В лабиринте пророчеств. Социальное прогнозирование и идеологическая борьба

В наш век не только неизмеримо возросли темпы истории, но одновременно удвоилась также по сравнению с предшествовавшими эпохами средняя продолжительность жизни человека, которая достигла в наиболее развитых странах 70–75 лет. А это означает, что сейчас на протяжении жизни человека в мире совершается больше исторических событий, социальных преобразований и научно-технических открытий, чем прежде за долгие столетия и даже тысячелетия. Поколение людей, родившихся на рубеже XIX и XX веков, бывшее свидетелем первого полета братьев Райт на самолете и первых опытов передачи сигналов по радио Попова и Маркони, сейчас созерцает на экранах цветного телевидения прогулку космонавтов по Луне.
В наш век Ускорение стало символом веры в прогресс, а бесконечная Спешка превращается в привычный ритм жизни. Говорят, что ни одно поколение не располагало таким количеством свободного времени, как наше. Но, наверное, никогда прежде не приходилось так часто слышать выражения «мне некогда», «я очень спешу», «у меня совсем нет времени». Неудивительно, что все больше людей скептически воспринимает посулы «свободного времени» и возросшего досуга в будущем. Социологи скрупулезно подсчитали, что сейчас «средний человек» в экономически развитых странах в течение года совершает поездки на большие расстояния, посещает больше мест, встречается с большим количеством людей, получает больше информации и всякого рода впечатлений, чем у него их было в начале века на протяжении всей жизни. А поскольку количество ученых, научных публикаций, открытий и прочих нововведений имеет тенденцию удваиваться каждые 10–15 лет, то нам вряд ли удастся перевести дух в обозримом будущем: еще до конца столетия наш насыщенный переменами год сожмется до месяца…
«Будет ли этому конец!» — все чаще восклицают на Западе. Разве не превращается подобная бессмысленная погоня во многих случаях в призрачный прогресс: благодушные футурологи, например, соблазняют трудящихся 4-часовым рабочим днем к концу нашего столетия, но «забывают» предостеречь, что к тому времени в условиях кризиса городского транспорта им придется, возможно, затрачивать еще 4 часа на дорогу в свое учреждение и обратно домой. С введением сверхзвукового авиатранспорта перелет из Европы в США сократится с 7 до 3 часов, но не возрастет ли с 3 часов до 7 время, затрачиваемое на то, чтобы попасть из города в аэропорт и из аэропорта в место назначения, — об этом деликатно умалчивают. И такие парадоксы встречаются на каждом шагу: сейчас, например, почти в любую точку земного шара можно попасть в течение суток, однако иногда приходится ждать визы дольше, чем Филеасу Фоггу понадобилось в прошлом веке для того, чтобы совершить кругосветное путешествие. И когда глашатаи «общества изобилия» сулят, что в недалеком будущем многие товары массового потребления, еще недавно считавшиеся роскошью, станут столь же дешевы и доступны, как вода и воздух, в душу простого человека, терроризованного инфляцией и экологическим кризисом, закрадывается веское подозрение, а не окажутся ли в скором времени для него и питьевая вода, и чистый воздух почти недоступной роскошью.
Некоторые социологи утешают нас тем, что ускорение темпов жизни — временное явление, что научно-технический прогресс неизбежно захлебнется в собственных противоречиях. Выступая летом 1971 года на VIII Международном конгрессе истории науки в Москве, известный американский социолог Дерек де Сола Прайс, общепризнанный авторитет в данном вопросе, заверял, что удвоение знаний каждые десять лет не может продолжаться бесконечно, ибо тогда уже спустя несколько поколений количество ученых должно было бы превзойти численность населения земного шара, включая грудных младенцев.
С тревогой глядя в будущее, Юджин Рабинович в статье «Вздымающийся вал неразумия» предостерегал: «Число людей, активно занятых в науке, стало удваиваться каждые десять лет, тогда как население передовых промышленных стран удваивается каждые 40–50 лет. С потоком научных публикаций уже невозможно справиться. Ясно, что так не может продолжаться до бесконечности. Неизбежно должна выровняться доля населения и ресурсов страны, вовлеченных в науку и технику. Но вместо постепенной стабилизации на горизонте появилось нечто более тревожное — волна антирационализма, бунт эмоциональных натур против дисциплины рационального, научного мышления». [64]
Однако подобные предсказания независимо от того, вызывают ли они вздох облегчения или же раздражение, следует воспринимать скептически. Очень много из того, что происходит сейчас, определенно вызвало бы недоверие у наших далеких предков. Представим себе на минуту, что в середине XVIII века какому-нибудь американцу заявили, что его потомки через двести лет будут ежегодно в среднем путешествовать по 10 тысяч миль в год. С тем же основанием, что и Прайс, он мог бы сказать, что это физически невозможно, ибо тогда всем американцам пришлось бы путешествовать 365 дней в году по 50 километров в день и у них не оставалось бы времени на заботы о хлебе насущном. Вряд ли стоит уподобляться этому недоверчивому американцу и полагать вообще невозможным все то, что выглядит для нас невозможным сейчас.
