Русские дети (сборник)
– Дай мне камень, – хрипло сказал Юрец и пошёл ко мне.
Он не сомневался, что я отдам. И я действительно собирался отдать. Я протянул ему камень.
– Так я не понял, – сказал Лёша Сёмин. – Макаров, ты с нами – или всё-таки с этим уродом?
Юрец был уже близко. Он шёл за своим камнем. Доверчиво. С облегчением. И тогда мне вдруг стало страшно. Я испугался, что тоже стану как он. Неприкасаемым. Недоразвитым. Недостойным их уважения.
Юрец мне врал, – я постарался себя накрутить. Он врал, что прилетел с планеты Аргентус. На самом деле он просто больной. Недоразвитый. Обманывал меня всё это время. Он ниоткуда не прилетел. И никакого Агентуса нет. И никакой корабль не прибудет в Москву через две недели. Он просто врал. Точно так же, как моя мама врёт про отца. Он врал и подло пользовался тем, что я слишком доверчив. Он выдавал обычную гальку за камень с Аргентуса. Да ещё и заставлял меня верить в то, что он более совершенный, чем я…
…Я постарался себя накрутить – и у меня получилось. Я подождал, пока Юрец подойдёт совсем близко, и кинул камень Оле Котиной, самой красивой девочке в классе.
Юрец застыл. Он молча смотрел на меня своими инопланетными, своими мерзкими перевёрнутыми глазами, и в них я не увидел обиды. Только огромное удивление.
– Ты же дал клятву верности Аргентусу, – тихо сказал Юрец.
– Ну же, Андрюха, скажи этому дебилу, что никакого Аргентуса нет! – подал голос Францев. – А то он всё никак не поймёт.
Они уставились на меня. Макс Францев, Петя Грачёв, Лёша Сёмин, и Оля Котина, и все её фрейлины. Весь класс уставился на меня.
И я сказал Юрцу, что никакого Аргентуса нет. Потом Оля Котина отдала ему камень. Простой серый камень. Он был ей совершенно не нужен.
Он больше ни разу не пришёл в школу. Они с тётей Леной уехали через неделю. Опять были грузчики, и чехлы, и матрасы, и я чуть-чуть постоял на балконе. На этот раз Юрец не смотрел на меня и на небо, только себе под ноги, а коробки у него не было. Он вышел из подъезда и сразу же залез в грузовик.
Когда они уехали, моя мама протянула мне серый камень. Она сказала, что Юрец просил его мне передать. И что он сказал, у него таких скоро будет много, так что ему не жалко.
– Несчастный больной ребёнок, – сказала она. – Он, кажется, очень любил эту гальку.
Потом она попыталась меня обнять, но я вырвался.
Не знаю, рассказал ли Юрец тёте Лене, что случилось там, в школе. Но думаю, нет. Потому что, во-первых, Юрец для этого был слишком гордым. А во-вторых, его мама тогда рассказала бы моей маме, и моя мама обязательно заговорила бы психологическим голосом и провела со мной разговор или просто бы наорала.
Не знаю, прилетел ли за Юрцом через неделю корабль и увёз ли его на Аргентус. Наверное, нет. Ведь Аргентуса не существует. Сейчас, когда мне уже скоро одиннадцать, я в этом совершенно уверен.
Я потерял серебристый камень – а может быть, просто выбросил. Уже давно. Я даже не помню как и когда.
Но иногда по ночам мне снится, что я лечу над прекрасной планетой. Я пролетаю сияющие озера и холмы из серебристых камней. Я не машу руками, как птица, просто легонько толкаюсь ими о воздух, и он меня держит. А мимо меня летят крылатые арги, и грызуны, и собаки, и рыжие плоды мушмулы. И мне хорошо, мне так хорошо, что хочется плакать. Но каждый раз я вдруг начинаю падать – и просыпаюсь. И вспоминаю, что нарушил клятву верности этой планете.
И понимаю, что я никогда, никогда там не окажусь.
Владимир Сорокин
Колобок
Купил папаня на базаре умницу.
Ждала этого дня Варька долго-предолго, сколько себя помнила. Всё перемигивалась с подружками, перешёптывалась, мечтаючи, молилась Богородице, чтобы умницу ей послала. А как не молиться, не мечтать, как по углам не шептаться? На всю их деревню токмо две умницы пришлись – одна у кулака Марка Федотыча, другая у дьяка. Ни тот ни другой умниц своих из рук не выпускает. Первый жаден, другой зануден.
