Власть женщины

— Я не нуждаюсь в успокоении! — сухо ответил он и отвернулся.
Она, действительно, всю остальную дорогу не говорила с ним ни слова, напевая один из мотивов только что слышанной оперы.
Выходя из кареты, она знаком попросила его следовать за ней.
Он повиновался.
Оставив его в гостиной, Тамара Викентьевна вернулась туда минут через десять в белом кружевном пеньюаре, сквозь тонкую ткань которого просвечивало ее атласное розовое тело, и, подвинув скамейку к креслу, на котором он сидел, села у его ног.
— Распусти мне волосы, — сказала она. — Я отослала мою Машу спать, а самой лень.
Прелестная улыбка открыла жемчужные зубы, восхитительные ямочки появилась на щеках.
— Я не умею, — пробормотал он, чувствуя расставленную ловушку и стараясь не попасть в нее.
Запах ландышей, распространяемый ее волосами, начинал одурять его.
— Что там не уметь! — воскликнула она. — Выдерни все шпильки, и дело с концом!..
И шаловливо смеясь, она опрокинула голову ему на колени.
Он медленно начал вынимать шпильки. Когда он вынул последнюю, по его коленям рассыпались душистые волны роскошных волос.
— Готово! — задыхаясь от волнения, проговорил он. Он отвернулся, стараясь не смотреть на нее.
Она между тем не поднимала головы и, по-прежнему опрокинув ее, напротив, неотводно смотрела на него своими светящимися в полумраке, царившем в гостиной, как у кошки, глазами.
Он чувствовал, как его кровь, подобно огненной лаве, быстро неслась по жилам и невыносимо жгла его.
— Тамара, пусти! — простонал он, стараясь встать.
— Поцелуй меня прежде… — шепнула она.
"Кто, кто спасет меня от этой пагубной страсти, от этой обольстительницы", — думал он, хватаясь за голову и входя в спальню жены.
Вера Степановна уже спала. Он остановился возле ее кровати и с каким-то содроганием смотрел на побледневшее, когда-то дорогое ему лицо.
Сердце его болезненно сжалось.
Ее длинные темнорусые косы свесились с подушки, в правой руке был зажат носовой платок.
— Она плакала, — прошептал он, наклоняясь к ее лицу. Опущенные ресницы были мокры, на одной щеке застыла крупная слеза.
Он опустился на колени и припал губами к ее руке.
Она не шевельнулась, только вздохнула и что-то прошептала во сне.
Как шальной, вышел он из спальни и, не раздеваясь, лег в кабинете.
С этого вечера его жизнь сделалась буквально адом.
С одной стороны — страдания жены, с трудом скрываемые ею, с другой — становившаяся с каждым днем очевиднее измена безумно любимой женщины.
Почти всегда, заходя к ней, он заставал ее в обществе князя Чичивадзе.
Он терпел сколько мог, и только тогда, когда его положение стало уже совершенно невыносимым, он начал умолять ее сжалиться над ним и уехать вместе за границу.
Он решился бросить семью, практику, чтобы только прекратить эту пытку.
Баронесса ответила на его мольбы смехом и заявила, что не намерена покидать Петербурга из-за того только, что ему представляются разные небылицы.
Он до того вспылил, что чуть не ударил ее.
Кончилась эта сцена как обыкновенно: одна ласка с ее стороны, и он вновь всецело попал под ее очарование.
Знакомые, встречаясь с Пашковым, двусмысленно улыбались, намекая на "новую пассию" баронессы фон Армфельдт. Каждый подобный прозрачный намек был ударом его самолюбию.
Молчаливое страдание его жены причиняло ему тоже адские муки. Ее исхудалое личико, большие грустные глаза, избегавшие его взгляда, доводили его до слез. Он любил ее как сестру, как дочь, и каждый ее вздох больно отзывался в его сердце.
Все это отозвалось на его здоровье. Он сильно похудел и состарился разом на несколько лет. Единственные проблески счастья — редкие ласки баронессы фон Армфельдт начали доставлять ему более страдания, чем наслаждения.
Он стал, кроме того, замечать, что радужное настроение ее духа, продолжавшееся с приезда князя Чичивадзе, начало исчезать, уступая место какому-то странному беспокойству, сменявшемуся иногда лихорадочной, неестественной веселостью.
