Магомед, Мамед, Мамиш
- Не только! Скальной породы ваш мастер!
- И за Селима, бурильщика, чтоб до самого дна бурил. И за Мамиша, конечно.
- Нет, такого я еще не ел! - отвалился от стола Ра-сим. А уж он в армии съедал двойную норму и все рав-но голодный ходил. Последний шампур тому, кто жарил,- Гейбату.
- Ну, кто следующий пир закатит? - спрашивает Ха-сай и смотрит на Агу. А сам уже решил кто.- Ну уж Ага нам что-нибудь придумает без крови и кинжала, дикость какая-то... Да вымыл бы кто-нибудь этот кин-жал, черт возьми! крикнул Хасай. И тут же из дому выбежала Гумру, жена Гейбата, и нет уже кинжала со сгустком темной массы, скрылась в доме, откуда доно-сится звон посуды.
- А я и не знал, что она у тебя такая быстрая!
- Это не она быстрая, а твой голос прозвучал! - ска-зал Гейбат.
- Ты нам как отец родной! - Это Ага.
- Ладно, ладно, не хвалите, перед ребятами неловко.
- А пусть ребята слышат, какой у Мамиша дядя родной! - Как не гордиться Мамишу? Крепко прижал Хасай к груди Мамиша. Прикоснулся, и сразу будто та же кровь слилась воедино, до того физически ощутимо родство. И Гюльбала тут же, рядом с Мамишем, двою-родный брат его. И течет, соединяя их всех, кровь.
- Ну так кто же? Ты?
И Ага на балконе у себя шашлык выдал. И правда, без крови.
- Отличные у тебя дяди, Мамиш!.. Особенно Хасай.- Это Арам еще у Гейбата сказал. Два сына Гейбата песком очищали шампуры, отгоняя от себя самого млад-шего брата. На нем юбка вместо брюк. До приезда Ма-миша, в начале лета, самому младшему обрезание сде-лали, и он обвязан цветастым полотном, пока не зажи-вет ранка.
- У нас скоро свадьбы одна за другой пойдут! Сначала Гюльбала, потом Мамиш. Или ты раньше Гюльбалы? Что ж, и это можно, уже подрастают сыновья у Аги. И Гейбата. Шутка ли - если каждый год по свадьбе,- двое у Аги, плюс четверо у Гейбата!
и первый в этой цепочке ты сам, с тебя и начнем!
- Ну да ладно!.. За вашу интернациональную бригаду!
Так грохочет мотор и вращаются трубы, что буровая дрожит под ногами. Шум, лязг металла, надо кри-чать.
- Опять идут! - в ухо Гая кричит Мамиш.
- А ты не смотри, делай свое дело! - спускаясь по на-клонному деревянному настилу, Гая идет навстречу гостям.
не поскользнись, а то опозоришься!
Начальник промысла размахивает рукой, что-то объ-ясняет гостям, приехавшим издалека, показывает на буровую, а потом и дальше, в открытое море, на остро-ва-основания. Смуглые худощавые гости в перламут-ровых зеркальных очках, кубинцы, наверно. И Гая стоит поодаль, руки в карманах куртки. Вся группа направляется к ним, поднимается по липкому на-стилу.
- Это у нас интернациональная бригада! - кричит начальник.
- А ну-ка отойди! - это из сопровождающих. Он снял свой светлый пиджак, отдал начальнику промысла, чтобы подержал, а сам Мамиша теребит, мол, снимай робу, отойди. И гаечный ключ у него берет.
- Что вы, Джафар-муэллим, ну зачем? - останав-ливает его начальник.
- Нет, я должен! - И Мамишу: - Дай закреплю! - и крепит трубу. Пыхтит, но получается.- Эх, силы уже не те!.. - Мамиш слышал от Хасая это имя. Неужели он, тот самый, высокое начальство Хасая? Джафар-муэллим пожимает руку Мамиша, возвращает ему ключ и робу. Сели в две машины, уехали.
- О тебе спрашивал,- говорит Гая Мамишу.
- Кто?
- Наш начальник.
- С чего это?'
- Как же, друг Хасая, о его племяннике печется.
- А насчет труб ты сказал ему?
- Даст взбучку, чтоб не задерживали. При Джафаре-муэллиме сказал. И переводчику: "Вы им не перево-дите!"
В машине начальник повернулся к Джафару-муэллиму: "Знаешь, чью куртку ты надевал? Племянника Ха-сая!" - "Что ты говоришь?! Широкие брови, как у Ха-сая".
Мамиш недоверчиво смотрит на Гая - когда он успел сказать?
- Буровая не может ждать!
- А почему ты молчал, когда робу свою давал? Ска-зал бы!
и скажу!..
А когда ехали в машине, в грузовике, в общежитие, Расим покачал головой:
- Красавец наш начальник!
- С лауреатским значком!
