Дамасские ворота

— Это кат, — сказала она. — Отличная вещь, чтобы пожевать с утра. Попробуешь — и уже не сможешь без него обходиться.
Лукас отсыпал немного себе в карман.
— Вот что я тебе скажу. Я поговорю с Эрнстом и выведаю, что в коалиции известно об Абу Бараке. Может, мне удастся чем-нибудь помочь. Но, думаю, вряд ли стану заниматься этим всерьез. Я имею в виду, что иерусалимский синдром для меня важнее.
— Да уж наверное. Ты ведь религиозен.
— Я не религиозен, — сердито сказал он. — Просто это интересней.
— Да ладно тебе. Конечно религиозен. Таких упертых католиков, как ты, я не встречала. И вообще, иерусалимский синдром — тема давно устаревшая.
Они зашагали дальше, повернувшись спиной к ветрам Тальпиота.
— Ты не права, Нуала, — сказал Лукас. — Может, тебе она кажется скучной, но она отнюдь не устарела. Здесь религия — это нечто, с чем сталкиваешься сейчас, сегодня.
И это правда, думалось ему, хотя он часто говорил это и прежде. И в других городах есть памятники старины, но памятники Иерусалима не принадлежат лишь прошлому. Они часть настоящего и даже будущего.
— Что за проклятие эта религия, — сказала она.
Он удивился, как при таком презрительном отношении к религии можно чувствовать себя дома в этой части мира. Потому что именно религия и религиозное самоосознание определяют накал страстей в этой стране, за счет чего Нуала сама же и процветает.
— Пожалуй, — сказал он. — Почему бы тебе не обратиться со своей историей к Янушу Циммеру? Он мастер раскручивать подобные вещи.
— Обращалась, — ответила Нуала. — Но ему нужен стимул. — Она пожала плечами.
В этом городе, как во многих других, журналистская работа осложнялась еще и переплетающимися любовными связями, которыми увлекалась международная пресса. У Нуалы с Янушем, который был чуть ли не вдвое старше ее, был короткий сумасшедший роман, закончившийся ссорой, и ни он, ни она об этом не упоминали. В настоящее время она была увлечена палестинским боевиком из сектора, где работала.
Он проводил ее до остановки у подножия холма, дождался, когда подъедет автобус, и поцеловал на прощание. Затем пошел пешком к городу. Через час, со стертыми ногами и приунывший, он на площади Амнона нашел здание, где размещалась Израильская коалиция по правам человека. Его друг Эрнест Гросс сидел за письменным столом. Гросс был южноафриканец из Дурбана, который своей загорелой атлетической фигурой и открытым лицом походил на сёрфера. В то же время он был из тех людей, что подвержены вспышкам внезапной, с трудом сдерживаемой ярости, что было странно, потому что, в конце концов, от него ждали мягкого содействия, справедливости и посредничества. А может, не так уж странно.
— Привет, Эрнест! — поздоровался Лукас. — Как, много сегодня получил угроз?
В коалицию иногда приходили письма с угрозами смерти, а в прошлый месяц их ими просто завалили, поскольку ее сотрудники недавно приняли участие в большой демонстрации приверженцев «Мира сейчас».
— Сегодня ни одной, — сказал Эрнест Гросс. — А вот вчера получил — от психиатра.
— Неужели от психиатра? Да ты шутишь.
Эрнест порылся в бумагах на столе, разыскивая письмо, но не нашел его:
— Черт, затерялось куда-то. Но звучало оно примерно так: «Я психиатр и нахожу у вас симптомы безнадежного самоненавистничества, поэтому намерен вас убить».
— Господи! А счет за диагноз прислал?
— Ни в одной другой стране такого нет, да? — сказал Гросс. — Так чем могу быть тебе полезен?
Лукас пересказал ему то, что Нуала сообщила об Абу Бараке, и спросил, что у коалиции есть на этого человека.
— Нуала любит лезть на рожон, — сказал Эрнест на своем антиподском кокни. — Ей стоило бы быть поосторожней.
— Но она права? Как думаешь, этот тип из Цахала? Занимаются они такими делами?
— А, вот оно.
Эрнест нашел письмо с угрозами. Он взял его и прикнопил к доске объявлений рядом со сводками «Эмнести Интернешнл» и листовками организации «Мир сейчас».
