Потоп

— Да уж точно! — воскликнул Касьян Михайлович.
Еще как пахло.
У него тряслись руки.
Коротаев убил Рубинштейна из-за какой-то ерунды, это наверняка. А настоящего шпиона прозевал. Боровиков ударил себя кулаком по толстому колену.
Он устроился на обычных качелях, под сиреневым кустом.
— Я слышал о вашем проекте добычи алмазов, — заговорил Ясеневский. — Наверное, — заметил он сочувственно, — в компьютере хранилось что-то важное на этот счет?
— Да-да, очень важное, — скорбно ответил Касьян Михайлович, хотя все самое важное хранилось не у него, а в совершенно других компьютерах. — И про бурение, и о новых технологиях…
— Я слышал, что безопасных, — встрял Влад. — Не поделитесь? Просто чтобы отвлечься.
— Не сейчас, — отказался депутат. — Поверьте, мне не до этого.
— Верим-верим, — закивал Ясеневский, одновременно следя, как его сотрудники изучают каждый квадратный сантиметр участка. — Между прочим: у вас в усадьбе нет ничего взрывоопасного? Что могло бы храниться в каких-нибудь баках?..
Касьян Михайлович снова насторожился.
— В баках? — повторил он тупо. — Почему вы говорите о баках?
— Это не мы, это ваш Шныга упомянул. Дескать, велись разговоры о баках…
Генерал умышленно не назвал баки «какими-то», чтобы депутат думал, будто вопрос с баками в принципе ясен.
Ясеневский не собирался объяснять депутату, что виночерпий был простым шантажистом и думал срубить деньжат за панаму — с Коротаева, с обсерватории, с кого угодно…
Но было видно, что непонятные баки напрочь выбили Боровикова из колеи. На лбу у него выступили крупные капли пота.
— Не знаю, какие-такие баки, — промямлил он. — Разве что вы мне забиваете баки или он вам забивал… Мы разговаривали, знаете ли, о многом. Бурить намереваемся глубоко. Возможно, речь зашла о нефтяных баках — вдруг найдем?
— О нефти вы еще ни разу не высказывались, нигде, — покачал головой Ясеневский. — Ни в Думе, ни в интервью. Всерьез рассчитываете наткнуться на месторождение?
— Мы и не думали о ней всерьез. Но чем черт не шутит? Планида наша, — он, сам того не замечая, повторял своего друга-сексота, доброй памяти Лазаря Генриховича, — планида наша щедра на сюрпризы… Кто знает, что там скрывается в ее толще?
— Это точно, — кивнул Рокотов. — Одни трупы считать не пересчитать.
Ясеневский осадил его строгим взглядом, и тот замолчал.
— А вы бы подумали, кстати, — спокойно посоветовал Ясеневский. — Ведь алмазы вы там нашли. Все ученые в один голос твердят, что их, да таких, там и в помине быть не должно. А они есть…
— А они есть, — упрямо повторил депутат.
— Не пропадало ли у вас чего? — Полковник продолжал прощупывать собеседника, пытаясь выяснить, насколько глубоки могли быть его подозрения в отношении старинного приятеля Рубинштейна. И не стоял ли он сам за его ликвидацией.
Касьян Михайлович поболтал короткими, толстыми ногами, мало-помалу смиряясь с бедой. Первый шок миновал.
— Теперь-то кто скажет, — ответствовал он. — В таком разгроме. Могло пропасть что угодно.
Ясеневский рискнул:
— Те же алмазы, к примеру?
— Так я же и говорю…
Понятно. Он не считал их. Это добро было разбросано по всему особняку. Валялось где попало — и скорее всего, не потому, что не имело никакой ценности, а в силу того, что ценность имело нечто совершенно иное. Не алмазы, но связанное с алмазами.
«Или с их добычей», — внезапно подумал Рокотов.
Касьян Михайлович производит впечатление дурака, неуча, грубияна, но человека незлого, болеющего за родной край.
Его окружают бандитами товарищи по партии.
Бандиты ликвидируют лиц, позволяющих себе установить слежку за деятельностью депутата и его окружения.
Во время обыска люди Ясеневского нашли в особняке великое множество подслушивающих устройств, видеокамер, микрофонов, передатчиков; многие из них еще хранили в себе некую информацию, Коротаев не успел зачистить усадьбу по полной программе.
Уже приступили к расшифровке и просмотру — ничего особенного.
Похоже было, что здесь, в зеленогорской ставке, не проводилось никаких серьезных совещаний, а Боровикова держали кем-то вроде английской королевы, которую будут выставлять напоказ, гордиться ею, поклоняться ей — почему? И после чего?
Все эти вопросы решались, похоже, в каком-то другом месте.
И занимались этим люди, которые уровнем были либо явно, либо тайно, но выше Касьяна Михайловича.
Но не допрашивать же, не звать к барьеру одного из лидеров партии?
Он отбрешется, как делает это всегда, с огоньком и крайне убедительно.
Придется обращаться в парламент.
Придется связываться с экологами, которых Ясеневский тоже недолюбливал за постоянное фрондерство. Силовики не жалуют оппозиционеров, но всегда используют их, когда это выгодно.
К чему приведет, по их мнению, пресловутое бурение?
И как все же могло получиться, что совершенно чужеродные данной местности камни обнаружились здесь, в Ленинградской области?
Все чутье, весь опыт работы подсказывал Рокотову, что речь идет о прикрытии, что алмазы и сам депутат — не более чем ширма. Планируется что-то крайне серьезное…
Размышляя, одновременно он слушал, как Касьян Михайлович общается по мобильнику с каким-то Афиногеновым. Разговор принимал все более монологический уклон.
— Вы подставили меня! — орал Боровиков, словно озвучивая соображения Рокотова и Ясеневского. — Вы направили ко мне уголовных типов, они решали здесь свои криминальные дела! На мою дачу напали, ее разнесли в пух и прах, меня допрашивает ФСБ… — Он покосился на генерала. — Ну не допрашивают, нет, они весьма дружелюбно настроены… Я нуждаюсь в новой резиденции, здесь же, причем немедленно! И в новых людях с безупречной репутацией! Что вы имеете в виду? Наша акция? Вы хотите сказать, что только уголовники… хорошо, я молчу, но меня сейчас никто не слышит.
Он соврал, он с ужасом смотрел на недавних собеседников.
Он проговорился. В общем — не в частностях, — но в принципе он проболтался.
  
