Бес (СИ)

  
Бес
 
Ульяна Соболева и Вероника Орлова
   
ГЛАВА 1. БЕС
 
Я смотрел на нее и думал о том, насколько она похожа на куклу. На такую заводную, говорящую. Возможно, когда-нибудь научатся производить именно таких: живых кукол, которые двигаются и разговаривают как люди. Возможно, они даже будут есть и справлять нужду, возможно, они будут петь и танцевать почти как настоящие женщины. Пока я только видел обратное: как становились бездушными куклами живые люди. Красивые, со звонким мелодичным смехом, с отточенными грациозными движениями, живые на вид и мертвые, полые внутри. Когда-нибудь, возможно, отпадет надобность в таких вот скучных красивых пустых куколках, которые легко заменялись одна другой. Сколько подобных сменил я сам? Несчетное множество. До фига. Одна ломалась, покупал другую. Тех, которые не разбивались при первом использовании, предпочитал разрушать сам. Ведь это единственное, что мне было интересно делать с ними: проверять, насколько быстро сломается очередная красавица с аккуратным носиком и словно нарисованными чертами лица. К сожалению, все они оказывались слишком хрупкими.
Мне нравилось наблюдать за ее реакцией. Нравилось видеть, как сменяются на ее лице одна за другой эмоции… и вот я уже с раздражением ловлю себя на мысли, что готов многое отдать за то, чтобы влезть в ее маленькую головку и узнать, что она думает обо мне. Точнее, узнать, КАК она думает обо мне. Чувствует ли ту же ненависть, что во мне бьется в ритме пульса. Тук-тук… монотонными ударами. Ровными, короткими. Тук-тук… к каждому безмолвному слову, бьющемуся в черепной коробке. Вопросы. Так много вопросов к ней, и четкое понимание — мне не нужны ее ответы. Они не способны повлиять более ни на что. Прошло время, когда я жаждал, я алчно жаждал каждый из них. Каждый ее правдивый ответ на мои вопросы. О, когда-то у меня даже был список таких вопросов, пронумерованный, хорошо обдуманный, не раз переписанный. Я хотел отдать его ей, ткнуть в лицо и потребовать отчета по каждому пункту. Нет, даже не так. Я собирался выцарапать эти ответы, выдрать их любой ценой. И я сжег его. Сжег, потому что однажды просто понял: я не услышу истины от нее. Даже если сумею поймать, а я был уверен в том, что сделаю это рано или поздно. А потом вдруг словно удар по голове — а мне не нужны ее ответы. Мне не нужны причины ее поступков. Сделала, как сделала. Смогла обмануть — молодец. По хрен, в каких целях, смогла использовать, — именно она и права. Это была ее победа. Тогда. Потому что все же наша игра состояла из двух таймов, и теперь настало время моего хода. Настало именно тогда, когда пропало желание выяснить что-то из того, нашего с ней общего прошлого. Нет, оно не испарилось неожиданно, оно погибало долго и мучительно, пока не сдохло, оставив после себя вонь прогнивших насквозь останков из веры и какой-то нелепой надежды, что имеет значение все, что она скажет. Не имеет. На самом деле не имеет. И она сама больше не имеет для меня никакого значения. Та девочка… моя обворожительная, моя ослепительная девочка, связь с которой стала наркотиком иного уровня… сверхзависимостью, той самой, унизительно-непрерывной, когда даже возможность о расставании казалась катастрофой… та девочка ведь была не больше, чем плодом моего воспаленного, моего больного сознания. Я сам себе придумал ее, попавшись на лживые речи ребенка с кукольной внешностью. Это на самом деле оказывается очень просто сделать — вот так ошибиться, поверить, когда сам ты моральный и физический урод. Впрочем, она ведь не виновата в том, что я родился таким. Смогла использовать мои слабости себе на пользу — умница, девочка. Теперь все же пришло время получать по заслугам. Нет, моральные уроды не становятся вдруг красавцами, они превращаются в самых страшных монстров именно в тот момент, когда разочаровываются в близких людях. Ассоль не повезло. Моим злейшим врагом и самым близким человеком была именно она.
