Джефферсон

Его рука время от времени поглаживала портфель, лежавший рядом на стуле. Ему не терпелось перечитать новое издание трактата Томаса Пейна «Здравый смысл», лежавшее там, но он опасался обидеть художника таким явным невниманием.
— …Однако мы с женой надеемся, что Всевышний пошлёт нам многочисленное потомство, — продолжал тем временем Пил. — Нашего сына, которому уже два года, мы назвали Рафаэль. Следующего назовём Рембрандт. Дальше пойдут Рубенс, Леонардо, Тициан. Если, конечно, война не разрушит наши планы. Моя рота ополченцев отправляется под Нью-Йорк послезавтра. Надеюсь, там мне удастся снова встретиться с генералом Вашингтоном. Я побывал у вас в Виргинии, когда писал его портрет в Маунт-Верноне. Он изображён там в форме полковника виргинской милиции. Тогда мне казалось удачным сочетание тёмного камзола с густо-красным жилетом и бриджами. Боюсь, сегодня красный цвет может вызвать только досаду.
— Значит, вас можно уговорить на поездку в дальние края? — сказал Джефферсон. — Приняли бы вы приглашение посетить нас в Монтичелло? Если моя жена даст согласие позировать, я бы очень хотел иметь её портрет.
— Вы полагаете, у неё могут быть возражения? Я готов прислать ей отзывы нескольких дам, которые были очень довольны тем, как их облик запёчатлён на моих полотнах.
— Ваше мастерство общепризнанно, слухи о нём достигли даже нашего провинциального угла. Но природная застенчивость моей жены с годами только усугубляется. Мне трудно уговорить её поехать в гости, посетить театр в Уильямсберге, принять участие в бале. Даже написать письмо сестре или старинной приятельнице для неё тяжкий труд, к которому надо готовиться неделями.
— С огромным удовольствием посещу ваши края. Как только последний британский корабль отплывёт от наших берегов, я буду готов путешествовать по всему континенту. Моя вторая страсть после живописи — коллекционировать растения и чучела птиц. Когда вглядываешься в узоры цветка или птичьего оперения, понимаешь, как безнадёжно далеки мы от совершенства Художника, сотворившего всё живое. Я мечтаю основать в Филадельфии музей, который отразил бы богатство американской флоры и фауны. В этом музее первый этаж был бы отведён… О, слышу шаги! Скорее всего, это доктор Раш. Он тоже обещал уделить мне час — с одиннадцати до двенадцати.
Бенджамин Раш вошёл радостно возбуждённый, размахивая шляпой, будто всё ещё видел перед собой ликующую толпу на площади.
— Победа, мистер Джефферсон, полная победа! В городе праздничные шествия и банкеты, Декларацию зачитывают вслух в церквях, в тавернах, перед полками. Даже для роты недавних иммигрантов из Германии был сделан перевод на немецкий. Лоялистов и прочих сторонников примирения с Британией не видно, никто из них не смеет рта открыть. Не зря мы с вами просиживали дотемна в конгрессе, доводя текст до предельной ясности. Отпечатанные копии уже отправлены во все колонии. Теперь пути назад нет. Эти четыре странички разожгут в стране не меньший пожар, чем сто страниц книги «Здравого смысла».
— Я как раз вчера получил третье издание этого трактата и успел пролистать его, — сказал Джефферсон, уступая пришедшему кресло для позирования. — Вы ведь знакомы с автором, с мистером Пейном? Мне бы очень хотелось встретиться с ним и задать ему несколько вопросов.
— Нет ничего проще. Он как раз собирался зайти за мной через полчаса. Тогда я вас и познакомлю.
— Мне хотелось бы узнать, почему он убрал с титульного листа слова, которые были там в первом издании: «Написано англичанином».
— Думаю, что пока Пейн писал свой трактат прошлой осенью, он всё ещё чувствовал себя подданным Британской империи. Однако огромный успех книги показал ему, насколько он близок к американцам и складом ума, и настроем души. Хотя он прожил здесь меньше двух лет, круг его друзей и знакомых на сегодняшний день очень широк. И всё же я готов сказать, что его читатель, его аудитория — не англичане и не американцы. Как и вы в тексте Декларации, он обращается в своём труде ко всему человечеству.
— Чем он занимался, живя в Англии?
