Анахрон (книга вторая)

Непоследовательны вы, Сигизмунд Борисович. Ох, непоследовательны!
Взял купюры. Назад, на кухню, вернулся.
Девка неподвижно сидела боком на подоконнике. В окно тупо глядела, на двор. На детский сад. На Софью Петровну с пудельком. Софья Петровна топала к помойке – ведро выносить. Пуделек благовоспитанно трусил следом.
На ворон смотрела. На машины, что во дворе стояли. На серое скучное небо. На праздничный золотой крест Казанского собора, вознесенный над крышами.
Взгляд у девки был неподвижный, как у кошки, сидящей в форточке. Белесые козьи глаза тупо и равнодушно пялились на утро Великого Города.
«Жениться на ней, что ли?» – подумалось вдруг ни с того ни с сего.
Сигизмунд пронес руку мимо девки и пощупал рубаху, висевшую на батарее. Высохла. Он сдернул ее. Девка недоуменно обернулась.
Сигизмунд потряс рубахой. Потыкал пальцем то в себя, то в девку и неожиданно для самого себя выдал:
– Ты – одевать! – И добавил: – Двала!
Девка взяла залинявшую рубаху, приложила к себе, явно гордясь, и ушла выполнять приказ. Ступала она очень осторожно, как отметил Сигизмунд и, подобно муравью, пользовалась раз и навсегда выверенным маршрутом. В полной безопасности же мнила себя, видать, лишь на тахте.
Черт! Тахта! Вши! Изверг этот охтинский, мать его ети!
И тут Сигизмунд вспомнил о том, что зловредный кобель обувку девкину сгрыз. О Господи! Сигизмунд взял стремянку и полез на антресоли – искать старые резиновые сапоги Натальи. Вроде, завалялись. Кажется, на антресолях Наталья еще не шарила.
Сапоги сыскались. И даже не дырявые.
Пока Сигизмунд торчал на стремянке, девка выбралась из комнаты. Замерла. По всему было видно, лихорадочно соображает про себя – как надлежит отнестись к увиденному. Сообразила – спряталась назад и дверь затворила. Ну, полная клиника!
Сигизмунд спустился на пол и убрал стремянку. Крикнул:
– Двала! Иди сюда!
Дура, вроде, поняла. Высунулась. Удостоверилась, что стремянки нет. Осторожно выбралась в коридор.
Сигизмунд показал ей сапоги.
– Примерь.
Она плюхнулась прямо на пол и, ухватив сапог обеими руками, принялась натягивать. Сапог оказался великоват. Сигизмунд убедился в этом, прощупав носок пальцем.
– Ничего, – сказал он, – мы стелечку положим…
Юродивая девка вцепилась во второй сапог – видать, боялась, что лишат ее роскоши.
Сигизмунд оставил ее тешиться с обновой и вытащил полиэтиленовый мешок, куда обычно складывал шерсть, вычесанную из кобеля. Эту шерсть он напихивал в обувь, там она сваливалась и превращалась в превосходные теплые стельки.
С мешком кобелиной шерсти Сигизмунд направился к юродивой. Невзирая на сопротивление, решительно сдернул с ее ноги сапог и вложил в него шерсть. Примял и расправил, чтобы не было комков. Та же операция была проделана и со вторым сапогом.
Юродивая прижала вновь обретенные сокровища к груди и немного покачала их, как младенца.
Сигизмунд постучал себя пальцем по голове и принес теплые зимние брюки. Старые. Они были ему узковаты – располнел за последние годы. А выбросить как-то жаль.
Понудил девку натянуть брюки. Это далось большим трудом. Девка сперва не хотела понимать. Потом не хотела надевать.
Тогда Сигизмунд прибег к последнему средству: слегка съездил ее по уху и показал на брюки. Девка споро схватила брюки и потопала к спасительной тахте.
Вернулась в сигизмундовых брюках. Видно было, что грубым обращением обижена. Мужские брюки висели на ней мешком. Сойдет. Чай не на прием к британскому послу отправляется.
Сигизмунд снял с вешалки старую куртку. Проверил карманы. Нашел старый желудь. Оставил желудь девке во владение.
Расправив полы, надвинулся курткой на юродивую. Та в ужасе попятилась. Споткнулась. Села на пол. Заставил ее встать и насильно облачил. Лунница блестела в распахе куртки.
Показал пальцем на сапоги – чтоб одела. Это девка выполнила с удовольствием.
