Беринг

Но через несколько часов он упал посреди палубы и не мог встать. Его осторожно подняли, отнесли в капитанскую каюту и положили на койку.
В начале октября стало холодно. Моряки мёрзли, надели тулупы и ждали, когда ветер переменит направление и даст им возможность продолжать путь. Но ждать им пришлось очень долго — целых три недели «Пётр» проторчал на одном месте посреди моря.
И когда, наконец, ветер изменил направление, это был уже не ветер, а ураган. Он переломил одну из мачт, спутал снасти и закружил корабль по воле волн. «Пётр» казался дощечкой, брошенной в водопад.
В трюм невозможно было войти. Удушливая вонь сбивала с ног. Даже свечи здесь тухли от недостатка свежего воздуха. Больные лежали на полу вповалку. Нары были пусты, потому что качка скидывала всякого, кто решался лечь на них. Измученные, уже равнодушные ко всему тела при каждом движении судна перекатывались по мокрой соломе, устилавшей пол. В этой тьме, в этом смраде невозможно было определить, кто жив, кто мёртв. Мёртвые переваливались через живых, живые через мёртвых, повинуясь неожиданным порывистым толчкам бури. Трупы не убирались по несколько суток — некому было.
Ночи почти не отличались от дней. Перед рассветом на концах искалеченных рей вспыхивали зыбкие тусклые огоньки святого Эльма. Потом на несколько часов море озарялось серым дневным светом, ещё более мучительным, чем ночная тьма. Затем снова наступала ночь, не приносившая ни отдыха, ни надежды.
Беринг лежал в своей каюте, привязанный к койке ремнями. Уже много дней он ничего не ел, не пил, не говорил. Он был равнодушен ко всему, даже к качке, подымавшей к потолку то его ноги в широких ботфортах, то высокий бледный лоб. Судном управляли Ваксель и Хитров. Впрочем, всё управление сводилось к тому, чтобы плыть по ветру. Больше половины команды лежало в трюме. Здоровые едва двигались от утомления. Ваксель тоже заболел и с трудом бродил по палубе, рискуя каждую минуту быть смытым за борт. Четверо суток дул южный ветер, неся «Петра» на север. Это лишало их последней надежды добраться до Камчатки. В довершение всего кончалась пресная вода. Командой овладела апатия. Все молча покорились своей участи.
Один Штеллер не унимался. Никакая буря не могла сломить его неукротимый характер. Этот человек, по-видимому, обладал действительно исключительным здоровьем — он ел то же, что и все, подвергался тем же невзгодам, но, единственный на всём корабле, был до конца здоров и деятелен. Даже слишком деятелен. Он буйствовал, строил планы, кричал, приказывал, спорил. В его неугомонной голове ежедневно рождались новые проекты спасения. Он шёл к капитану жаловаться на Хитрова и Вакселя. Беринг смотрел на него невидящими глазами, полными боли и усталости, и отворачивался. Тогда он шёл к Вакселю на палубу, в ветер, и излагал ему свои планы до тех пор, пока их не обливала волна. Штеллер в бешенстве бежал к себе в каюту, раздвигал банки с заспиртованными рыбами, садился за стол и строчил яростные доносы и рапорты в сенат. Свеча поминутно тухла, чернила разливались, но это только ещё больше озлобляло его. Он писал о том, что воля Правительствующего сената нарушена, что его, Штеллера, не послушали, когда он советовал остаться на зиму в Америке, что капитан-командор преступно бездействует, что Ваксель изменнически гонит корабль на север, что Софрон Хитров всю воду выпил, потому что сам пьёт вволю, а другим не даёт.
Всё это сохранилось в его уцелевших записках. Эти записки — удивительное свидетельство скверного и неуживчивого характера их автора. Штеллер всех считал виновными, преступными. О Вакселе и Хитрове, которые вели корабль, он на каждой странице пишет, что они «предали и продали», хотя непонятно, что и зачем они могли «предать и продать». Он, безусловно, несправедлив к ним — можно только удивляться, как им в столь страшных обстоятельствах удавалось с таким упорством вести корабль к далёкой Камчатке.
Надо сказать, что в конце октября Ваксель и сам стал думать, что им следует вернуться к американским берегам и там перезимовать. Вместе со Штеллером отправился он к Берингу убеждать его возвратиться в Америку. Они говорили капитан-командору, что бороться с противным ветром больше немыслимо, что в море их погубит цинга, а в Америке есть по крайней мере пресная вода; там можно поправить снасти, отсидеться и весной пуститься снова в плаванье.
Беринг выслушал их и сказал:
— Нет.
Этот мягкий человек в трудных обстоятельствах умел быть твёрдым.
Вот как Ваксель в своих записках изображает положение на «Петре» в первых числах ноября:
 
