Дамасские ворота

  
Часть первая
   
1
 
Иерусалим, 1992
Утром Лукаса разбудил звон колоколов Успенского монастыря за Плечом Енномовым [3]. А чуть свет в Силуане [4] настойчиво голосил муэдзин, внушая, что молитва лучше сна. Возможностей для вознесения молитв здесь было в избытке.
Лукас выбрался из постели и пошел на кухню варить кофе по-турецки. Когда он стоял с чашкой у окна, мимо прогрохотал первый поезд, направлявшийся через горы в Тель-Авив. Это был медленный, почтенный поезд колониальных времен, в пять вагонов, с полупустыми купе и пыльными окнами. Удаляющийся перестук колес заставил его почувствовать собственную одинокость.
Когда поезд скрылся из виду, он увидел старика, жившего в одном из османских домишек возле путей, тот в тени раннего утра поливал капусту. Кочаны выглядели темно-зелеными и сочными рядом с обломками известняка, среди которых умудрялись расти. Голову старика покрывала черная кепка. У него было красное лицо с высокими скулами, как у крестьянина-славянина. Глядя на него, Лукас представлял бескрайние летние поля, вдоль которых бегут поезда, длинные цепочки серых вагонов и далекий горизонт. Однажды старик приснился Лукасу.
За завтраком из грейпфрута и тоста он просмотрел утреннюю «Джерузалем пост». В лагере беженцев Нузейрат в секторе Газа ударили ножом пограничного полицейского, правда не насмерть. Карательный отряд Шин-Бет [5] застрелил троих палестинцев: одного в Рафахе, двоих в самом городе Газа. Харедим [6] в Иерусалиме устроили демонстрацию, протестуя против ведущихся Еврейским университетом археологических раскопок близ Навозных ворот: оказались вскрыты древние еврейские захоронения. Джесси Джексон [7] грозил организовать бойкот игр высшей бейсбольной лиги. В Индии индуисты и мусульмане воевали за святыню, которая, возможно, была древнее, чем их религии. А в сообщении из Югославии он снова наткнулся на слова «этнические чистки». За зиму ему раз или два попадалось это запавшее в память выражение.
Еще была статья на целую полосу о паломниках из разных стран, прибывающих на еврейскую Пасху и Страстную неделю у западных христиан. Лукас никак не ожидал, что праздники застанут его в городе.
Он оделся и вторую чашку кофе выпил на крохотном балкончике. День был девственно-светел; весеннее солнце полнило воздух ароматом сосен, искрилось на каменных стенах Эмек-Рефаим [8]. Он уже неделю откладывал работу над статьей для «Конде Наст» [9]. Крайний срок сдачи был в прошедшую пятницу, так что скоро следовало ждать от них звонка. Но прекрасная погода располагала к безделью. Когда он наконец уселся за письменный стол, раскрытый ежедневник подтвердил дату: католическое Светлое воскресенье, или шестнадцатый день иудейского нисана. Внезапно он решил пойти к храму Гроба Господня.
Вифлеемская дорога была почти свободна от машин. Невзирая на пожилое население округи, соседи Лукаса в Немецкой колонии были самыми нерелигиозными в городе и благочестием в квартале никогда не пахло. Прогуливались парочками старики, наслаждаясь весенним солнышком. А накануне он видел несколько молодых семей, которые загружали свои «вольво», собираясь провести выходные на лоне природы в пустыне или Галилее. Но, шагая по почти безлюдной улице мимо уступов Синематеки, под крепостными стенами украшенной красивым сине-белым флагом гостиницы шотландской церкви Святого Андрея, он чувствовал притяжение древнего города на той стороне оврага. На улицах под стенами Старого города стояли сотни туристских автобусов. В отдалении, у Яффских ворот, можно было различить покачивающиеся фигуры конных полицейских, сопровождающих разноцветную толпу паломников. На другом конце крепости особо ревностные верующие гуськом взбирались по склону к Сионским воротам.
