Таящийся ужас 2

И все же, где-то в самых потаенных уголках сознания, он оставался не вполне доволен проделанной работой. Чувство это не достигло пока особой остроты, чтобы доставлять ему серьезное неудобство и отбить охоту к дальнейшим исследованиям или хотя бы просто испортить настроение, однако оно все же присутствовало и определенно давало о себе знать. Подобно крохотной соринке в глазу, оно постоянно досаждало ему, настойчиво нашептывая в самое ухо, что здесь что-то не так.
Прожив в Хероне всего месяц, Элиот накопил столько материала, что его количество само по себе постепенно стало трансформироваться в новое качество, поэтому оставалось сделать лишь самую малость, чтобы рукописный труд достиг состояния готовности. Не переставая удивляться тому, что смог достичь гораздо большего, нежели рассчитывал перед приездом в Херон, Уайлдермен все же решил, что может теперь немного расслабиться и уделить больше времени изучению этой суровой, но странно очаровавшей его местности и заселяющих ее жилища обитателей, чему, как ему казалось, он прежде уделял недостаточно внимания.
Многочисленные друзья не раз рассказывали ему, что Херон и сам по себе представлял подлинный кладезь архитектурных построек XVII и начала XVIII веков, к числу которых позднее добавились лишь несколько отдельных зданий более современной эпохи. При этом, разумеется, имелись в виду отнюдь не ветхие лачуги, хотя и они каким-то странным, почти извращенным образом вызывали его живейший интерес. Ни одно из этих сооружений не могло предложить их обитателям даже малейшего намека на комфорт; о канализации и вентиляции не могло идти и речи, а если они и существовали, то в крайне запущенном состоянии. Небрежно сложенные из грубо отесанных бревен, эти домики были снаружи покрыты плесенью, а изнутри насквозь пропитались сыростью, смешанной с удушающим запахом пота. Одним словом, единственное, на что годились эти постройки, так это на ночлег, да, возможно, на чахлое укрытие от непогоды.
Между тем была у всех этих хибар и еще одна общая, объединявшая их черта — все они были снабжены тяжелыми деревянными дверями, укрепленными изнутри полосами кованого железа и запиравшимися либо на мощные засовы, либо на крепкие замки. С учетом же того, что внутреннее убранство домов едва ли могло привлечь внимание даже самого непритязательного вора, Элиота искренне удивила столь неожиданная тяга жителей к явно избыточной защите от постороннего вмешательства.
При первой же удобной возможности Уайлдермен спросил одного из их обитателей — толстого, почти опустившегося мужчину со спутанной бородой и хитрым, подозрительным взглядом, которого звали Абель Уилтон, — в чем причина всех этих грандиозных мер безопасности. Однако, несмотря на то, что между ними к тому времени сложились довольно неплохие отношения и Уайлдермен нередко угощал Абеля напитками и табаком в обмен на информацию о местных легендах, все, чего ему удалось добиться от этого доходяги, сводилось к нескольким сбивчивым фразам типа того, что жители боятся диких животных, которые «прячтся п-лесам, бегат п-холмам, а п-нчам спускатс в деревн и разбойничт».
Вместе с тем неожиданный прищур глаз и очевидное нежелание говорить на эту тему выдавали его с головой, хотя Элиот из тактических соображений сделал вид, что принял подобное объяснение, а потому воздержался от дополнительных вопросов. «В конце концов, — подумал он, — что пользы от прямых, хотя и вполне обоснованных обвинений людей в неискренности и лжи?» В итоге он лишь накличет на себя неприятности, вызовет раздражение, а то и озлобленность односельчан Уилтона, которые, несмотря на все свое дремучее невежество, оставались крайне обидчивыми людьми.
