В лабиринте пророчеств. Социальное прогнозирование и идеологическая борьба

Подчеркнутый нигилизм «новых левых» отталкивает от них широкие массы населения. Вот почему нельзя не согласиться с мнением О. Тоффлера, который отмечает: «Привлекая внимание к возрастающей несостоятельности технократов и искренне отвергая не только средства, но и сами цели индустриального общества, современные молодые радикалы оказывают нам всем громадную услугу. Но они знают о том, как справиться с кризисом целей, не больше, чем технократы, над которыми они глумятся… Они явно не способны предложить какой-либо положительный образ будущего, заслуживающий того, чтобы за него бороться». [89]
Особенность движения «новых левых» в значительной мере состоит в его социальной критичности, в осуждении пороков антагонистического строя: оно подвергает критике не то или иное правительство, но буржуазное общество в целом; оно отвергает не просто политику правящей партии, но капиталистическую систему как таковую. Однако этот политический радикализм обычно выливается в борьбу против отвлеченного социального зла, в протест против «отчуждения», «конформизма», «тотального подавления личности», «массового общества» и «потребительской психологии» и т. п. Такого рода абстрактные лозунги, несомненно, позволили «новым левым» приобрести популярность и поддержку в различных слоях населения, стать в какой-то мере «катализатором» массового недовольства отдельными сторонами политики государственно-монополистического капитализма. Мобилизуя общественное мнение на борьбу за прекращение войны во Вьетнаме, против расовой дискриминации и авторитарных форм правления, движение «новых левых», несомненно, сыграло определенную положительную роль. Однако отсутствие у него реальной позитивной программы не может быть возмещено демагогическими призывами некоторых теоретиков радикально-экстремистского толка вроде таких лозунгов, как «будьте реалистами, требуйте невозможного», «инкорпорируйте будущее в свой повседневный образ жизни». Такая установка пока что породила разве лишь толпу хиппи, непритязательные потребительские коллективы и прочие сомнительные эксперименты, выражающие скорее ностальгию по идеализированному прошлому, чем олицетворяющие будущее.
Некоторые теоретики радикализма вроде Маркузе, претендующие на роль идеологов «новых левых», пытаются противопоставить футурологии воинствующий утопизм. При этом они ссылаются на Ч. Райта Миллса, который десять лет назад, у истоков движения «новых левых», писал в своем обращении к ним: «Нас часто обвиняют в том, что мы „утопичны“ и в своей критике, и в своих предложениях… Но мы должны задать вопрос: в чем теперь заключается смысл понятия „утопическое“? И другой вопрос: не является ли наш утопизм важнейшим источником нашей силы? Я полагаю, что „утопическими“ ныне считаются любая критика и любой проект, которые не укладываются в сознании большинства». [90] Вряд ли одной наивностью можно объяснить произвольную попытку изобразить призыв Миллса к «новым левым» не бояться выглядеть «утопистами» в глазах обывателя как якобы завещание на самом деле быть утопистами в своей политической деятельности. Между тем именно так стремятся истолковать замечание Миллса его мнимые последователи.