Ускорение поступательного развития общества не скоропреходящее явление, которое, как утешают себя некоторые, надо лишь пережить, переждать. Это характерная черта современной эпохи, вызванная к жизни не только и даже не столько научно-техническим прогрессом, сколько возрастающим вовлечением в активную историческую деятельность самых широких масс населения. От ускорения так же нельзя укрыться, как и от тяготения, с помощью какого-нибудь волшебного «кейворита», изобретенного Гербертом Уэллсом. Человек, решившийся бросить вызов научно-технической революции, вероятно, смог бы прожить жизнь, демонстративно не пользуясь никакими товарами, средствами сообщения и информации, изобретенными после его совершеннолетия, но ему бы не удалось укрыться от всеобщего ускорения темпов жизни. И ему не понадобилось бы прожить в отшельниках даже десяти лет, чтобы мир стал для него еще более чужим, чем для Рип ван Винкля, а он сам для него ненужным.
Наглядное представление о том, как уплотнилось «историческое время» в наш век, дает следующее сопоставление нашей революционной эпохи с предшествовавшим переходом от средневековья к новому времени, сопровождавшимся Возрождением в культуре (конец XV — начало XVII в.), Великими географическими открытиями (конец XV–XVIII вв.), Реформацией (XIV–XVII вв.), промышленной революцией (конец XVIII — начало XIX в.), буржуазно-демократическими революциями XVII–XIX веков. Сейчас аналогичный исторический переворот в технологии производства и освоении пространства, в социальных отношениях и мировоззрении людей, прежде растянувшийся на четыре долгих столетия и расчлененный во времени, укладывается в стремительные десятилетия одного XX столетия. После разгрома Великой армады и временной утраты самостоятельности Португалии понадобилось почти 250 лет, чтобы испанские и португальские колонии в Латинской Америке освободились от своих метрополий и обрели политическую независимость. От Британской же и других колониальных империй почти не осталось следа на карте уже 25 лет спустя после второй мировой войны.
Жизнь непрерывно вносит свои коррективы в самые изощренные футурологические прогнозы. И наученный чужим, в частности Германа Кана, опытом, Олвин Тоффлер не только предусмотрительно ограничивается в своей книге анализом тенденций, воздерживаясь от количественных прогнозов, но считает нужным специально оговорить: «Ни один серьезный футуролог не занимается „предсказаниями“. Это занятие для телевизионных оракулов и газетных астрологов. Ни один человек, сколько-нибудь знакомый со сложностями прогнозирования, не претендует на абсолютное знание будущего… Каждое заявление в отношении будущего должно по справедливости сопровождаться квалифицированными оговорками „если“, „но“ и „с другой стороны“».
Его предусмотрительность, как подтвердили события, не была излишней. Не прошло и года после выхода книги Тоффлера, как многие из описанных им социальных явлений приобрели несколько иную окраску. «Экономический спад, например, уже задержал или обратил вспять некоторые из тенденций будущего, о которых столь красочно писал Тоффлер, — иронически констатирует Роберт Склар в журнале „Рэмпартс“. — Он придавал большое значение конкуренции между авиационными компаниями, стремящимися соблазнить своих клиентов оформлением полета с помощью фильмов и изысканной кухни, иначе говоря, предлагающих им скорее „приключение“, чем простой перелет. Но сокращение доходов и огромные затраты на капиталовложения в аэробусы заставили авиакомпании урезать расходы на еду и прочий лоск. Подобным же образом нарисованная Тоффлером радужная картина жизни инженера, наслаждающегося „футуристическим стилем жизни“, была радикально изменена сокращением занятости в аэрокосмической промышленности. Экономические условия могут отложить и даже отменить пришествие нового мира, описанного Тоффлером, и шок от столкновения с настоящим занять место шока от столкновения с будущим». [65]