Лорд Безупречность

Румянец. Она покраснела.
Усилием воли виконт заставил себя вернуться к действительности.
Вежливо поклонился.
– Прошу прощения, мадам, – заговорил он. – Вынужден признать, что этот юный зверь, к сожалению, еще не полностью поддался воздействию цивилизации. Поднимитесь с пола, сэр, и немедленно попросите у дам прощения за причиненные волнения.
С видом крайнего возмущения Перегрин встал на ноги.
– Но…
– Извинения абсолютно излишни, – возразила красавица. – Я уже тысячу раз объясняла Оливии, что физическое нападение – отнюдь не достойная реакция в случае разногласий, если, конечно, не существует непосредственной угрозы для жизни.
Она повернулась к девочке, веснушчатому рыжеволосому созданию, лишь глазами напоминающему мать – если, конечно, это была мать.
– Твоя жизнь оказалась под угрозой, Оливия?
– Нет, мама, – сверкнув глазами, ответила девочка, – но он сказал…
– Этот молодой человек выглядел крайне опасным? – спокойно продолжала мать.
– Нет, мама, – повторила упрямица, – но…
– Вы просто разошлись во мнениях? – настаивала красавица.
– Да, мама, но…
– Ты потеряла самообладание. Что я говорила насчет утраты самообладания?
– Что в подобных случаях необходимо сосчитать до двадцати, – послушно ответила дочка. – А если после этого не удастся взять себя в руки, то надо сосчитать снова.
– Ты это сделала?
– Нет, мама. – За честным ответом последовал тяжкий вздох.
– Извинись, пожалуйста, Оливия. Как можно вежливее.
Оливия угрюмо насупилась. Потом глубоко вздохнула, медленно выдохнула и повернулась к Перегрину.
– Сэр, нижайше прошу простить, – заговорила она. – Я поступила отвратительно, низко и мерзко. Надеюсь, что неожиданное падение с табуретки не причинило вам большого вреда. Я глубоко раскаиваюсь, потому что не только напала на невинного человека, угрожая его здоровью, но и опозорила собственную мать. Все дело в моей безумной вспыльчивости – недостатке, который преследует меня с самого рождения.
Она упала на колени и двумя руками сжала ладонь Перегрина.
– Умоляю, благородный сэр, проявите милосердие и простите!
Молодой граф Лайл растерянно слушал страстный монолог. Пожалуй, впервые в жизни он от удивления утратил дар речи.
Мать страдальчески закатила невероятно синие глаза.
– Встань же, Оливия!
Склонив голову, Оливия крепко сжимала руку Перегрина. Тот в панике взглянул на Бенедикта.
– Возможно, теперь, граф Лайл, вы поймете, насколько глупо противоречить даме, – невозмутимо заметил Бенедикт. – Так что не ищите у меня помощи. Надеюсь, сегодня вы получили хороший урок.
Бессловесность была абсолютно чужда характеру Перегрина, а потому он довольно скоро пришел в себя.
– О, встаньте, пожалуйста, – строго обратился, он к Оливии. – Это был всего лишь блокнот.
Оливия не пошевелилась. Немного понизив голос, он добавил:
– Дядя прав. Я тоже должен извиниться. Ведь мне давно известно, что нельзя противоречить женщинам и старшим. Правда, не понимаю, с какой стати. Никто ни разу не потрудился объяснить логику этого странного правила. Как бы там ни было, а вы ударили совсем не больно. Упал я потому, что потерял равновесие, когда резко наклонился. Ничего страшного. Вряд ли девочка способна причинить мне серьезный вред.
Оливия мгновенно подняла голову. В глазах вспыхнули опасные искры.
Перегрин продолжал, как обычно, не замечая, что происходит вокруг.
– Видите ли, все дело в практике, в тренировке, ау девочек с этим проблема. Если бы вы регулярно тренировались, то хотя бы напрягли руку, когда ударили меня. Вот потому-то драка так хорошо получается у учителей.
Оливия смягчилась. Предмет явно развлек и заинтересовал ее, и она даже поднялась с колен.
– Папа рассказывал мне об английских учителях, – заметила она. – Что, они действительно часто бьют учеников?
– Постоянно, – ответил Перегрин.