Желая как-то восполнить очевидный недостаток движения «новых левых» в конструктивной программе, журнал «Курсбух» объявил конкурс на лучшую «конкретную утопию». Сочинения, присланные на конкурс и призванные противопоставить «конкретное восприятие будущего» абстрактно-теоретическим концепциям футурологов, лишний раз подтвердили убогость социального предвидения и просто социологического воображения «новых левых». Первую премию в тысячу марок получил Геза Кирхкнопф за трактат «От эластичной семейной группы к коммуне». Исходя из того, что традиционной основой современного общества является «буржуазная семья», автор трактата предлагает начать социальное обновление… с упразднения семьи вообще. [91]
Столь же нелепо выглядят и другие проекты, рекламируемые журналом, будь то «коренная реформа образования», провозглашающая, что для того, чтобы учить, не обязательно обладать знаниями, либо двадцатилетний план «ликвидации денежной экономики». Первый из них удивительно напоминает пресловутую «культурную революцию» в университетах Китая. Что касается второго, предложенного Рольфом Швендтером, то он предусматривает следующий график: на 3-й год — отмена платы за посещение бассейнов и библиотек, на 8-й — бесплатное питание в столовых, на 9-й — бесплатное распределение хлеба, овощей и соков, на 14-й — пива, на 15-й — табака и т. д. Любопытно опять-таки, что проповедь мелкобуржуазной уравнительности в потреблении сочетается со стремлением обосновать привилегированное положение для ограниченного круга избранных, которые начиная с 10-го года осуществления плана не будут получать никакой платы за труд, но зато «будут занесены в списки пользующихся бесплатно всеми потребительскими товарами». Каждому избраннику, поясняет Швендтер, будет вручена «электронная учетная карточка» для фиксирования его потребления. «Расточительные потребители» будут изгоняться из среды избранных, а на их место в конце года примут новых, пока наконец окончательно не восторжествует «состояние социалистической конкуренции в области потребления». [92]
Такого рода «конкретные утопии», возрождающие несостоятельные утопические идеи далекого прошлого, вряд ли требуют сколько-нибудь обстоятельного опровержения. Достаточно сказать, что история утопических движений прошлого столетия буквально усыпана обломками подобных проектов введения социальной справедливости и уравнительности в распределении благ. То же самое можно сказать и об уничтожении капиталистической экономики посредством «электронных учетных карточек». Так называемые «кредитные карточки», позволяющие приобретать товары и услуги, не расплачиваясь за них наличными деньгами, с последующим автоматическим снятием соответствующих сумм с текущего счета в банке, получили ныне повсеместное распространение в США и отчасти в Западной Европе. Однако это обстоятельство нисколько не подрывает устои капитализма, не устраняет социальных и экономических контрастов в обществе. Фантазия «новых левых» загипнотизирована прошлым и настоящим, она в данном «конкретно-утопическом» случае не идет дальше того, чтобы вообразить себя обладателем «всемогущей» кредитной карточки, не имея текущего счета в банке. Иначе говоря, социальное предвидение «новых левых» при всей их радикальности представляет собой лишь искаженный оттиск буржуазного сознания.
Наивность не может возместить отсутствия теоретических знаний, а непосредственность — заменить обоснованную революционную программу социальных преобразований. Движение «новых левых» убедительно показывает, что даже тогда, когда недостатки являются прямым продолжением некоторых достоинств, они от этого не становятся менее опасными. В самом деле, революционное нетерпение «новых левых» нередко перерастает в нетерпимость ко всем инакомыслящим, убежденность — в фанатизм, непосредственность — в политическую безответственность, конкретность мышления — в примитивизм. Общество будущего, однако, будет не примитивнее современного, анесравненно более сложным и многообразным уже хотя бы в силу бурного научно-технического прогресса и стремительно возрастающего обмена деятельностью между людьми. Оно, следовательно, будет предъявлять не меньшие, а большие требования к социальному знанию и социальному предвидению.
Вот почему исходящие от «новых левых» призывы к «упразднению гнетущих социальных структур» заведомо обречены остаться благим пожеланием и в перспективе могут привести лишь к безысходности. Это не может не вызвать глубокого сожаления у всех, кому импонирует самоотверженная борьба «новых левых» против социальной несправедливости и милитаризма. Называя бунтующих студентов «своей совестью», американский социолог Р. Богуслав и немецкий футуролог Р. Юнгк стремятся вместе с тем внушить им необходимость в приобретении знаний, ибо антагонистическое общество мало отрицать — его надо уметь переделать. «Мобилизовать воображение, — отмечает Юнгк, — моя мечта. Я говорю своим студентам: „Не уступайте ваши мечты, ваши представления о будущем специалистам или какой-нибудь элите“. Но добавляю: „Представления о будущем, основанные на иных ценностях, чем прибыль или непосредственная выгода, должны сочетаться с информацией, с фактами… Если вы не накопите столько знаний, столько информации, сколько должны иметь молодые управляющие, индустриальные кадры, то вам в конечном счете не останется ничего другого, как бросаться камнями, на большее вы не будете способны, так как не взойдете на уровень нашего века — века информации“». [93]