Спустя некоторое время после того как Уайлдермен подметил столь странную особенность окраинных жилищ Херона, от его внимания не ускользнуло то обстоятельство, что укреплены буквально все постройки, в которые он заходил, — на дверях красуются мощные замки и засовы. Более того, столь же крепкими запорами снабжены и оконные ставни, хотя на окнах установлены еще вполне надежные решетки. Предприняв очередные попытки разузнать причины столь повышенной предосторожности, он вновь и вновь слышал путаное бормотание насчет диких зверей и воров, но все так же испытывал явное недоверие к подобным объяснениям. Он еще как-то, с очень большой натяжкой, мог поверить в воровскую версию, даже несмотря на очевидную нищету внутренней обстановки лачуг, но при чем здесь дикие животные, когда за время всех своих долгих и ставших почти регулярными прогулок по окрестным холмам он не замечал даже малейшего намека на существование какого-то зверья, во всяком случае такого, которое могло бы представить опасность для человека? В конце концов он пришел к выводу, что любые новые попытки разобраться в этой загадке принесут, скорее всего, столь же скудные результаты, а потому решил прекратить расспросы в надежде найти другие пути решения этой проблемы. Возможно, подумал Элиот, именно она-то подспудно и не давала ему покоя все эти дни.
Где-то в середине октября — а Уайлдермен стал теперь более внимательно присматриваться к своему окружению — он впервые заметил одно довольно странное обстоятельство: с наступлением темноты ни один житель деревни не покидал своего дома. Элиот тут же поймал себя на мысли, что и он сам с самого начала жизни в Хероне также не выходил на улицу после захода солнца, хотя это получалось, естественно, как-то непроизвольно. В самом деле, поначалу он не придавал этому никакого значения — темнело тогда поздно — но по мере того как день становился короче и в него все безжалостнее начинала вползать ночная мгла, столь необычная особенность поведения жителей деревни не могла не привлечь его вниманий, создав тем самым еще одну загадку, над которой ему предстояло поломать голову.
Впервые он подметил эту странную привычку обитателей Херона, когда однажды вечером попытался выйти наружу и обнаружил, что обе двери гостиницы наглухо заперты. Он в раздражении бросился наверх к миссис Джовит — престарелой женщине с сероватым лицом, седыми волосами, пальцами, чем-то походившими на иголки, и коричневатыми зубами, которые почти не были видны на фоне сумрака гостиной, где она сидела и вязала шаль. Войдя к хозяйке, он прямо с порога без лишних слов спросил, почему так рано заперли двери.
На какое-то мгновение женщина, казалось, лишилась дара речи от подобного наскока; она тотчас же отложила работу и повернулась к нему. За эти несколько секунд лицо ее побледнело настолько, что стало походить на восковую маску, а глаза, как тогда и у Уилтона, зловеще прищурились. «А может, — подумал Уайлдермен, — она лишь пыталась таким образом скрыть свой дикий страх, чуть пробивавшийся сквозь подрагивающие веки?».
— На ночь мы всегда закрываемся, мистер Уайлдермен, — наконец проговорила она тягучим голосом. — Всегда запирались и всегда будем запираться. Такова наша традиция. Возможно, вам она кажется глупой, однако дело обстоит именно так. Да и что делать ночью на улице? Никаких развлечений там нет, а кроме того, это может быть небезопасно. Мало ли кто бродит там по ночам? Я имею в виду не только животных, которые могут убить вас во сне, но и обитателей бараков — не стану, конечно, ни на кого указывать пальцем, но будьте уверены, они не раздумывая вломятся сюда и заберут все, что у меня есть. Потому и приходится запираться.
После таких слов Уайлдермен почувствовал, что спорить с ней будет трудновато, разве что ради чистого упрямства, но портить отношения с хозяйкой ему никак не хотелось. Он не раз ловил себя на мысли, что на самом деле жители деревни лишь терпят его присутствие и могут в любой момент поставить его на место, а то и просто побить, зная, что за это им ничего не будет. Правосудие было в Хероне весьма малопонятным словом, напоминая собой лишь пережиток прошлого и завися в основном от родственных связей и неприкрытого подкупа, — это еще в лучшем случае, а в худшем и наиболее типичном, — от готовности того или иного человека на личную месть. При мысли об этом Элиоту пришла на память некогда существовавшая в Европе практика дуэлей, хотя в данном случае, как он полагал, проблемы чести и достоинства, видимо, отнюдь не играли главной роли.