Берегитесь — женщина!
Элис Маккинли
Берегитесь — женщина!
1
Чарлз был рассержен. Нет. Не просто рассержен, а зол. Надо сказать, подобные состояния представляли собой прямо-таки редкость на палитре его эмоционального спектра. Но это возмутительно! Что позволяет себе… Ведь и слова не подберешь хорошенько его обозвать. Чарлз усмехнулся. Ладно уж, злоба злобой, а он даже не знает имени незнакомца. Да, собственно, и ее имени не знает. Чего ради расплескивать эмоции — после драки кулаками не машут.
Надо отвлечься, подумать о другом. Итак, что мы имеем сегодня вечером? Вечеринка у Христиана! Отлично, уж там никому не придется скучать. На прошлом дне рождения этого дельца было выпито столько пива, что хватило бы залить все каналы его родного Копенгагена. Придут друзья, старые как мир приятели, с которыми, кажется, совсем недавно сидели в одном классе.
Чарлзу вспомнилась трагикомическая сцена с преподавателем геометрии. Христиан в тот день был совершенно не готов, даже не знал, что вообще задавали. Однако это не помешало ему веселиться на уроке старика Стивенса. Разумеется, крикун и заводила тут же был вызван к доске. Чарлз помнил этот день как сейчас.
— Перечислите, пожалуйста, основные аксиомы стереометрии, — снисходительно-вежливо попросил учитель не в меру ретивого ученика.
А Христиан, само собой, и слышать не слышал ни о каких аксиомах. Странная особенность была у этого веснушчатого рыжего сорванца: стоило задать ему самую сложную задачу — мальчик справлялся, причем легко и непринужденно, словно речь шла об элементарных вещах, но вот едва доходило до правил… Он просто не знал их. Так порой бывает: все то, что другие заучивали, Христиан интуитивно угадывал в ходе решения задачи. Ему не требовалось доказательств тех положений, которые сами собой возникали в голове, всегда совпадая в итоге с теоремами. Точный, не зараженный зубрежкой ум датчанина выводил необходимое из практики восприятия, из наблюдений. Христиан никогда даже формул не учил. Ну что, скажите на милость, он мог ответить старику педанту в частной английской школе, где дисциплина подчас ставилась выше всяких знаний? А Стивенс был именно педант в самых крайних проявлениях этого качества. Он искренне верил, что ученик не может решить задачи, если не вызубрил всех теорем и аксиом. Учитель требовал подробно расписывать решение, пункт за пунктом, последовательно, со всеми точками и запятыми. Он никак не мог разобраться в решениях Христиана — сумбурных, писанных как курица лапой (а датский мальчик к тому времени еще и весьма слабо ориентировался в английском, который стал изучать всего за несколько месяцев до переезда родителей), да еще без принятых обозначений логических выводов. Стивенс очень удивлялся правильным ответам, уверенный, что ученик списал их у соседа. При этом втолковать ему необоснованность подобных заключений было невозможно. Ограниченный старикашка просто не мог увидеть что-либо дальше собственного носа. И вот он уже более рассерженно повторил, заранее смакуя победу над озорником:
— Что же вы молчите? Перечислите нам основные аксиомы. Напомню, их три.
Христиан уже знал, что попался. Что бесполезно притворяться и изворачиваться — все одно: отрицательный балл, а потом суровый разнос от отца. Ладно. Первый раз, что ли? Надо хоть посмеяться напоследок. Веснушка (это было детское прозвище Христиана, которое он получил чуть ли не в первый день, проведенный в новой школе) широко улыбнулся: грудь колесом, правая нога вперед! Из подсказки учителя он понял, что аксиом три, дальше оставалось перечислить их. Именно это он и сделал.
— Первая, вторая, третья, — выпалил шутник.
Класс грохнул хохотом, старик смутился. Потом ученику было предложено покинуть класс и вернуться назад с отцом, но уже не к учителю, а к директору. Стивенс негодовал: взбаламутить всех глупой выходкой! Немыслимо, уму непостижимо. Шутка бедного Христиана никак не укладывалась в его голове.