Собеседница пожелала услышать детали, и он туг же подробно их изложил.
Тем временем Бенедикт пришел в себя. Во всяком случае, так ему показалось. Пока дети мирились, он позволил собственному вниманию обратиться к умопомрачительной мамочке.
– В извинениях не было необходимости, – заговорил он. – И все же они оказались весьма… э-э… волнующими.
– Девчонка поистине несносна, – ответила леди. – Я уже несколько раз пыталась продать ее цыганам, да они отказываются брать.
Неожиданный ответ удивил. Красота так редко сочетается с остроумием. В подобной ситуации любой другой мужчина предпочел бы отмолчаться, однако Бенедикт за словом в карман не полез:
– Ну, в таком случае его они тоже не возьмут. Правда, он принадлежит не мне, так что даже не имею права предлагать. Перегрин – мой племянник. Единственный отпрыск Атертона. А я – Ратборн.
Что-то изменилось. На лице красавицы появилась тень.
Возможно, он знал, в чем дело. Разумеется, она могла быть прекрасной, как сам первородный грех, но это вовсе не исключало строгой приверженности определенным принципам.
– Наверное, будет лучше, если кто-нибудь по всем правилам представит нас друг другу, – заметил Бенедикт и внимательно оглядел выставочный зал. Кроме двух взрослых и двух детей, в нем оказалось еще три человека. Никого из них он не знал, да и не хотел знать. Заметив пристальный взгляд, все трое предпочли поскорее отвернуться.
В этот момент разум проснулся, и Бенедикт спросил себя, какое значение имеет официальное знакомство. Леди замужем, а у него на сей счет имеются строгие правила. И если он попытается продолжить знакомство, то непременно их нарушит.
– Сомневаюсь, что у нас с вами могут обнаружиться общие знакомые, – заметила она. – Дело в том, что каждый вращается в своем собственном кругу, милорд.
– И все же мы здесь, – возразил виконт, изо всех сил стараясь обойти строгий свод правил общения с замужними женщинами.
– Да, и Оливия тоже. По глазам вижу, что ровно через девять с половиной минут она осуществит одну из своих идей, а это означает, что через одиннадцать минут нас ожидает настоящий кошмар. Я должна немедленно увести ее.
Незнакомка отвернулась.
Смысл высказывания был совершенно ясен. С таким же успехом можно было выплеснуть в лицо ведро ледяной воды.
– Вижу, что совершенно свободен, – заметил Бенедикт. – Что же, достойная реакция на мою дерзость.
– Дерзость здесь абсолютно ни при чем, – возразила красавица, не оборачиваясь. – Все дело в инстинкте самосохранения.
Она взяла дочь за руку и покинула Египетский зал.
Он едва сдержался, чтобы не пойти следом.
Немыслимо.
И все же истинная правда.
С тяжело бьющимся сердцем Бенедикт уже сделал было несколько шагов, но в этот момент в вихре ленточек, рюшей и перьев в зал впорхнула леди Ордуэй и полетела прямо к нему. Украшения вкупе с весьма заметной беременностью делали ее похожей на взволнованную наседку.
– Скажите, что передо мной не одна из этих штук, – затараторила она. – Ну, тех, которые бывают в пустыне. Не оазисы, Ратборн, а те, которые видят, а на самом деле их нет.
Бенедикт бесстрастно взглянул в хорошенькое глупо-жизнерадостное личико.
– Полагаю, вы имеете в виду мираж.
Леди Ордуэй кивнула, отчего ленточки, рюши и перья на шляпке с готовностью затрепетали.
Казалось, они знакомы уже целую вечность. Она была на целых семь лет моложе. А восемь лет назад он едва не женился на ней, а не на Аде, сестре Атертона. Бенедикт вовсе не был уверен в том, что если бы не сработало это самое «едва», обстоятельства сложились бы более счастливо. Обе леди были в равной степени миловидны, обе происходили из прекрасных семей и обладали значительным состоянием. И ума им отмерили в равном количестве. Надо признаться, последняя из категорий значительно уступала остальным.
И все же мало кто из женщин обладал такой же способностью активизировать мыслительную деятельность. Во всяком случае, Бенедикт в полной мере отдавал должное покойной супруге.