— О, хватался то за одно, то за другое. Какое-то время был матросом на торговом корабле, потом овладел ремеслом отца и занялся изготовлением женских корсетов. Служил сборщиком налогов на алкоголь и табак, однако был уволен за какие-то нарушения. Настоящего образования получить не смог, но зачитывался газетами и журналами. Видимо, к тридцати годам в его памяти скопилось достаточно знаний о текущей политике, чтобы произвести благоприятное впечатление на доктора Франклина, когда они встретились в Англии. Рекомендательное письмо от нашего прославленного учёного — вот единственное богатство, с которым Томас Пейн пересёк океан.
— В прошлом году в «Пенсильванском журнале» мне попалось интересное эссе под названием «Купидон и Гименей». Оно было подписано «Эзоп», но знающие люди утверждают, что вышло оно из-под того же пера, что и «Здравый смысл». Там Купидон устраивает выговор Гименею, объясняя, что это ему Юпитер поручил соединять любящие сердца в браке, а Гименею оставил только роль мелкого чиновника, скрепляющего союз брачной церемонией. Гименей отвергает такое истолкование своей роли и заявляет, что он устраивает браки в соответствии с распоряжениями бога Плутоса.
— Волнующая тема! Доктор Франклин в своё время тоже опубликовал эссе под названием «Размышления об ухаживании и бракосочетании».
— Возможно, именно на это эссе Томас Пейн откликнулся своими «Заметками о несчастливых браках», — сказал Чарлз Пил. Он к тому времени уже поставил холст с эскизом портрета Джефферсона лицом к стене («Нет-нет, показывать ещё рано!») и теперь набрасывал портрет доктора Раша. — Там он со знанием дела описывает, как взаимная страсть угасает после бракосочетания, как супруги перестают щадить чувства друг друга, как начинают искать приятное общество вне дома, находят его и пускаются в череду любовных связей на стороне, вступив в сговор взаимной покладистости и равнодушия.
— Насколько я знаю, Пейн был женат дважды и оба раза неудачно, — заметил Раш. — Многие считают его неуживчивым, но мне нравится его характер. Уж если он верит во что-то, так станет отстаивать свой взгляд, не считаясь с обстоятельствами. Мы с ним одинаково убеждены в необходимости отделения от Англии, в греховности работорговли, в нелепости передачи титулов по наследству.
— Я слышал, что «Здравый смысл» принёс ему и издателю изрядный доход, но почти все деньги он отдал на покупку тёплого обмундирования для ополченцев, отправлявшихся в Канаду.
— И это при том, что у него нет никакого постоянного дохода. Злые языки утверждают, что Пейн не начнёт писать, не опорожнив бутылку рома. Но я-то вижу и знаю, как долго он оттачивает каждую мысль, каждую фразу. Мне, например, не составляет труда начать и окончить памфлет за один день, в перерывах между визитами больных. А он будет весь вечер корпеть над одной страницей. Конечно, у него есть свои причуды и странности. Но у кого их нет?
— Я встречался с ним несколько раз, — сказал Пил, — и заметил, что он никогда не скажет «здравствуйте», или «добрый день», или «как поживаете». Его форма приветствия всегда одна и та же: «Что нового?!» Похоже, он действительно так жаден до новостей, как будто для него каждый наступающий день таит в себе зёрнышко чудесного и неведомого. Придя в таверну, первым делом начнёт листать свежие газеты и журналы.
Пейн появился в студии пять минут спустя, и Джефферсон с трудом сдержал улыбку, когда из уст вошедшего вылетело предсказанное «есть новости?». Самой заметной частью его лица был грушевидный нос, сильно нависавший над губами. Пожатие руки было крепким и быстрым, острый взгляд за секунду вбирал облик нового человека и отправлял в прочную копилку памяти. Форменная шапка пенсильванского ополченца поблёскивала медной пряжкой.
— Мы как раз говорили о вас, Томас, — сказал доктор Раш. — Другой Томас — мистер Джефферсон — сравнивал два издания вашего трактата.
— К нам в Виргинию они пришли с некоторым запозданием, но произвели сильнейшее впечатление на меня и на всех моих знакомых. Из разговоров с ними я понял, что взволновало людей больше всего. Отсылка к Ветхому Завету! Для большинства американцев Библия была главным чтением с детства, многие куски они знают наизусть. И вдруг Томас Пейн посмел прочесть ту же книгу глазами историка и политического мыслителя. Трактат «Здравый смысл» показал, что осуждение королевской власти содержится уже в священных текстах. «Вы узнаете и увидите, как велик грех, который вы сделали перед очами Господа, прося себе царя», — говорит евреям пророк Самуил.