Христиану попало, но не таков он был, чтоб хоть на час погрузиться в уныние по этому поводу. Отец запер его дома на целый месяц! Не беда. Чарлз каждый день навещал друга под предлогом совместной подготовки домашних заданий. То-то было весело! Учебники откладывались в сторону, и разговоры текли рекой. О чем только не говорят двенадцатилетние мальчишки…
И вот сегодня Христиану исполняется двадцать семь. Повеселимся, вспомним давние времена! Никто из одноклассников Чарлза не покинул Ливерпуль. И старина Дэн, любивший заклеивать жевательной резинкой замочные скважины кабинетов, из-за чего довольно часто срывались занятия. И долговязый Питер, который уже в пятом классе был выше любого из учителей. В конце концов, родители на целое лето положили сына в больницу — подозревали серьезные нарушения гипофиза. Слава богу, обошлось. И весельчак Уил. Вот уже кому никогда не сиделось на месте! Если посчитать сколько раз за время обучения в гимназии он просился выйти, то цифра наверняка превысит количество самих уроков. Не сиделось ему — и все тут!
Теперь недавние мальчишки уже закончили кто училища, кто университеты и работали здесь, в Ливерпуле. Христиан нес службу у отца. Они занимались рассылкой грузов и имели несколько огромных складов в порту. Питер — зубной техник, Дэн — оператор на местной киностудии. Уил — почтенный фермер. И всем по двадцать семь. Только ему, Чарлзу, пока двадцать шесть. Но ничего, разница всего в пять месяцев. Хотя из-за этих пяти месяцев к довольно хорошо развитому физически и крепко сложенному Чарлзу прикрепилось прозвище Малыш. Особенно комичным оно стало в старших классах, когда он достиг метра девяноста и ширина его плеч внушала опасение даже самым заядлым задирам. И кем же стал этот прирожденный богатырь? Переводчиком и экскурсоводом. Ему поручали обычно группы немцев, реже американцев. Вот уж для кого Чарлз терпеть не мог проводить экскурсии. Туристы из Штатов, видите ли, уже через полчаса утомлялись, разбредались, подобно стаду баранов, а по возвращении еще и обменивались мнениями, что искусство Ливерпуля очень скудно. И поглядеть-то здесь нечего. Оно, конечно, не без того. Все-таки город-порт. Никто никогда не заботился здесь об эстетике и услаждении вкуса, все было подчинено промышленным интересам. Но почему надо столь бестактно выражать свое недовольство? Что это за нелепые выходки в цивилизованном обществе? Хотя, впрочем, что взять с американцев, если они с трудом отличают собор от колокольни.
— Какая глупость, зачем в центре города эти непрактичные малоэтажные здания с колоннами. Уберите их и сделайте себе нормальный торговый центр, — восклицала какая-нибудь толстуха с печатью тупоумия на лице.
При этом ей и в голову не приходило, что многие из «непрактичных малоэтажных зданий» старше, чем сами их ненаглядные Штаты.
Боже! Какая ограниченность! О, старик Стивенс, ты в сравнении с ними был просто свободомыслящим хулиганом.
Лишь изредка в группах американцев, почему-то вечно жующих, словно они приехали в Англию отъедаться, встречалось умное лицо.
И вот сегодня это неожиданно произошло. Чарлз заметил ее не сразу. И только теперь понял почему. Изящная блондинка, не лишенная чувства прекрасного и даже, кажется, вполне осведомленная в области искусств, стояла за спинами других туристов, удерживаемая молодым человеком весьма неприятной наружности: сутулый, тощий очкарик без признаков интеллекта на лице. Да, обычно очкарики выглядят умными, но только не этот. Просто какой-то идиот! Он ел, подобно своим жующим сотоварищам, и все пытался уговорить подругу заняться тем же самым. Очкарик чуть ли не силой запихивал кусок в свою жертву, которая внимательно слушала экскурсовода. Живые быстрые глаза, проницательный взгляд. Чарлз даже сказал бы, что взгляд воровки. Такой благородной супруги Робин Гуда. Своеобразный, таящий в себе нечто игриво-непредсказуемое. А какого цвета были ее глаза? Кажется, черные…
Молодая женщина лет двадцати пяти, она ловила каждое слово экскурсовода. Но этот тощий обжора, как ни парадоксально звучит такое сочетание, мешал ей слушать. Мешал самым бестактным образом, без зазрения совести, словно она была его собственностью. Под конец наглец и вовсе увел несчастную, не дав даже дослушать до конца начатый рассказ о центре города.