, которую исполнял не одним пальцем, а двумя руками и исполнял совсем не плохо, особенно если учесть, что играл он по слуху. Правда, чтобы скрыть некоторые пробелы в аккомпанементе, Володя всё время нажимал на педаль, но этого Оленька, конечно, не заметила. Окрыленный успехом, он достал откуда-то ноты, поставил их перед собой и сказал, слегка повернув к ней голову:
— Однозвучно гремит колокольчик.
Оленька увидела знакомые ноты. Как бывало на спевках в ладожской школе, она встала сзади пианиста и запела своим высоким чистым голосом. И тут только она обнаружила, что Володя совсем не знает нот. Он играл не в той тональности, нарушал такт и, как убедилась Оленька, поставил перед собой ноты не для того, чтобы читать по ним, а чтобы произвести на нее впечатление настоящего музыканта. И всё же она не бросила петь, а наоборот, подладилась под его игру и благополучно довела до конца их совместное концертное выступление.
— Ты здорово поешь! — сказал восхищенно Володя.
— А ты хорошо играешь, — ответила ему в тон Оленька.
— Давай еще что-нибудь споем.
— Ты сможешь аккомпанировать «В лесу прифронтовом»?
— У меня и ноты даже есть.
— Не надо ноты, — мягко сказала Оленька, — удерживая Володю на табурете. — Лучше так споем.
Володя настороженно взглянул на Оленьку и густо покраснел. Потом, смущенно улыбаясь, сказал: