Между строк
Сегодня я понял, что, в сущности, все исследования касаются поисков посредственности. Ученые, конечно, стараются найти среднюю, доминанту, тенденцию, регулярность. Им это необходимо для создания теории, для того чтобы заявить, что нечто исследовано, описано или в научном плане познано и что нужна теория. Без теории трудно остановиться в поисках и заняться чем-то иным. А некоторым ученым без теории трудно даже заснуть. Они хотят. Они обязаны. Они стремятся усреднить мир. Они желают определить среднюю. Среднюю продолжительность жизни, среднюю длину члена, среднюю длительность поцелуя, полового акта, средний объем эякулированной спермы, среднюю продолжительность оргазма или среднее количество партнеров или партнерш в течение года, месяца или всей жизни. Спроси, пожалуйста, при первом же удобном случае нашего доброго знакомого, сексолога, профессора Збигнева Издебского, каждый день занимающегося такими усреднениями, спроси, что больше всего занимает его в его работе. Драма обманутой жены, которая сидит перед ним и рассказывает историю о постоянных мужниных изменах с новыми и новыми и все более молодыми девушками, или количество этих девушек? За год, за месяц, за квартал. Как ученого. Не как мужчину или отца. Думаю — и на этот раз тоже как ученый и как мужчина, — что, наверное, все-таки их количество. И видимо, Издебский прав: таблицы Excel заполнены количественными данными, а не записями драм обманутых женщин.
И теперь вдогонку к комментарию о пьесе Мюррей-Смит. У мужчин другие ассоциации, чем у женщин. Это правда…
Сердечный привет,
ЯЛ, Франкфурт-на-Майне
P. S. В последнее время я все чаще грущу. Может, виной этому серость за окном, а может, осознание быстротечности жизни. Подходит к концу очередной год. Я не люблю, когда что-нибудь заканчивается. Это ввергает меня в беспокойство…
Варшава, вечер
Януш,
прочитала твой постскриптум. Ты не поверишь — хотя почему ты не должен поверить, — как раз сегодня я убеждала одного человека в том, что больше всего люблю именно эти месяцы в году: мрачные, без солнца, слегка морозные, — и даже метель мне не мешает. В это время за окном все приобретает приятные очертания, и я никуда не спешу. Книги тоже читаются по-другому. С большим вниманием к автору. Некоторое время я жила на севере Финляндии и не могла не заметить, что царящая там унылая атмосфера очень плохо действует на жителей, а белые ночи моментально улучшают их самочувствие. Тогда я укладывала чемоданы и возвращалась на родину, лишь бы мною не завладела хандра. Разве может быть что-нибудь хуже, более угнетающее, чем пустые, как после атомного взрыва, улицы? Да еще залитые полярным солнцем… Несколько дней назад в один и тот же день была убита Беназир Бхутто [18], умер Ежи Кавалерович [19], а два часа назад на бегущей строке TVN-24 я прочитала, что не стало отца моего бывшего мужа. Странное ощущение — узнать с экрана телевизора о смерти человека, с которым ты был близко знаком. Словно кто-то нарушил мое личное пространство, вторгся в мои воспоминания и связанные с ними эмоции. С другой стороны, это своего рода memento [20]. Даже если ты заслуживаешь того, чтобы о твоей кончине сообщили средства массовой информации — а те делают это обычно через несколько дней, лишь иногда спустя несколько часов, — то, по сути дела, вне зависимости от того, кто ты, твоя смерть ничего не изменит, жизнь будет продолжаться. Рано или поздно между никому не известным господином X и знаменитым господином Y появится знак равенства. Можно ли в этом найти утешение? Это зависит от того, хочешь ли ты утвердиться в собственной обыкновенности — ты такой же, как и другие, — или задумываешься о том, что происходит в течение нашей жизни, а не после её завершения. Неплохо было бы разобраться, почему мы стоим на месте, и не терять время, которое нам осталось, на огорчения по поводу капель дождя на стеклах. Да, я упрощаю. Я только что прочитала книгу «Живи сейчас!» Экхарта Толле. То, о чем пишет этот новый немецкий философ, можно заключить в нескольких словах: счастье не в прошлом и не в будущем. Счастье — это мгновение, которое мы проживаем в данную секунду. Научись его замечать. Сейчас, а не вчера или завтра. Как к этому прийти? Прежде всего нужно справиться с потоком своих мыслей и понять, что наши мысли — это не мы. Постоянный диалог, который происходит внутри нас, как правило, основывается на конфликте и без конца отдаляет нас от того, что происходит сейчас. Он не позволяет нам проживать жизнь. В особенности если поток наших мыслей все время возвращается к прошлому — воспоминаниям, эмоциям, образам и людям, — отделяя нас от нас самих, нынешних. То же происходит и с будущим. Стоя утром под душем, вместо того чтобы концентрироваться на шуме воды, ты мысленно составляешь план на целый день. Именно в этот момент ты и упускаешь жизнь. Что-то в этом есть. Как пишет Толле, настоящий смысл жизни заключается в ощущении единства с тем, что происходит сейчас. Когда ты чувствуешь, что не ты живешь своей жизнью, а жизнь живет тобой. Только тогда жизнь становится танцором, а ты — танцем. Ты становишься чем-то большим, чем тело и душа. Вот так!..
