Оседлавший Бурю
Несмотря на толпы людей на площади, город окутывала зловещая тишина. Звуки шагов приглушал рыхлый снег, шепот разговаривающих уносил ветер. Повсюду царил страх. Люди боялись не только голода. Война все приближалась, ужас усиливался. Всего несколько лет назад жители Шелдинга частенько собирались в тавернах и обсуждали позиции договора. Некоторые отстаивали право короля на абсолютную власть, другие поддерживали договорщиков, напирая на то, что каждый варлиец должен иметь равные права перед законом. Иногда доходило до ссор, но обычно все подобные споры велись исключительно благожелательным тоном. В конце концов горожане мирно расходились по домам.
За четыре года, прошедшие с начала войны, дружеские сборища и споры прекратились сами собой.
Все знали, что происходит с городами вроде Барстеда на южном побережье. Выиграв битву, в него вступила армия договорщиков, перебив тех, кто выступал за корону. Повесили шестьдесят человек. Три дня спустя договорщики отступили, и в город вошли армии короля. Были повешены триста человек, сочувствующих мятежникам. Затем пришли Искупители. При мысли о них Мулграва передернуло.
Барстед был выжжен дотла. Никто так и не узнал, что стало с женщинами и детьми, пережившими два предыдущих нашествия. Но Мулграв говорил с разведчиком, побывавшим на пепелище, и тот рассказал, что видел. Повсюду лежали обгоревшие трупы.
Выкинув из головы горькие мысли, фехтовальщик пошел дальше, срезая путь переулками и темными двориками. Заворчала чуть живая от голода собака, но он не обернулся, и облезлая псина продолжила прерванное занятие – грызть обледеневшую дохлую крысу.
Переходя горбатый мост, Мулграв остановился посмотреть на скованную льдом речушку. Чуть ниже по течению, накрывшись одеялами, несколько человек с удочками сидели перед полыньями.
Фехтовальщик двинулся дальше и тут же поскользнулся на спуске. Впереди показалась церковь, старое здание с покосившимся шпилем. Разговоры о том, чтобы поправить шпиль, велись давно, а Мулграву все и так нравилось. Чтобы посмотреть на церковь, он снова остановился. Несколько бревен на северной стене надломились, отчего все здание опасно перекосило, и теперь оно скорее напоминало шляпу волшебника. Кумушки судачили, что церковь скоро рухнет, но Мулграв, непонятно почему, не хотел в это верить. Перекошенный шпиль одним своим видом низвергал несгибаемость и прямолинейность варлийцев, которые должен был увековечивать, и это согревало сердце фехтовальщика.
Прямо за церковью стоял крытый соломой домик Эрмала Стэндфаста. Над высокой трубой курился дымок. Мулграв добрался до входа, с трудом открыл занесенную снегом дверь и вошел внутрь. Некогда полный священник сидел у камина, прикрыв лысый затылок вязаной шапочкой и накинув на плечи одеяло в черно-белую клетку. Он улыбнулся Мулграву, который снял плащ и потопал ногами по лежавшему под дверью тростниковому коврику.
– Скоро станет теплее, – сказал Эрмал. – Весна идет.
– Что-то она не торопится, – ответил Мулграв, сбросив овчинную безрукавку. Фехтовальщик подставил стул к камину и сел, протянув к огню руки.
– Как твое плечо?
– Почти зажило, – ответил Мулграв. – Все еще ноет, когда холодно.
– Неудивительно. Сколько тебе лет? – неожиданно спросил Эрмал.
Мулграв задумался от неожиданности.
– Тридцать четыре… почти тридцать пять, – наконец сообразил он.
– После сорока будет ныть в любую погоду.
– Воодушевил – слов нет.
– Попади пуля на два дюйма ниже, – рассмеялся Эрмал Стэндфаст, – и у тебя ничего бы уже не болело. Дюйм влево – и ты бы лишился руки. Учись быть благодарным боли, Мулграв. Она – напоминание, что ты еще жив. Готов вернуться в свой полк?
– Нет, хотя ненадолго придется. Я собираюсь просить Гэза об отставке.
– Но мне казалось, – удивился Эрмал, – что ты незаурядный солдат. Зачем отказываться от своего призвания?
– Убийство не должно быть призванием.
– Вот в чем дело?… Серый Призрак расстроится. Когда он принес тебя сюда, то назвал лучшим другом. Два дня не отходил от твоей постели.
