Фатальный Фатали
- Фатали, ради бога, не жги бумагу! - просит жена. - Сколько можно?! Пишешь и жжешь, пишешь и снова жжешь!
НЕПРОНИЦАЕМЫЕ ТАЙНЫ
Было ясно, но начало запутываться. Четкая иерархия и порядок. И каратели - не каратели, а приносящие благо. И бунтовщики - возмутители, которых надо усмирять.
Ропщет Ахунд-Алескер - чего-то, выходит, и он недопонимает, думает Фатали. Бакиханов недоволен - и он тоже вроде неопытного кузнеца: то молотком по шляпке гвоздя, а то промахнется и - по подкове! И чего спешил в отставку выйти?! Застрял на полковнике, а был бы теперь генералом, земляки бы гордились!... А Бакиханов изумлен: "Ох, и наивен ты, Фатали! Так, как они со своими подданными, даже ханы Шах-Аббаса и те не обращались!"
"А ты сам как? А твои крестьяне?!" Может, ты и прав, думает Фатали, но краю нужен покой, он устал, измотался от междоусобиц! неуверенности! разбоев! диких набегов! как в окружении сильных и больших государств удержаться?! И - лучше царь, чем шах (и чем султан!).
Ведь вот же - бежал из Ирана Фазил-хан Шейда (кто с Пушкиным встретился: северный поэт на юг, а южный - на север, с извинительной поездкой, ибо посланника российского фанатики убили), бывший учитель сыновей наследного принца Аббас-Мирзы (ездил в Петербург со своим питомцем Хосров-Мирзой)
Фатали поручено опекать беглого поэта, тот ему в отцы годится.
Поэма о Пушкине?! и тут же Фазил-хан рассказал о встрече с ним. Фатали уже слышал, но от кого?!
- Он часто поглядывал на мои крашенные хной ногти, мне было смешно, когда он какие-то высокопарные слова, будто на приеме у Шах-Аббаса, я его перебил. Дорогой мой человек, говорю ему, не надо, давай проще, ведь мы с тобой поэты, и я не шах и не султан турецкий!
Перстень на указательном пальце, а часы спрятаны, видимо, эти! золотая цепочка прикреплена к жилету; а об этих подарках, помнит Фатали, еще в их семье говорили, потом Бакиханов: "Прочел бездарную оду, возвеличил Россию и императора, иранские поэты все одописцы!"
- Ну как? червонцы сохранил? - при Фатали спросил Бакиханов у Фазил-хана.
Еще в те далекие годы, когда тот с Хосров-Мирзой приезжал в Тифлис, они виделись, и Бакиханов резко, станет он сдерживать гнев при сыне наследного принца! высказался против тегеранских властей, которые не смогли защитить!
- Как жить-то будешь? - спрашивает Бакиха нов. - Смотри, здесь немало шахских сыщиков - не попадись в их руки! И по ночам не вздумай по берегу Куры, - убьют и в воду! С голоду, думаю, не умрешь, - дадут тебе пенсию, да и за стихи - по червонцу за бейт, рази шаха и славь царя!
Даже Фазил-хан Шейда сбежал в Россию! И нечего, выходит, бунтовать горским племенам, угомонились бы, как другие, пошла б спокойная жизнь.
Но уж очень оскорбительный у воззваний тон! это ж гордые горцы! "Наши войска истребят ваши аулы и все имущество ваше, и вы навсегда лишитесь земель (!), ныне вами занимаемых" (?!); мол, пришли вы откуда-то неведомо, а мы здесь еще до вас. Но отчего ж царские бегут к горцам?! И немало пленных!
"Я бы этих беглецов!" И не может Головин придумать более страшной казни, чем есть: сожжение сел, истребление припасов, угон скота, пепелища на всем пути - карать и карать! Старик с обгорелыми бровями и бородой. Девочка над трупом матери, вся измазанная сажей. Пристреленная, но недобитая собака скулит и лижет рану. Что еще?
Шамиль: "Знайте, что те, кто перебежал к нам, стали чистыми!"
- Эй! - кричит кто-то в ауле. - Из этой миски есть нельзя! из нее гяур ел! испоганил рот - пойди умойся в реке! только далеко не ходи, на той стороне гяуры, убьют тебя!
И генералы, генералы! Тут одно дело намечается! Но ни звука: убийство Шамиля. Или хотя бы его мюрида Ахверды-Магому. "Жаль, Хаджи-Мурата упустили, бежал, - сокрушается Головин. - Почти наш человек! это он убил Гамзат-бека, вся Авария через Хаджи-Мурата была нам верна! - с чего б такая доверительность Головина? - Арестовав, унизили, да-с!"