Она совсем перестала выезжать, и часто он стал заставать ее, погруженную в глубокую думу.
Вскоре ее неровный характер снова сказался: на нее стали находить припадки безумной нежности к нему, но они, увы, заставляли его только страдать, так как за ними следовало полное равнодушие и такое расстройство нервов, что ему становилось страшно.
Заходя довольно часто к Гоголицыным, чтобы избежать мучительных tet-a-tete с женой, Осип Федорович за последнее время почти каждый раз заставал у них князя Чичивадзе и большею частью без баронессы.
Наблюдая за ним, Пашков заметил, что он почти не отходил от Любовь Сергеевны Гоголицыной. Молодая девушка в свою очередь не оставалась, по-видимому, равнодушной к красивому поклоннику.
Пашкову было жаль неопытного ребенка, увлекшегося оригинальной красотой этого, как ему подсказывал какой-то внутренний голос, великосветского авантюриста, но все же он не мог не порадоваться его предпочтению Гоголицыной баронессе.
"Авось он совершенно отстанет от нее, и она станет снова прежней "моей Тамарой", — мелькала в его голове подлая мысль.
Он несколько раз, как бы шутя, пытался обратить внимание баронессы на ухаживание князя за Любовь Сергеевной, но она только смеялась, относясь к этому обстоятельству, по-видимому, совершенно равнодушно.
В его душу начинало закрадываться сомнение, точно ли она изменила ему, так как прямых доказательств не было.
С этой стороны Осип Федорович начал успокаиваться, но зато отношения его к жене еще более осложнились.
Вера Степановна ни словом, ни намеком не показала мужу всю муку пережитого ею вечера в театре.
Она, казалось, по-прежнему ровно и спокойно относилась к нему, хотя он хорошо понимал, что если она ранее могла только догадываться и подозревать, то теперь эти догадки и подозрения облеклись в форму несомненного факта.
Такое отношение его жены к его измене положительно угнетало его.
Иногда внутренне он даже обвинял Веру Степановну в бессердечии, в отсутствии даже в прошлом любви к нему, в низкой комедии, которую она будто бы играла в течении протекших до роковой его встречи с баронессой лет их супружеской жизни.
Подобного рода успокоительные для него обвинения ни в чем не повинной несчастной женщины, конечно, не могли быть продолжительны.
Несмотря на отуманенный страстью ум, Осип Федорович не мог не понимать всю нелепость взводимых им порой на жену, уже подлинно с больной головы на здоровую, обвинений.
Тогда начинался ряд мучительных самобичеваний.
Жена уже представлялась ему не низкой бессердечной комедианткой, а несчастной жертвой его преступления.
"Я, я ее убийца! — как раскаленным гвоздем, сверлило ему мозг. — Я постепенно подтачиваю ее слабый организм и свожу ее в безвременную могилу".
Он хватался обеими руками за голову и в отчаянии быстрыми шагами ходил по кабинету.
По внешнему виду Вера Степановна, как все женщины, обладающие хрупким, слабым организмом, не казалась особенно больной, а между тем Осип Федорович был прав — нравственная ломка себя губительно отзывалась на ее здоровье, а громадная сила воли этого нежного существа только отсрочивала развязку.
Как врач этого не мог не понимать Пашков и за последнее время все с большим и большим беспокойством стал поглядывать на свою жену.
Время шло. Зимний сезон приходил к концу. Ранняя петербургская весна, сырая, холодная, стояла на дворе. Наступило время детских эпидемий.
К довершению несчастья сын Пашкова, и без того слабый ребенок, простудился и заболел. Эта болезнь произвела страшное впечатление на обоих супругов.
"Вот оно — возмездие!" — мелькнуло в голове Осипа Федоровича.
  
XIII
 
КНЯЗЬ ЧИЧИВАДЗЕ
 
Князь Чичивадзе не переставал настойчиво ухаживать за Любовь Сергеевной Гоголицыной.