Дамасские ворота

— Интересный парень, — засмеялась Сония. — Но я была с ним сурова.
— Да, приятный, — сказала Нуала со смехом и пожала плечами. — Могу поспорить, он тебе понравился. И думаю, вы говорите на одном языке.
Вернувшись на сцену, Сония подумала: а как насчет стержня у нее самой? Здесь никто не чувствует себя дома. В Иерусалиме одни холмы и сушь — не побродишь по воде; тут не проживешь без какого-нибудь дела или фантастических иллюзий.
Она начала второе отделение с песни Джерри Лейбера и Майка Столлера «Так неужели это все?» — любимой песни Разза. Затем спела «Когда в слезах…» и несколько вещей Гершвина, закончив своей излюбленной «Не для меня» [126], которую исполнила в манере мисс Воан, по-настоящему прочувствованно, самозабвенно. На Манхэттене знаток говорил ей, что она превращает пение в ритуал, музыку — в веру и находит заключенный в ней тарикат [127], поднимаясь, как метафорический змей, преображаясь в рупор, и ее голос возносится к небу, расцветая в резонансной полости, прорываясь сквозь маску лица. Полезная иллюстрация. И похоже, у нее хорошо получилось, судя по живой реакции публики.
Нуала все еще скрывалась в комнате за сценой. Инге и Роза танцевали с парнями-марокканцами.
— Инге говорит, ты вернешься, — сказала Нуала.
— Куда вернусь?
— В сектор, куда же еще?
— Инге может заблуждаться.
— Никогда, — сказала Нуала Райс. — Инге всегда знает, о чем говорит.
— Нет никакого смысла возвращаться.
— Так считаешь? Вздор. Нам ты, во всяком случае, нужна.
— Незаменимых нет. Особенно это касается меня.
— Забудь о своих неприятностях. Возвращайся к нам.
Известный рецепт, подумала Сония. Одни любят всех втягивать в свои неприятности. Другим необходимо топить свои невзгоды в бездонной выгребной яме людских бед.
— Знаешь, — сказала она, — возможно, со временем и вернусь.
  
