Я в Лиссабоне. Не одна (сборник)
Зачем им нужны мои данные, — думаю я, — если они меня могут увидеть на расстоянии, сидящую за столом в полотенце на бедрах и кружевном бюстгальтере от «Ка-лиды»?
Фотопортрет десятилетней давности я нашла без проблем (что в двадцать пять, что в тридцать четыре — я не меняюсь), а вот с описанием пришлось повозиться. Рост сто семьдесят пять сантиметров, талия перетекает в узкие бедра; узка длинная шея, но короток путь от разогретого завтрака до вновь разгоревшейся страсти. Филе-миньон и минет. Флюиды и фламанже. Выразителен вырез стопы; выбриты подмышки и кошки; шторы подобраны в тон простыням, вино — в тон разговорам; слова цепляются друг за друга, как пальцы. Пропорции и приличия соблюдены посреди дня, ночью посреди простыней стыда нет. Слова спускаются все ниже и ниже; голос звучит в подкожном регистре. Разговор об искусстве венчается куннилингусом.
Днем манеры приличные, ночью маневры различные. Уорхол и оральные ласки. Джаспер Джонс и бикини, проглядывающие сквозь расстегнутую молнию джинсов. Мане и манящий мускусный запах; Гоген и эрогенные зоны; Гуггенхайм и плотно сомкнутые с губами губы; они тугие, но внутри мягки языки. Мои двухцветные, с рыжиной, волосы всегда разной длины: иногда мне нравится быть томбоем, гаврошем, остроглазой и острозубой куницей, только и ждущей, в кого бы вцепиться; иногда — «иным» андрогином с текучестью чувств и гибкими «нижинскими» чреслами; иногда — нежной и томной, за кого сражаются похожие на парней сильные женщины с челками, и поэтому мне сложно саму себя уловить.
Приложив чек на семьдесят долларов, я вкладываю в конверт информацию о себе с цифрами сорок семь и тридцать четыре (34/47 — это ее и мой возраст, и в то время как четверка уже преклонила колено графически и сапфически, семерка стоит в полный рост, и ее к преклонению колен на постели все еще надо склонить).
На том же листочке бумаги указываю, что проживающая в Италии новеллистка Владлена Черкесская, о которой мне пока ничего не известно и которая практически ничего не знает ни обо мне, ни о школе паранормальных способностей, станет главным объектом эксперимента под условным названием «Удаленное видение и эротизм».
4Краткая справка: проект под условным названием «Звездная пыль» спонсировался ЦРУ на протяжении двадцати пяти лет, в течение которых ученые пытались выявить лучший метод видения и передачи информации на расстоянии. Проект был засекречен, и доступ к его архивам открыли только сейчас.
В результате множественных экспериментов лучшие умы поколения, задействованные в «Звездной пыли», выработали протокол, в соответствии с которым можно было существенно уменьшить помехи, препятствующие прохождению информации из пункта А в пункт Б, а именно из головы объекта номер один в голову объекта номер два, находящегося зачастую в другом районе, в соседнем поселке, в чужой — и зачастую враждебной — стране.
Шла холодная война, и казалось необходимым узнать, над чем же там копошатся советские химики, в субмарины какого типа залезают военные в форме, какие двигатели разрабатываются для новых МИГов, что происходит с выбросом радиации в далеком русском селе.
Если существование удаленного видения действительно можно было доказать научными способами, а технику этого видения — усовершенствовать научным путем, Америка сразу получила бы фору в любой разведывательной операции, спасении заложников или военном конфликте. Несмотря на то что ЦРУ закрыло проект в 1995 году по причине слишком низкой статистики (были получены данные, что лишь 10–15 % особо одаренных людей могли видеть и передавать информацию на расстоянии), у него остались энтузиасты, без устали продолжавшие исследовать феномен ясновидения и публиковать все новые и новые результаты.
При работавшем на общественных началах Институте паранормальных исследований существовала и Школа удаленного видения (ШУВ), на рекламу которой я набрела в Интернете, не найдя ни одной подходящей позиции в Бюро занятости и решив пока «сесть» на пособие, которое, в связи с экономическим кризисом, мне должны были выплачивать целый год.
