Доктор N

Здесь в Совете и Нариман от Гуммета, организации мусульманской, но объединяющей беднейшие слои интеллигенции и рабочий люд, и она, эта старая организация, вливается в Совет как неотъемлемая часть интернационального содружества. Да, важная ниточка связи с коренным населением, но не растворять, а сохранять как некое целое, мол, не можем не принять во внимание психологию тюркских, мусульманских масс; впрочем, тюрки в Баку как бы не в счет, и потому собирается конференция всетюркско-мусульманских организаций во дворце Исмаилийе, его построил и отдал в дар мусульманским благотворительным обществам миллионер Муса Нагиев в память о безвременно умершем сыне Исмаиле, мягкий, отзывчивый, сердечный малый, некролог был Наримана: злой рок сломал крылья. В соревновании бакинских дворцов Исмаилийе, пожалуй, занял бы первейшее место: высокие стены, огромные залы, широкие мраморные ступени, колонны, поддерживающие своды, изящно выгнутые коридоры, дух венецианской готики витает над архитектурной симфонией, и не каждое слово достойно быть произнесенным здесь, чтоб каменный силуэт не исказился гримасой, ухмылкой. 
Столкнулись-таки вчерашние приятели-сокурсники по Новороссийскому университету: Насиббек Усуббеков и Нариман-бек, тот - из истинных, и органично слилось с именем бек, а этот - через дефис, всего лишь знак уважения. 
Длинное и полное выспренности выступление Насиббека, вот отчего ты раздражен! К своей речи принес даже карту мира с многоцветьем на ней красок, и выделены территории, населенные тюрками: язычниками, христианами, мусульманами, иудеями. Но отчего ты снова сердишься? 
Изощрялись предки в поисках знамен и всяких иных символов, и в который раз Насиббек произносит цифру: 
- Шестнадцать! Шестнадцать тюркских империй в истории человечества! Оживлять мертвого - вот что это значит! Мы, тюрки!.. Ну да: имеем мужество льва, хитрость лисицы - так закрутить обманные интриги, что и самому потом не распутаться, хищность волка, боевой жар петуха, чтоб прокричать лишь, а из крылатых... нет, из крылатых петух только: ни орла, ни ястреба. 
Не откажешь оратору в красноречии, Нариман поймал себя на мысли, что захвачен речью, некие подробности, о которых не знал, в поэтических характеристиках Насиббека: 
- ...Великая Гуннская империя, еще до нашей эры, когда, собственно, и Руси не было,- на светло-малиновом нарисован желтый дракон, и два кончика его длинного языка вытянулись, устрашая недруга. А тут сплошь чистое желтое знамя Восточной Гуннской империи, воспетое даже древними греками, и третья империя - гуннов европейских, чей символ - золотистая диковинная птица, вроде орла, с короной на голове и вразмах два мощных крыла, на белом фоне. 
- Аварская империя: на зелёном скачущий чёрный всадник, слился с чёрным конём, и повёрнута голова у всадника назад, натянул тетиву, вот-вот выпустит стрелу, весь облик - стремительный бросок вперёд, вытянулся в ровную линию в своём движении. Империя Белых и Голубых тюрок, двести лет просуществовала, Хазары, Уйгурское царство - шесть веков! На коричневом фоне - две белые маски, Его и Её, и немало догадок, по сей день неразгаданных: союз двух начал? мужского и женского? Империя Караханидов! Казневиды: на зелёном птица Феникс, глядящая на серебристый полумесяц. Сельджуки! Хорезмшахи! Золотая орда! Империи Тимура и Бабура - жёлтый клин врезается в красное! Ну и венец тюркских империй - Османская: на плошь красном белый полумесяц с восьмиконечной звездой! 
Выбор делегатов на съезд мусульман, состоится в Москве - доме, купленном бакинским миллионером Шамси Асадуллаевым для благотворительных нужд московских мусульман. Жену-мусульманку бросил, женился на русской, перебрался в Москву, где и умер в канун войны. 
Съезд, дабы объединить мусульман, установив в бывшей Российской империи строй, который бы обеспечил полноправное участие мусульманских народов в управлении государством. 
А пока нескончаемый спор о цветах, за которым спор о путях, развешаны красочные афиши, приглашают на диспуты желающих, нарядные программки, речи, овации, вспышки восторгов, топот ног, 
ЦВЕТНАЯ ГЛАВА, или ЗЕЛЁНЫЙ, КРАСНЫЙ, ГОЛУБОЙ. 