- Ишь ты, сверху углядел? - Селим у Сергея спра-шивает.- И я сразу увидел, на солнце горит. Массивное кресло оскалило свои львиные пасти-ручки. Старинное, высокая спинка с резным гербом, как трон. Парчовая обивка золотыми нитями прошита, позолота в углублениях деревянной резьбы тоже кое-где сохранилась, а на сиденье обивка стерлась, дыры, никто уже не садится, больно потому что. (А сядешь - пружина-ми ржавыми покряхтит и ждет, когда встанешь, чтоб крякнуть еще.) Стоит, никак не развалится.
- Мамиш, ай Мамиш, а тебя Гюльбала ждал, ждал...- Это мать Гюльбалы, Хуснийэ-ханум... Тихо, двор будто вымер, а голос в ушах. не дадут даже переодеться!
- Задержались, работа была тяжелая.
- Знаю, а как же?.. Но ты пойди, он очень просил,- повторяет она,- долго ждал тебя Гюльбала, очень долго.
дай хоть чаю попить!
Как ей рассказать? Болят мышцы, ноги гудят, спать, спать... Буровая барахлила, тяжелый пласт, давление росло и росло; потом бур заклинило, пока они раствор вкачивали; опасно, когда давление растет, очень опас-но; может, как на соседней буровой... Море от толстого нефтяного слоя как в крокодиловой коже. Заклинило бур, схватило, Мамиш и так и сяк, на ручку тормоза всей силой давит - никак не высвободить бур, будто пригвоздили ко дну. Что там, в глубине? Час бились. А как удачно провели первое наклонное бурение!.. Пи-сали газеты, передавали по радио, телевидению, пока-зывали в киножурнале... Мамиш на фотографиях вы-шел плохо, если бы не перечислили имена, доказывать пришлось бы, что это, мол, я за Гая стою. Смещенное лицо, будто одно наложено на другое, и оттого нет чет-кости во взгляде, весь облик расплывчат и неясен. Даже "Правда" о Гая рассказала, а тут... Хитрый же Гая! И везучий. Нефть под глубокой водой - до нее не до-берешься, если бурить прямо, сверху, потому что нет еще оснований для глубоководного бурения. Вот и со-образил Гая, хотя наклонное бурение до него придума-ли, но то на суше, а здесь море; да еще с таким откло-нением! Впервые в мире! Раньше американцев! Прямо не доберешься, а мы наклонно, сбоку, неожиданно для пласта. Он же дикарь, этот пласт. К нему надо умеючи подойти, стратегия ясна, а тактика - это талант, интуи-ция; и не каждому это дано; если напрямую не возь-мешь, схитри, придумай, черт бы тебя побрал, посиди, мозгам дай пошевелиться, если, конечно... И наклоняет, наклоняет он трубы... Первое бурение прошло успешно, и Гая взялся за второе; пусть бы другой, хватит судьбу испытывать - и слава есть, и уважают, и деньги большие всей бригаде выпали,- так нет, взялся Гая еще бурить с наклоном, правда, чуть меньшим. А тут за-клинило! Скандала не оберешься!.. Но главное спо-койно, без паники. Как это не слушаются недра? А мы этот бур сейчас... "Отойди-ка, Мамиш!" Гая отодвинул Мамиша, и сам не знает, как ему удалось высвободить бур, чутье какое или что еще? Много времени потеряли, но обошлось, и давление стало нормальным. - Ладно, пойду.
Кресло сначала было в большой комнате, где Хасай жил, перекочевало потом в среднюю, комнату Аги и Гейбата, потом в комнату Теймура, еще в одну и - в самую маленькую, ту, о которой Тукезбан Мамишу пи-сала ("Там у меня комната есть, живи в ней, она теперь твоя"). Мамиш вынес кресло на балкон: и место зани-мает, и толку никакого. Любил в нем сидеть Гюльбала. Кресло это - их прадеда Агабека, отца их бабушки Мелёк-ханум. Сидя в кресле, Гюльбала сказал очень обидное Мамишу. Весь утонул в нем, голова чуть ли не на уровне ручек, в выпуклые гладкие глаза львов пальцами тычет. "Мой отец лучше твоего". Мамишу Обидно, но он молчит. Гюльбала у них на улице самый сильный, заводила. "А ну за мной!" - и все бегут за ним на соседнюю улицу, где драка с "чужими", и те, конечно, по дворам разбегаются, станут они связывать-ся с Гюльбалой!.. Стоит он, ребята вокруг столпились, и Гюльбала рассказывает, как мушкетеры дерутся... Потом Мамиш прочел, видит, многое он присочинил, не так было. Расскажет, потом плюхнется в кресло, будто он и есть мушкетер, к ним в Баку приехал, устал после боя, сел отдохнуть. Сидит, сидит, вдруг вскакивает, уходит в комнату и зовет Мамиша: "Иди сюда! - До-стает из буфета высокую бутыль вина. Никого нет.- Хочешь? Это моему папе привезли. Давай..." Накло-няет бутыль, и густое вино льется в кружку. К ним без конца несут и несут, по коридору топают и топают люди в сапогах, чарыках, галошах, кепках, па-пахах каракулевых, шляпах. "На, пей". "Ты сначала".