С уважением,
М.
P. S. Я решила последовать советам Толле, и, сев в машину, первым делом открыла окно и пару минут смотрела на падающие с деревьев листья. Попробуй. Но если ты поймаешь себя на мысли, что ты чувствуешь, а не думаешь об этом, значит, ты уже думаешь об этом, в таком случае придется начать игру сначала.
Дрезден, отель Хилтон, суббота, вечер
Малгося,
из окна гостиничного номера видна толпа на площади перед церковью Фрауэнкирхе в Дрездене. Сижу в кресле у окна во всю стену. С бокалом немецкого рислинга. Слушаю Шумана. Смотрю на величественное здание этой церкви. Фрауэнкирхе, центр Дрездена, Германия…
Для немцев это символическое место. Даже если в подсознательном покаянии они никогда не говорят об этом во весь голос, то во всяком случае думают об этом месте как о символе своих страданий. Я так не думаю, хоть и живу в их стране уже более двадцати лет. Я не могу идентифицировать себя со страданиями немцев. С этим историческим страданием. Современное, актуальное, из сегодняшних газет я ощущаю так же, как и они, а прошлое — нет. Так это, видимо, и останется. Я читаю и слушаю все, чтобы убедиться, что я ошибаюсь. Несмотря на это, я по-прежнему считаю, что церковь и чуть ли не весь город вокруг нее разрушены бомбардировками и сровнены с землей в ходе двух авианалетов в течение одной ночи, с 13 на 14 февраля 1945 года, в справедливом акте. Меня не убеждают данные о количестве бомб, которые англичане и американцы сбросили на этот город. Меня не убеждают утверждения историков и политиков, что, дескать, не было здесь никаких войск, никакой работающей военной промышленности, производящей вооружение для агонизирующей Германии, и что город был всего лишь лазаретом, переполненным беженцами с востока. Официальной целью февральских налетов на Дрезден был железнодорожный вокзал. Но когда утром 15 февраля 1945 года солнце взошло над Дрезденом, здание вокзала стояло нетронутым. А город вокруг вокзала перестал существовать. Через несколько дней оказалось, что на кладбищах не хватает мест для всех погибших. И во избежание эпидемии трупы сложили в огромный костер и сожгли на городской рыночной площади. Такой публичный крематорий. Рядом с грудой камней, оставшихся от Фрауэнкирхе…
Большинство туристов, приезжающих в Дрезден, не думают о том, о чем я размышляю сейчас. Потрясенные, смотрят они на черно-белые открытки, снятые со стеллажей перед магазинчиками вокруг площади Ноймаркт, на которой стоит Фрауэнкирхе. Фотографии с руинами 1945 года смотрят с интересом и кладут назад. Им не нужны призраки страшного прошлого. Они приезжают сюда провести беззаботный уик-энд, посмотреть на архитектуру города, восстановленного с немецкой скрупулезностью, сходить на концерт в филармонию (одну из самых знаменитых в Германии), посетить Дрезденскую галерею, взглянуть на истинную жемчужину итальянского Ренессанса — Сикстинскую Мадонну кисти Рафаэля. Эта культовая картина дошла до Дрездена — и осталась там навсегда — во второй половине XVIII века, будучи купленной в Италии… польским королем Августом III Саксонским, которого называли Толстым или Ленивым. Я все ждал, когда же экскурсовод расскажет об этом. Так и не дождался. Для немцев Август III исключительно саксонский курфюрст. У немцев есть комплекс по отношению к Польше. Наверняка.