Одни за цвет ислама, как повелевает вера отцов, другие за цвет огненный, кровавый - дань революции, современным веяниям пробуждения народов, за что ратует Нариман (цвет зари? алого восхода?), но вскоре возвысит свой голос, чтобы примирить крайности, и цвет примирения зеленого и красного - голубой, символ принадлежности к тюркскому роду, голубоглазым предкам, - МАМЕД ЭМИН. 
наконец-то назвал твое имя! 
давно пора. 
тянул, оттягивал, сам не знаю, почему. 
догадываюсь! тщеславная жажда быть первым. 
мне оно не свойственно, это чувство. 
увы, вождизм заразил и тебя - быть единственным полюсом в судьбе 
нации. 
уж не Меккой ли возомнил меня? или сам на эту роль 
претендуешь? 
рад бы, но жизнь распорядилась иначе, судьба избрала тебя. 
ты прав, - доволен? 
Из тех немногих имен, которые постоянно сопровождают Наримана, особенно с тех пор, как усомнился, и Дни убыстрили бег. Но и Нариман - в постоянных думах Мамед Эмина: высокий, чуть сутулится, смиряя гордыню и чтоб не привлекать ничье внимание. 
В декабре двадцатого, сразу после освобождения Мамед Эмина из бакинского плена (Коба увез его в Москву), увиделись в тесном коридоре Наркомнаца: Нариман верховная власть в Азербайджане, а Мамед Эмин - власть бывшая, изгнанник. 
Самые длинные ночи,- заметил тогда Мамед Эмин, а Нариман в противовес ночи сказал, что дни, мол, вскоре станут прибывать, и услышал в ответ, что именно сегодня - день рождения Кобы, его избавителя: не поздравишь если - не по-кавказски, а поздравлять - нет желания. Нариман промолчал: дескать, сам решай, как быть (стояли в очереди за миской супа в столовой Наркомнаца, куда прикреплены, каждый со своей думой). 
- История, - сказал Нариман, - не терпит сослагательного наклонения: случилось, что должно случиться, коль скоро случилось. 
- С каких пор атеисты стали цитировать Коран? 
- Коран - священная наша книга. 
- Если так, прощаю тебе грехи. 
- Перед тобой я безгрешен. 
Это потом, а пока споры. Как же: тюркское государство впервые за всю историю народа, заманчивая до головокружения перспектива! Не вассальные ханства шахской Персии, султанской Турции, раздробленные и ослабленные империями, не окраинное захолустье царской России, сгинувшей, а самостоятельное государство, в чьем трехцветном флаге соединены символы ислама, тюркизма и революционности. Много было споров, пока не согласились с трёхцветьем: лозунг тюркизации, дескать, разрывает единый мир ислама, кричали правые, а лозунг исламизации оттолкнет тюрок-немусульман, коих немало, - предупреждали левые, имея в виду якутов, алтайцев, чувашей, хакасов, гагаузов, караимов. На то и цвет красный, чтоб сплотить всех, кто ступил на новый путь, цвет крови. 
Так и спасали друг друга: Мамед Эмин Кобу, а Коба - его. Заговори Нариман о Мамед Эмине, пришлось бы, отложив все иные воспоминания, поведать о том, как тот еще юношей приходил к Кардашбеку, и они с Нариманом подолгу говорили о будущем родного края. А между встречами-беседами Мамед Эмин, но о том почти никто не знал, привязанный к Кобе,- впрочем, тогда все гумметовцы сотрудничали с ним,- прятал его, спасая от жандармов и толпы, к которой вышел, агитируя за проведение забастовки,- нашелся кто-то из людей хозяина и зажег толпу кличем: Утопить смутьяна в нефтяном чане! Не подоспей Мамед Эмин - утопили б!.. Подвернулся знакомый фаэтонщик, и Мамед Эмин умчал Кобу к родичам, жили неподалеку, в апшеронской деревне Новханы, что под Баку, и целых два месяца прятал Кобу. Но кто мог знать, как и что потом? А в другой раз Мамед Эмин, вызволив Кобу из Баиловской тюрьмы, куда тот попал после неудачного покушения на казну, укрыл его (с Кардашбеком) в мечети, за кафедрой-минбаром - в нише, где с недоверием, причмокивая, ел долму с виноградными листьями, и мацони к ней. Кобе пришлось, притворясь глухонемым, каждый день, это был траурный месяц мусульман - мухаррам, когда мечети заполнены народом, слышать проповеди, с которыми выступали перед правоверными отец Мамед Эмина Молла Алекбер, засыпать под его мерный речитатив, видя, как потом Коба говорил Мамед Эмину, райские сны с гуриями. Ещё не раз вернётся Нариман к Мамед Эмину, не для того назвал его, чтоб скоро забыть, но надо