Дьявол… если бы я знал, что переживу еще не одну сотню таких катастроф. И ведь я не могу обвинить ее в этом. Насколько бы хороша она ни была в своей лжи, это всецело моя ошибка. Это я облажался и повелся на ее обман. И именно поэтому пульсация ненависти в голове увеличивается, бьется активнее, причиняя уже едва ли не физическую боль, заставляя впиваться кончиками пальцев в виски, чтобы утихомирить эту тварь внутри. Тук-тук… тук-тук… тук-тук…
Впрочем, разве это отменяет ее предательство? Маленькая наивная девочка не могла так быстро превратиться в законченную расчетливую стерву, а значит, Ассоль всегда именно такой и была. Хладнокровной, проницательной дрянью, очень тонко сыгравшей на моих чувствах, а когда эта игра стала ее обременять, попросту растоптавшей их к чертям собачьим. И снова напоминание себе — ты ведь мог не позволить подобного. Не будь жалким, Бес. Не оправдывай себя, как последний жалкий нарик. Ты мог не подсаживаться на этот наркотик, не позволить тонкой зараженной игле войти в твою плоть и впрыснуть яд с названием "Ассоль" в твою кровь. Сильнодействующая дрянь. Продержалась гораздо дольше всех остальных отрав, которые когда-либо в меня вводили. И без всякого распада вещества. Оно так и осталось циркулировать в венах, подбираясь каждый день к самому сердцу ровно настолько, чтобы вызывать одновременное желание и сдохнуть, и жить… жить, жить, жить. Сдохнуть, чтобы прекратить эту агонию, растянувшуюся в более чем десятилетие… и я понятия не имел, как мне это удавалось. И в то же время адски хочется жить, чтобы заразить этой отравой маленькую зеленоглазую дрянь с лицом ангела и душой самого гнусного из всех демонов.
И ни хрена этот яд из организма не выводится. Я с его привкусом во рту просыпаюсь и с ним же засыпаю, мечтая только об одном — когда-нибудь суметь сделать вздох полной грудью, с ощущением свободы, без этой расщепляющей на молекулы боли.
Она спит. Обессиленная уснула поперек своей кровати. Прямо поверх покрывала. А я так уже больше двух часов, словно пес верный, и от этой преданности своей жалкий, сижу возле клетки, вцепившись пальцами в стальные прутья веревки, и на нее смотрю. Любуюсь. Психопат конченый. Просто смотрю, как дышит она. Сам себе запрещаю подойти близко. Потому что нельзя. Отвык организм от дозы ее, приучать себя теперь к ней нужно помаленьку… иначе снова крышу снесет. Если от одного взгляда на мерно поднимающуюся и опускающуюся грудь так колбасить начинает, что, кажется, прутья решетки ходуном ходят. А это я… это меня так колотит от запаха ее одного. Твоя мать ведь не просто эксперименты ставила, девочка. Она ведь сверхчеловека создать хотела со звериным чутьем и выносливостью, без изъянов, идеальную машину для убийства, способную не жрать и не пить подолгу, свободную от любых зависимостей. У нее почти получилось. Не человек я. Вот только она просчиталась. Смешно. Я, когда понял это, долго хохотал над ней и над собой. Ошиблась она таки. Потому что оказался я повернутый на тебе, на запахе твоем, на цвете твоих глаз, который мерещится каждую сраную ночь вдали от тебя, и на звуке твоего голоса. Иногда глаза закрываю, и вижу, как смотришь на меня, а у меня от взгляда твоего нутро переворачивается, и ощущение, будто сам ожил, хоть и понимаю, что трупом давно по миру этому хожу. Я в такие моменты даже ладошки твои на лице своем ощущаю, и мне от них то тепло приятное греет, а то льдом кожу обжигает так, что приходится бежать в ванную и под кипяток вставать, чтобы отогреться. Недочеловек. Вот каким сделала меня эта одержимость тобой. Моя единственная слабость.
И она же придавала смысл жить все эти годы, выгрызать у расчетливой склочной суки-судьбы каждую, буквально каждую корку хлеба, и плевать, из чьей руки мне придется ее выбить, и какой черствой она будет. По хрен. Со временем я вообще перестал ощущать вкус любой еды. Словно жевал резину, пластмассу без вкуса и запаха. Имело значение только, чтобы эта дрянь дала силы открыть глаза в очередное утро очередного дня. Имело значение только то, что я еще на один день приближался к своей цели. Ты — моя цель. Когда-то казавшаяся недостижимой. Но ведь и я изменился за это время. И я научился выгрызать то, что действительно хотел. А я хотел всегда только тебя.