— Права ли Нуала? Знаешь, Нуала — человек со странностями. Я не всегда уверен, на чьей она стороне, не уверен, знает ли она это сама. Но она, так сказать, ценный человек. И думаю, что в данном случае она права.
— Она хочет, чтобы я написал об этом.
— Очень хорошо, — сказал Эрнест. — Вот и напиши.
— Терпеть не могу те места.
— И никто не может, дружище. Палестинцы. Солдаты. Все, кроме поселенцев, которые заявляют, что им там по кайфу. И Нуалы, конечно.
— Ну, на побережье-то довольно красиво.
— Пляжи шикарные, — согласился Эрнест. — Поселенцы построили отель, который называется «Клуб Флорида-Бич». Слышал, скандинавские красотки приезжают туда развлекаться. Скачут, как ягнята, притом что рядом семьсот тысяч самых несчастных людей в мире, всего на расстоянии броска камнем, так сказать. Берег защищен колючей проволокой и пулеметами.
— Кто-нибудь еще работает над историей в Газе? — спросил Лукас. — Я посоветовал Нуале обратиться к Янушу Циммеру.
— Насколько я понимаю, они с Циммером разбежались, — сказал Эрнест. — Но может, он согласится.
— Странный то был роман.
— Все ее романы странные. Как бы то ни было, хорошо бы нам не приходилось зависеть от иностранцев в подобной истории. «Хаолам хазех» пытается выяснить все обстоятельства. — («Хаолам хазех» была тель-авивским изданием левого направления.) — Приятно, когда одна из наших газет уделяет внимание подобным вещам. Чтобы весь остальной мир не тыкал нас носом в наши собственные прегрешения.
— Солидарен с тобой, — поддержал его Лукас.
— Нуала и ее друзья из ООН — все они были в Газе. Были в Дейр-Ясине [77] и везде, где евреи дали ответного пинка. Ты удивишься, но в Яд-Вашеме [78] они никогда не бывали.
— Никогда не спрашивал ее об этом. — На стене рядом со столом Эрнеста висел американский феминистский календарь с портретами великих героинь разных стран и красными датами феминистской истории. Лукас наклонился, чтобы получше рассмотреть фотографию Амелии Эрхарт [79]. — Я и сам там, если честно, никогда не бывал.
— Не бывал? — покачал головой Эрнест. — В любом случае мы обращаемся в Цахал, и очень часто они отвечают нам. Думаю, я понимаю, что происходит на территориях.
— И что там происходит?
— Существуют неписаные законы. Шин-Бет действует там. Осуществляют карательные операции и проводят допросы. Они доверительно признавались нам, что чувствуют себя вправе применять умеренное насилие на допросах. Они так и говорили: «умеренное насилие». Ясно, что для разных людей это означает разное. Подросток из Хайфы поймет под «умеренным насилием» одно, подросток из Ирака — совершенно другое.
— Верно.
— Также они чувствуют себя вправе убивать тех, кто убивал евреев. Или кто убил одного из их информаторов. Это уважительная причина, понимаешь ли. У них там есть агенты, владеющие арабским, которые должны пройти испытание на месте, выдавая себя за палестинцев, крутясь на рынках и заговаривая с людьми. Если они находят, что какой-то лагерь или деревня готова восстать, тогда они, бывает, устраивают провокацию: сами выступают зачинщиками нападений. Какое-то время они убивали по шесть бунтовщиков в день, и трудно было поверить, что совпадение случайное. Каждый день — шесть человек.
— Ясно.
— В Шин-Бет существуют разные подразделения. Иногда левая рука не ведает, что творит правая.
— Несколько напоминает каббалу, — сказал Лукас.
— Не правда ли? А есть ведь еще организации, кроме Шабака и МОССАДа. Иногда они в фаворе, иногда нет.
— Опасная работа, — сказал Лукас.
— Об этом я и толкую Нуале. И ее друзьям.
— Надеюсь, они будут осторожней, — сказал Лукас. — С последнего приключения она вернулась с подбитым глазом.
— Уверен, ударил ее один из наших солдат. Тем не менее не могу не отметить, что с ней это бывает очень часто. Она сама нарывается.