А о карательном отряде генерала Бакунина в селение Цельмес, где укрылся тогда после побега Хаджи-Мурат, рассказал Фатали сам Хаджи в минуту смятения в Тифлисе, уже замышляя новый побег, они смотрели итальянскую оперу в новом тифлисском театре. Сначала у Фатали о Нухе спросил: кто у него там и как найти? а потом о Бакунине: "Андийские войска от Шамиля помогли, бежали урусы, а генерал погиб". И вдруг: "Не верят мне! Ложь все! Я должен быть в Нухе! Оттуда я пошлю человека к Шамилю! Он не смеет убить мою семью!"
- А ты бы посмел?
- Я бы? - задумался. - Да, я бы посмел! Я Гамзат-бека убил и не дрогнул! Я многие семьи уничтожил.
Убьет Шамиль, непременно убьет! И ваши мне не верят! Я бы захватил Шамиля, пусть дадут мне войска!
- И сами ж, - Головин откровенен, - соединили Шамиля и Хаджи-Мурата! Неужто, - спрашивает у генерала Граббе, - не найдутся люди, которые решатся на истребление? Сумму какую употребить?! До двух тысяч серебром из средств экстраординарных (в распоряжении главнокомандующего: на лазутчиков, угощения, подкупы-подарки, вознаграждения за поимку дезертиров, содержание аманатов-заложников, пленных и арестованных горцев).
Нашли человека. Из чеченцев. И он убил первого посла имама Ахверды-Магому! Может, и с Шамилем рискнем, а? А пока думали, выяснилось, что Ахверды-Магома жив. И еще один слух окажется ложным, пока - уже при Воронцове! - не будет действительно убит.
Воронцов узнал об этом, когда подписывал отношение к военному министру, а перед этим осмотрел вырубленные просеки на левом фланге Кавказской линии в Большой Чечне, произвел осмотр войскам в крепости Воздвиженской, а среди них, как он докладывал, "полк егерский имени моего": "Направление просек хорошо соображено, и они вырублены очень успешно, что обширные вековые леса совершенно' уничтожены, и ныне на месте их обширная равнина, совершенно отнятая у неприятеля, ибо хотя он и пытался в нынешнем году засеять поля по правую сторону Бассы, - любит себя Воронцов за эту вот тщательность в описаниях, не все Соллогубу сочинительством заниматься! - и произвести сенокос, но все запасы его были уничтожены во время трехдневного пребывания войск наших в этом крае. Местность так хорошо очищена..." Поднял голову: Магома?! Неужто? Не Кибит, а Ахверды?! "Поздравляю! - и улыбнулся лисьей своей улыбкой. - Молодцы!" И стал читать дальше донесение, чтоб подписать: "Громкий и единодушный возглас за здравие государя императора, при пушечной и ружейной пальбе, дав знать неприятелю, что мы празднуем приобретение этого края, отнятого окончательно".
Усилилось дезертирство: из неблагонадежных (наводнили Кавказ бывшими мятежниками да злопыхателями-болтунами!), из ссыльных поляков. Из них Шамиль составил даже стражу, лично свою, отвел им земли, а пока строят дома, Шамиль позволил им жить у кунаков. Одно время побеги уменьшились, когда узнали, что плен - пуще каторги, изнуряют тяжкими работами, но Шамиль изменил тактику: дарует дезертирам свободу. Льют орудия в Дарго и картечи во дворе Шамилева дома.
- Фатали, поговорите с ним, чего он от нас хочет?
- Я Чага Акаев.
- Кумык? - понял тотчас, а Головин изумился даже: "Но как?"
- Да, из андреевских.
- А я Фатали, из Нухи.
- Я Оздемира убил!
- А кто такой Оздемир?
- Ай-ай-ай! Чеченского наездника Оздемира не знаешь? Пятьсот воинов Шамиля, а он их начальник!
- Почему убил?
- Радоваться, а не почему! - И смотрит на Головина: мол, не радуется, как же так, начальник?! - Вот доказательство! - и показывает Фатали кисть к шашке, вроде темляка. - Читай! Что, трудно? - наглый такой малый. - Я наизусть выучил: "Нет Оздемира храбрее, нет его сабли острее!" Это Шамиля орден! Я, Чага Акаев, убил Оздемира!
Эх, Шамиля бы! Надо что-то придумать, но что?
Ладожский ни одного туземца не упустит, чтобы досконально не выведать: кто? нюансы психики? поведения? обычаи? И Фатали тоже: все, что знает, доверчиво выкладывает - чтоб установился наконец-то мир на этой земле!