Мулграва укололо чувство вины.
– Гэз меня поймет. Я видел слишком много смертей. Ты когда-нибудь бывал на поле брани после битвы?
– К счастью, нет.
– Однажды Люден Макс сказал, что проигранная битва – худшее зрелище в мире. В списке перед ним идет выигранная битва.
– Цитируешь предводителя врагов?
– У меня нет врагов, – покачал головой фехтовальщик. – Просто я хочу уйти… – Он замолк, задумавшись.
– Домой? – подсказал Эрмал.
– У меня нет дома, – снова покачал головой Мулграв. – Там, где я родился, больше никто не живет.
– Где твоя семья?
Секунду Мулграв не отвечал, глядя на пляшущие языки пламени.
– Я родом из Шелсана, – признался он.
Эрмал внутренне содрогнулся и осенил себя знаком древа.
– Как тебе удалось выжить? – спросил он. – Тебе тогда было девять… от силы десять лет.
– Я гостил в холмах у старика пасечника, помогал ему варить медовый напиток. Мы видели все, что там произошло. Потом старик увел меня в горы. – Мулграв взял обгорелую кочергу и разворошил угли в камине. – Единственное место, которое я могу называть домом, – на севере, горы Кэр-Друах. Там хорошо, легкий воздух, честные люди. Мне всегда нравились местные жители.
Эрмал встал.
– У меня осталось немного ячменного отвара с медом. Я его разогрею.
Мулграв сел поудобнее и закрыл глаза. Разливаясь по всей руке, в левом плече пульсировала боль. Кончики пальцев слегка покалывало. В последнем бою ему очень повезло. Когда их стали осыпать картечью, первым залпом разорвало Тоби Вайнера слева. Его лицо превратилось в кровавое месиво. Второй залп снес правый фланг. Мулграв получил лишь одну пулю, Гэз Макон – ни одной: огромный серый мерин неуязвимого генерала как ни в чем не бывало гарцевал на линии огня. Атака конницы разбила ряды вражеских канониров, и те попытались отступить. Конники Гэза ринулись в погоню. Мулграв подстегнул коня, но тот рухнул, всадника выкинуло из седла, и только тогда фехтовальщик понял, что летевшие в него осколки приняло на себя животное.
Небольшая и, казалось бы, несерьезная рана загноилась. Два дня спустя Мулграв впал в беспамятство.
В себя он пришел в этом доме. Эрмал Стэндфаст рассказал, что его сначала отнесли к полевому хирургу, который лишь пожал плечами и сказал: «Он не протянет и недели. Рана слишком запущена». Но Гэз Макон ничего не желал слышать и, когда ему рассказали о лекаре, живущем в Шелдинге, в тридцати милях от лагеря, приказал отправить фехтовальщика туда.
Мулграв плохо помнил дорогу в Шелдинг. На память приходила только жгучая боль, мимолетные облака, проносившиеся высоко по далекому небу, и обрывки разговора:
– Он умирает, господин.
Но Гэз Макон отвечал:
– Он не умрет, я этого не позволю, – и они ехали дальше.
Повозку подбрасывало на ухабах. Больше Мулграв не помнил ничего.
Вернулся Эрмал с парой глиняных кружек в руках, протянул одну другу и снова занял место у камина.
– Так что ты решил, дружище?
– Ничего.
– Ты лишился веры в свое дело?
– Какой еще веры? – пожал плечами Мулграв и протер слипающиеся глаза.
Уже которую неделю ему не удавалось выспаться. Во сне поджидали кошмары, и фехтовальщик по нескольку раз за ночь просыпался с криком боли, злости или отчаяния.
– Говорят, короля избирает Исток, – назидательно сказал Эрмал, прервав тяжкие мысли. – Значит, те, кто воюет за короля, исполняют волю Истока. Неужели это не стоит веры?
– В это верят только те, кто не видел королевских Искупителей за работой.
– О жестокости солдат тоже ходит немало слухов, – нервно ответил священник.
Мулграв поднял глаза и заметил страх в глазах друга.
– Да, ты прав. Давай поговорим о чем-нибудь другом, – ответил он и увидел, что Эрмал успокоился.
Священник устроился на стуле поудобнее и отхлебнул похлебки. Огонь вдруг затрещал, и несколько угольков попытались выскочить за каминную решетку.