Глава восьмая
 
БЕЛОЕ И КРАСНОЕ
 
Горела многоглазая подвесная лампа, и шумно дышал аппарат искусственной вентиляции легких.
Казалось, что ему неприятно осуществлять воздухообмен в легких пациента, над лицом которого трудились двое врачей.
Оба пользовались ультрасовременными микроскопами с элементами роботизации, которые позволяли проводить тончайшие операции на органах чувств.
Странно было думать, что у бывшего начальника службы безопасности при Боровикове могли быть какие-то чувства, заслуживающие лечения.
А если и заслуживали, то не коррекции под микроскопом, а радикального, хирургического иссечения и удаления. Но что поделать! Зрение покуда считается чувством.
И распоряжения восстановить его поступали всю ночь, со всех сторон, от самых неожиданных инстанций.
Ассистент, молодой и, по стечению обстоятельств, сильно политизированный человек, заметил вскользь, что состояние Коротаева тревожит все больше тех, кто так или иначе находится в оппозиции к губернатору и действующей власти.
Многие были хозяйствующими субъектами, которые вдруг объявили временное перемирие, перестали ссориться и через каждые пять минут интересовались пульсом, давлением, температурой и даже более интимными вещами.
В конечном счете врач распорядился гнать всех к черту и никакой информации не давать.
— Даже если позвонит губернатор, — сказал он озлобленно. — Даже если сам Президент. Я его очень уважаю, и у меня в кабинете висит его портрет, но пусть он лучше не звонит. Любовь изменчива и коварна…
В результате змеиных плевков Рокотова Андрей Васильевич Коротаев очень серьезно пострадал.
Хирурги все прочнее укреплялись в прогнозе: видеть больной не будет.
Он обречен на аккуратную шелковую повязку, прикрывающую глаза, или на темные очки. А может быть, обойдется и без этих аксессуаров: в конце концов, его тяжкий дефект не будет заметен снаружи. Все до того тонко и эфемерно, что ни один человек не увидит ничего, кроме неподвижного взгляда…