Сунув руку в карман, Сигизмунд извлек две купюры по пятьдесят тысяч. Повертел ими перед девкой. Пошуршал. Она вытянула шею, восторгаясь. Сигизмунд поспешно отстранился, держась подальше от вшивых волос.
Со значением потыкал пальцем в купюры.
– Вот, девка, – сказал он, – деньги. Хватит на первое время. Если сходу на дурь не изведешь…
И сунул ей в карман куртки. Она посмотрела на карман с удивленным видом.
И почему-то ощутил вдруг Сигизмунд, что никакая девка не наркоманка. Вдруг внятно ему это стало, а почему и как – не уловить. Он даже и вдаваться в это не стал.
Девка потопталась на месте, явно не зная, чего от нее ждут.
А Сигизмунд никак не мог решиться выпроводить юродивую. Никак не верилось ему, что вот сейчас за ней закроется дверь, что уйдет она и унесет под старой курткой такую силищу золота.
И тут… Он вспомнил!
Сигизмунд кинулся в комнату, где ночевала полоумная, пошарил в тумбе и вытащил одну бесполезную вещь – знакомый из-за границы привез. «Коблевладельцу», как он выразился.
Это был собачий ошейник. Да не простой, а с батарейками. По всему ошейнику шли лампочки, зеленые и красные. Когда ошейник замыкали на кобеле и включали, лампочки начинали мигать. Смекалистые буржуи предназначали сие устройство для ловли юркой черной псины в темном дворе.
На кобеле ошейник не прижился – тот норовил его снять. Яростно валялся в нем на земле. И, выводимый на прогулку, упирался.
Так что ошейник бесполезно валялся в тумбе.
Теперь ему предстояло сослужить Сигизмунду добрую службу. Бедная корейская безделка даже не подозревала о том, какая великая судьба ей уготована.
Сигизмунд вынес ошейник в коридор. Предъявил юродивой, потом замкнул и включил. Дивная вещь произвела на утлое воображение девки сокрушительное впечатление. Ее глаза забегали, следя за мигающими лампочками. Она приоткрыла рот и дернула рукой, как бы устремляясь к явленному ей волшебству.
– Нравится? – спросил Сигизмунд.
Она перевела взгляд на него и снова уставилась на лампочки, не в силах оторваться от их мерцания.
Когда Сигизмунд выключил огоньки, на лице юродивой проступило выражение растерянности и обиды. Он поспешил включить лампочки, и девка снова засияла и даже засмеялась тихонько.
Держа в одной руке ошейник, другой рукой Сигизмунд показал на лунницу. Юродивая перевела взгляд на лунницу и заколебалась. Потом снова посмотрела на ошейник. Сигизмунд для убедительности встряхнул ошейником. Лампочки равнодушно мигали.
Девка вздохнула, поднесла руки к шее и решительно потянула лунницу через голову. Сигизмунд затаил дыхание. Сняла! Он надел ей на шею ошейник – подошел. Все-таки не обманул его глазомер. Снял. Показал, как застегивается. Заставил повторить. С пятой попытки ей это удалось.
Потом Сигизмунд с заговорщическим видом приложил палец к губам, выключил лампочки и тщательно застегнул на девке куртку. Мол, береги и чужим людям не показывай.
Полоумная закивала. Поняла. Приложила ладони к горлу, как бы оберегая драгоценный ошейник.
Сигизмунд подтолкнул ее к двери. Отпер. Она еще раз оглянулась и вышла за порог.
Сигизмунд остался в дверях, покачивая лунницу в руке. Вот так просто. Счастья всем даром. И никто не ушел обиженный. Печально и просто мы бросились с моста, а баржа с дровами…
…Девка уже миновала два лестничных пролета…
…плыла между нами…
– Стой! – заорал Сигизмунд…
…И бросился ее догонять.
Она подняла голову и посмотрела на него снизу вверх. Испугалась чего-то. Дернулась к стене.
Прыгая через ступеньки, он настиг ее. Схватил за руку, будто клещами. И поволок наверх.
Она цеплялась за перила, за крашеную стену. И всђ молчком.
Сигизмунд зашвырнул ее в квартиру и со страшным грохотом захлопнул железную дверь.
Дюжая нордическая девка болталась в его руках, как тряпичная кукла. В ее бесцветных глазах плескал ужас.
Сигизмунд шарахнул ее об угол и начал орать. Она еще оползала на пол, а он уже надрывался.
– Ты что, блядь, ебанулась?! Ты что ж такое творишь? Полкило золота за… за… Дай сюда!