«В нашей команде оказалось теперь столько больных, что у меня не оставалось почти никого, кто мог бы помочь в управлении судном. Паруса износились до того, что я всякий раз опасался, как бы их не унесло порывом ветра. Заменить же их другими за отсутствием людей я не имел возможности. Матросов, которые должны были держать вахту у штурвала, приводили туда другие больные товарищи, из числа тех, которые были способны ещё немного двигаться. Матрасы усаживались на скамейку около штурвала, где им и приходилось в меру своих сил нести рулевую вахту. Когда же вахтенный оказывался уже не в состоянии сидеть, то другому матросу, столь же больному, приходилось его сменять у штурвала. Сам я тоже с большим трудом передвигался по палубе, и то только держась за какие-нибудь предметы. Я не мог ставить много парусов, так как в случае необходимости не было людей, которые могли их снова убрать. И при всём том стояла поздняя осень с сильными бурями, длинными тёмными ночами, со снегом, градом и дождём. К тому же мы не имели понятия, что может встретиться нам по пути, и каждую минуту были готовы испытать последний гибельный для корабля удар. Немногие державшиеся на ногах были до последней степени изнурены и пали духом настолько, что просили не поручать им больше никакой работы, так как чувствовали себя совершенно обессилевшими. Чтобы избавиться от своего ужасного состояния, они нередко призывали смерть, говоря, что предпочитают лучше умереть, чем так жить. В пресной воде у нас также появился недостаток, короче говоря, мы испытывали самые ужасные бедствия.
 
Наш корабль плыл, как деревянная колода, почти без всякого управления, и шёл по воле волн и ветра, куда им только вздумалось его погнать. Я старался поднять мужество своих матросов и уговаривал их (ибо силу я уже не мог применить, так как люди были близки к отчаянию), чтобы они не падали духом и не отказывали мне в помощи. Я обещал им, что если мы, с божьей помощью, вскоре увидим землю, мы сразу же причалим туда, чтобы спасти свою жизнь, — пусть то будет хоть какой бы то ни было берег; затем, быть может, найдём какие-нибудь средства, чтобы обеспечить дальнейшее наше возвращение. После этого некоторые из матросов через силу заставляли себя выходить на палубу и по мере возможности принимали участие в работах».
 
4 ноября, в восемь часов утра, вахтенный увидел землю. Эта весть мигом облетела весь корабль. Даже из трюма вылезло несколько человек, чтобы поглядеть на сушу. Земля была верстах в двадцати. Вдали поднимались горы, у берегов чернели скалы. День стоял тусклый, дождливый, и ничего больше рассмотреть было нельзя. Но все сразу решили, что это Камчатка. Слишком уж им хотелось, чтобы это была Камчатка. Многие клялись, что перед ними окрестности Авачинской губы. Беринг встал с койки и вышел на палубу. Но от свежего воздуха ему сделалось дурно, и его тотчас же отнесли в каюту.
К этому дню из числа экипажа умерло уже двенадцать человек, а тридцать четыре были больны цингой и ни к какой работе не способны. Ваксель в своих записках рассказывает:
 
«В течение долгого времени мы не могли определить своё положение по солнцу. Вместе с тем вследствие продолжительного плаванья в шторме и непогоде мы не были уверены в правильности сделанных нами определений, встреченные же нами земли были неизвестны не только нам, но и никому на свете. Ввиду этого мы и не имели никакой возможности с точностью определить землю, которую мы, наконец, увидели.
 
Мы находились ещё на довольно большом расстоянии от земли и с наступлением вечера вследствие темноты и облачности не могли, её разглядеть, ветер же очень усилился. На следующее утро, то есть 5 ноября, мы обнаружили, что все главные снасти по правому борту лопнули, а под рукой не было людей, которые могли бы при помощи обычных инструментов их починить. Оказалось, что ванты на грот-стеньге также разорвались с правой стороны, почему пришлось убрать грот-марс и грот-рею, чтобы не потерять грот-мачты. Увидя, что мы находимся в таком угрожаемом и беспомощном состоянии, я доложил об этом капитану-командору Берингу, который уже в течение многих недель не покидал постели. Он приказал собрать в его каюту всех старших и младших офицеров, а также всю команду, чтобы держать совет: как поступить лучше всего, чтобы добиться спасения».