Попросила было у дьяка Полинка Соколова умницу на мировую выставку кукол сходить, а он ей:
– В радио кукол своих посмотришь, умница не для проказ существует.
И то верно – радио в каждой избе нынче стоит, смотреть можно круглый день, пока свет дают. Но в радио токмо три программы, там про выставку кукол лишь капельку показали. Какой с капельки толк? Капнула – и нет её, токмо охоту распалила…
Так и сидели девчонки гурьбой перед радио, ждали повторения воскресного. Дождались, глянули на живых кукол да грустенями по домам разбрелись: видит око, да зуб неймёт…
Но недаром Варька молилась: летом папаше Варькиному чудо привалило. Затеялся он с Семёном Марковым уголь жечь на Лядах, токмо зачали, нарубили берёзового сухостоя, напилили, стали яму рыть, глядь – а в яме-то железо. Раскопали, а там цельный самоход бензиновый Мерцедес, а в кабине три шкелета без голов. Оказывается, шестьдесят годов назад разбойники тех людей поубивали, ограбили, головы поотрезали, а самоход в лес отогнали, яму вырыли да и за копали, чтоб никто не прознал. Это было в те времена, когда Вторая Смута случилась, когда Трёхпалый Вор на танке в Москаву въехал. Тогда ещё и папаня Варькин не родился, а деду Матвею было всего десять годков.
Самоход-то уж поржавел, а вот мотор в нём цельным оказался – выволокли его папаша с Семёном, погрузили на телегу, отвезли в деревню. Развинтили мотор, перебрали, про мыли самогоном. И стал он как новенький. И отвезли они мотор тот в Шилово да и продали самоходчикам за сто шестьдесят пять рублёв. Большие это деньги. Разделили их папаня с Семёном пополам, Семён на свою долю сразу новую избу стал пристраивать, а папаня купил корову с подтёлком, одёжи на всех разной, аппарат самогонный да умницу. Самая дорогая покупка – умница. Драгоценность. В шесть раз дороже коровы с подтёлком. Вот какой у Варьки папаня. Привёз он умницу домой, вынул из коробочки, Варьке протянул:
– Держи, Варька.
Глянула Варька – и обомлела: умница! Сколько раз по радио показывали, сколько говорено-переговорено было, сколько раз к дьяку занудному в окошко заглядывала – хоть краем глазочка увидеть, а тут – своя, родная. Мягкая, приятная и пахнет по-городскому. В свои десять лет Варька всё уж знала про умниц. Тронула она умницу одним пальцем, а та ей:
– Здравствуйте, Варвара Петровна.
– И тебе, умница, здравствовать. – Варька поклонилась.
– Какую форму, Варвара Петровна, прикажешь мне принять: книги, картинки, колобка, кубика, валика, палки, сумки, ремня, шапки, перчатки или шарфа?
– Будь колобком, – Варька приказала.
И стала умница Варькина круглым колобочком с весёлым личиком, щёчками румяными да глазками приветливыми.
И зажила Варька с колобком.
Весело стало в избе Опиловых, словно солнышко у них на полатях поселилось. Не успеет кукушка деревянная в шесть часов утро прокуковать, а колобок уж выпускает голограмму с петухом (своих кур в деревне давно уж никто не держит, яйцо разливное в магазине дешевле хлеба), захлопает крыльями петушок, затрясёт масляной головушкой да вместе с кукушкой и запоёт. А частенько – и пораньше, кукушка-то дедушкина стара, отстаёт от времени.
Пробудятся все Опиловы, затопит маманя печь, сядут завтракать, а колобок им песни играет, новости сообщает да показывает, что и где в мире случилось. Дед Матвей чай пьёт да покрякивает.
После завтрака Варька колобка в макушечку поцелует, сумец свой перемётный наденет – и в школу церковно-приходскую. В школе тоже умница имеется. Но она строгая-престрогая, на доске висит как простынь. Школьную умницу дети боятся, она поблажек не даёт, всё видит. Ежели кто шалит или списывает – сразу умница голосом суровым говорит: Пастухов – после занятий на тридцать минут на горох, Лотошина – после занятий на шестьдесят минут в угол. С этой умницей никаких шалостей быть не может. Директор её в железный шкаф на ночь запирает.