12
 
Заключительный выход, с мелодиями нежными и негромкими, прошел отлично. Под конец, чтобы доставить удовольствие русским, она спела две песни Порги, Гершвинов и Джимми Макхью. Перед последней композицией Разз за роялем подмигнул и кивнул ей, приглашая пообщаться после концерта. Она засомневалась: точно ли он не под кайфом? Или он хочет разжечь давно погасший огонь? Они завершили «Мужчиной для меня» [128], которую эта аудитория восприняла как откровение души.
После концерта включили музыкальный автомат, и народ пошел танцевать. Женщин не хватало, так что она поспешила спрятаться за кулисами с Раззом Мелькером.
— Ты в порядке, Разз? — спросила она. — Здоров?
— Я чист, Сония. — Его улыбка стала еще шире, янтарные глаза сияли. — Жизнь — это чудо.
— Лучше держись подальше от Стэнли, — посоветовала она.
Когда она повернулась, чтобы уйти, Разз окликнул ее.
— Сония? — неуверенно пробормотал он. — Хочу попросить кое о чем. Об одолжении.
— Конечно. Говори.
— Мы уезжаем из Сафеда. Хотели бы поехать в город.
— То есть не сюда?
— Я имею в виду в город. В Иерусалим.
— Что ж, очень хорошо.
— Есть один человек, Сония. Ты должна с ним познакомиться. Поверь, обязательно должна.
— Угу! — осторожно кивнула она. — Ну а он кто, христианин, еврей или…
— Больше того.
— Ух ты, — беспечно отозвалась она. — Человек, которого мы ждали, да?
— Возможно, — сказал Разз. — Я игрок, карты до конца не раскрываю.
— Что я могу для тебя сделать?
— У нас мало людей. А у него очень много книг. Я хотел попросить, не смогла бы ты помочь их перевезти.
— Спроворить вам авто? Или самой предложиться?
— Не надо грязи! Ты же мне как сестра.
Она засмеялась:
— Я бы не прочь проехаться до Сафеда. С радостью отвезла бы тебя, будь у меня машина. Но я продала ее нелегально. Я до сих пор не знаю, выпустят ли меня без нее из страны. Где остановишься в Иерусалиме?
Он радостно пожал плечами, и она ушла.
В зале к ней бросились подбивать клинья несколько пижонов, но, поскольку они все говорили одновременно, ей удалось ускользнуть, никого не обидев. На пути к столику, где сидели ее подруги из НПО, перед ней вновь вырос тот человек, который уже подходил к ней.
— Ты действительно можешь меня выручить, — сказал он с извиняющейся улыбкой. — И мне хотелось бы с тобой поговорить. Очень нравится, как ты поешь.
Видно было, что он пил. Если может позволить себе брать спиртное у Стэнли по этим ценам, подумала она, значит деньги у него водятся. Но он был не очень похож на случайного ценителя джаза. Скорее на человека, который не властен над своими удовольствиями.
— О, спасибо! — ответила она. — Извини, что тогда убежала. Торопилась, понимаешь. Как Януш?
— Думаю, дожидается следующей войны.
— Точно, — сказала она. — Ян обожает войну. Я встречала его в Сомали. И во Вьетнаме он тоже был, освещал ее с вьетнамской стороны. Летал с кубинскими летчиками на штурмовиках в Эритрее и писал об этом. Однажды появился в сомалийском Байдоа.
— Интересный парень, — сказал Лукас. — А здесь он что делает?
— Здесь он живет. Он еврей.
— Нашел свои корни?
— Никогда не считала Яна человеком, имеющим корни. Так о чем, говоришь, ты пишешь?
— О религиозной одержимости. Я слышал, ты суфийка.
— Так ты тоже занимаешься теми, кто свихнулся на почве религии? Это не сейчас началось, приятель.
— Принижение не мой конек, — сказал Лукас, — и меня не влечет очевидное. Больше того, сам всегда был религиозен.
— Это правда?
— Правда, — ответил Лукас. — Не хочешь выпить, я угощаю?
— Не увлекаюсь, — ответила Сония. — Впрочем, может быть, дамы хотят. Дамы?
Лукас внезапно обнаружил, что его окружили женщины скандинавской наружности, которые, похоже, были не прочь выпить, что те и поспешили подтвердить. Так что вечер обойдется ему дорогонько.
Лукас наклонился к уху Сонии, чтобы перекричать автомат, который играл «Лафайет» Каунта Бейси:
— Никак не возьму в толк… А что ты вообще здесь делаешь?
— Почему бы мне не быть здесь? Я тоже еврейка.
— Неужели?
— Что значит «неужели»? Считаешь, слишком темная кожа для еврейки? Это подумал?
— Нет. Просто странно, что ты приехала в Израиль изучать ислам. Ведь ты живешь в Иерусалиме?
— Да.
— Собираешься сегодня возвращаться?
— Автобусом в половине третьего.
— Не стоит. Позволь подвезти тебя, — предложил Лукас.
Поколебавшись, она согласилась:
— Было бы неплохо. Спасибо.
— На автовокзале тоскливо в такое время, — сказал Лукас.
Они вышли вместе. Ночная толпа занимала уличные столики кафе «Орион» напротив «Мистера Стэнли». Описать эту публику можно было одним словом: подозрительная. Когда Лукас и Сония проходили мимо, оживленная, свистящим шепотом, уличная торговля затихла — к ним приглядывались. Ближние к ним типы предпочитали пастельных тонов одежду в обтяжку, у многих были крупные волосатые запястья.
— Долгосрочную визу получить легко, — говорила Сония. — А Тарик Бергер живет здесь.
— И он суфийский учитель?
— Он последний. Тебе нужно познакомиться с ним.
— Я бы с удовольствием.
Она внимательно посмотрела на него:
— В сущности, я могла бы свести тебя с кое-какими очень интересными людьми здесь. Если окажешь мне услугу.
— Какую?
— Еще раз подкинуть меня завтра. В Сафед, и помочь привезти оттуда друзей. С книгами и вещами.
— Хорошо, — сказал Лукас. — Это я могу. О’кей. Договорились.
— Наш пианист хочет переехать в Иерусалим. Он принадлежит к одной религиозной группе в Сафеде. Эти люди могут быть интересны для тебя.
— Отлично, — сказал Лукас.
По дороге в Иерусалим они сбили шакала, перебегавшего шоссе. Его предсмертные повизгивания долго преследовали их.