Успешно окончившим ШУВ предлагался сертификат и предоставлялась возможность преподавать ясновидение на специальных курсах. Участники интернет-форума писали, что ученики, ставшие преподавателями, получали в этой школе сто долларов в час. Поскольку нестандартность («ненормальность, а не нестандартность», как сказала бы мама) всегда была моим любимым коньком, я решила попробовать себя на поприще паранормальности и послала анкету.
В ответ ШУВ попросила меня самой разработать предварительный тест, при помощи которого они смогут определить, подойду ли я им на роль ученицы. И тут, перебирая наиболее затронувшие меня эпизоды в поисках самого полезного и одновременно приятного топика, я вспомнила свою юность с журналом «Юность» в руках и раскованные рассказы Владлены Черкесской.
Наши дороги однажды пересеклись.
Около полугода назад, прознав о моей работе в издательстве через Велемира, впоследствии оказавшегося безответно влюбленным метросексуалом, который боготворил ее тело и тексты, но не мог войти ни в то, ни в другое: в первое — по причине своей неожиданно проявившейся к двадцати пяти годам голубизны, а во второе — из-за того, что сам кропал коммерческую, нарочито упрощенную и уплощенную прозу, — Владлена мне написала и попросила отредактировать перевод ее романа «О Девушке и Гондольере» на английском языке.
Я стушевалась. У нее за спиной была груда книг; у нее было имя и тянущийся за ним шлейф бурных романов, в том числе и сапфических, как сообщил мне рыдающий Велемир, впрочем, сразу же успокоившийся, когда я показала ему цифры продаж его романа о СССР, которые тогда еще возрастали. У меня кроме большой груди не было ничего.
Владлена же, когда слов не хватало, высылала собственные фотографии — будто в награду, как будто лицезрение ее царской плоти в полной мере оплатит мой редакторский труд. Затем брала градусом выше: «Ну, нравится? У меня есть и еще, гораздо более смелые… А после шлифовки моего задорного, но с занозами и сучками, английского хорошо бы пристроить куда-нибудь перевод».
Однако «Наум и Баум» подобное не публиковали, ведь Владлена Россию терпеть не могла и не всхлипывала ностальгически, как Велемир, вспоминая свое безоблачное советское детство и лишь изредка кусая Роди-ну-Мать за соски. Для Владлены Родиной стала Равенна, и вот о ней и о заливе, о каких-то загадочных фресках и макабрических рукописях, о маслинах и мистическом мареве она и писала. И еще там присутствовал этот необыкновенный, заставляющий всех обмирать Гондольер…
«Это я отступилась от своих обычных романов, — поясняла Владлена, — и написала нечто в высшей степени эротическое. Любовь моя, отступника прости! — помните осиротевшего без родины Сирина? В Америке ведь до сих пор покупают „Лолиту“ — значит, нарасхват пойдет и мой „Гондольер“!»
Владлена играла со мной; намекала на отношения с какой-то Сибиллой, хотя на все банкеты-приемы, устраивающиеся российскими толстосумами по случаю выдачи премий журналами-«толстяками», являлась то с одним, то с другим — как она называла их — «лесником».
6Вскоре после того, как я отправила заявление в школу «Звездная пыль», мне пришел лаконичный ответ:
«Тезис Вашей дипломной работы „Ясновидение и сексуальность" одобрен. Остается разработать детали. Во-первых, решите, какие части тела женщины Вы считаете наиболее эротичными. Во-вторых, найдите передатчика информации. Если Вы еще не знаете, что значит данное слово, распечатайте из Интернета брошюру и прочитайте определение на странице 12. Желаем удачи!»
Я была озадачена: школа не только не отклонила мой тезис (лишь чуть поменяли слова в предложенном мной названии), но и призывала отнестись к проекту серьезно.
Теперь я действительно хотела ее понять и покорить. Кто же эта властная женщина с влажным взглядом, считающая, что люди должны бросаться ей на помощь по первому зову? Может быть, она просто нуждается в настоящей любви? Ну как же ей объяснить, что, помимо нашего положения в обществе (она — великосветская литературная дама, а я нефактурное, нефаканое молодое ничто), есть что-то еще! Совместное творчество и соблазн, например…