Он спустился в тень «долины», перешел по мостику бассейн султана, мимо османского фонтана с высеченной в его раковине строкой Корана, которая гласила: «Аллах сотворил всякое животное из воды» [10]. Затем, муравьем под грозными стенами, потащился наверх, на Сион.
К Сионским воротам он подходил, окруженный в основном ортодоксальными евреями, одетыми во все черное и направляющимися к Стене Плача. Некоторые пытались разговаривать на ходу, не отставая от других. Рядом с харедим поднимались несколько немцев-католиков, поскольку Успенский монастырь, возвышавшийся над ними, принадлежал немецкой Церкви. Эти паломники были из эпохи, предшествовавшей той, когда германцы вновь стали худощавыми и привлекательными: многие с пунцовыми щеками, грузные, одеты не по сезону тепло и обливались потом. Тем не менее вид у них был счастливый. Большинство мужчин производили впечатление людей простых и порядочных; у всех были значки религиозного объединения и молитвенники в руках. У некоторых женщин ангельски кроткие лица. Если им лет по шестьдесят, прикидывал Лукас… родились в 1932-м, в конце войны им было тринадцать. Привычку прикидывать возраст немцев он перенял у израильтян.
Подниматься было приятно: ветерок овевал ароматом шалфея и жасмина, шелестели засохшие дикие цветы под ногами, вокруг звучали голоса людей, переговаривающихся на иврите, идише, немецком. Мощные стены подавляли всех, посрамляя все царства. Когда уже был близок конец подъема, вновь зазвонили колокола.
Следуя с толпой к воротам, он вспомнил о рассказанном ему кем-то пророчестве в мидраше [11]. В конце времен народы устремятся через Долину Енномову к святому городу. Христиане по каменному мосту — и низвергнутся в геенну. Мусульмане по деревянному — и последуют за ними. Евреи же в сиянии славы пройдут по «нити Божией», паутине. «Ну а я?» — подумал Лукас не в первый уже раз.
Площадка наверху была приведена в порядок и заасфальтирована евреями из Канады. Перед ней скромные дети нечестивого Едома и благочестивые сыны Израиля разделились в милосердном обоюдном забвении: немцы направились к своему несчастному желтому монастырю, евреи — к Стене Плача. Лукас двинулся на север по дороге, ведущей в Армянский квартал к армянскому патриархату. Тут было еще больше харедим, которые шли к Стене Плача, оставив позади пасхальную суету. Возле церкви Святого Иакова юные армянские служки помогали друг другу облачаться к воскресной процессии.
В эти совпавшие священные праздники евреи и армяне на многолюдных улицах притворялись, что не видят друг друга, впрочем друг на друга не натыкались. Не принадлежащему к этим кастам Лукасу, который с извинениями протискивался сквозь толпу, пришла мысль, что только он может видеть и тех и других. Что там, где лишь невидимость имеет значение, он превратился в чистую частность, нечто не стоящее внимания и путающееся под ногами.
Проходя под аркой, где разместилась изразцовая лавка, он остановился, привлеченный плакатами на стене позади нее. Все они были на армянском языке, с портретами нового президента Армянской Республики. Были тут и вооруженные партизаны с винтовками, опоясанные патронташами, и молодые мученики в траурных рамках, павшие на далекой войне с Азербайджаном. Был сезон мученичества в год, рекордный на мучеников.
Главная улица Христианского квартала встретила разноязыким гомоном паломников, спешащих вниз по булыжной мостовой. Группа японцев следовала за францисканским монахом-японцем в сандалиях и с зеленым флажком в высоко поднятой руке. Была тут и группа индейцев из Центральной Америки, неотличимых один от другого, которые с блаженным недоумением таращились на фальшивые улыбки торговцев, сующих им всякую ерунду. Были тут и сицилийские крестьяне, бостонские ирландцы, филиппинцы, еще немцы, бретонки в национальных костюмах, испанцы, бразильцы, квебекцы.