Малышка (СИ)

— Я… Я… — Слова застревают в горле, словно крюки, царапают слизистую так сильно, что на глаза наворачиваются слезы. Или причина в чем-то другом?
«Нет!» — приказываю себе. Я, конечно, обожаю во все углубляться и анализировать, но понимаю, что сейчас это последнее, что нужно моему самообладанию. И так уже почти ничего не понимаю. Смотрю на ситуацию — и вижу песок, который просачивается сквозь пальцы, насмехаясь над попытками взять ситуацию под контроль.
— Я, конечно, не хочу тебя торопить… — Начинает Рэм, но отец жестко и громко перебивает его на полуслове.
— Хватит, Роман! На этот раз ты зашел слишком далеко!
— Бон-Бон? — Мой доберман даже ухом не ведет, весь сосредоточенный на ожидании моего ответа.
Что ему ответить? Голос разума практически оглушает ором о том, что все это чистой воды безумие, и мы с Рэмом практически чужие друг другу люди, у которых нет ничего общего кроме оглушительного желания. Но ведь мы не можем идти на поводу у своих… гмм… гениталий. С другой стороны, сердце замирает, и с каждым ударом выталкивает в кровь триллионы воркующих розовых сердечек. И мне так хочется перестать думать о том, что будет завтра или через месяц, кем мы станем в зависимости от моего ответа. Мне хочется просто сказать ему «да» и посмотреть, каким станет мир, в котором мы станем супругами Даль. Жаль только, что платье с итальянскими кружевами уже давным-давно купили. Оно мне очень нравилось.
— Ты меня не обидишь? — спрашиваю я, с идиотской улыбкой разглядывая, как его большой палец поглаживает кожу у меня между костяшками.
— Клянусь, что нет, — уверенно говорит мой доберман.
— И я стану последней женщиной в твоей жизни?
— Конечно, я же помню твою угрозу, — ухмыляется он.
Ну вот почему нельзя быть серьезным хотя бы в такой момент. Это ведь не шутки! Речь идет о нашем будущем!
— Она не выйдет замуж в девятнадцать лет! — взрывается мамочка.
Я ее очень люблю, ведь кроме нее у меня больше никого нет, ни единой кровной родни. И я знаю, что мамочка пойдет на все, чтобы защитить меня, спрячет в швейцарский банк, если нужно. Но Рэм…
— Мамочка, — я чуть-чуть выступаю вперед, ласково ей улыбаюсь, — я тебя очень сильно люблю.
— И я тебя, конфетка, — улыбается она с видимым облегчением.
Жаль, что радоваться ей осталось пару секунд, потому что я уже собралась с силами для следующего, решающего шага в своей жизни.
— Я стану твоей женой, Роман Даль, — говорю своему доберману, — и пусть весь мир считает, что мы с тобой два идиота — мне все равно.
Я слышу громкий вздох облегчения — и в следующую секунду доберман хватает меня в объятия и жадно, словно в первый раз, целует. Руки сами собой взметаются к его шее, обнимают так крепко, что хрустят суставы, но мне все равно. Я отдаюсь ему целиком, наплевав на то, что на нас смотрят наши родители, и что крик моей матери и негодование его отца колотят наше маленькое, очень хрупкое счастье, словно камнепад.
Мы просто целуемся, просто плотно, до онемения, прижимаемся губами и в унисон улыбаемся, вдруг понимая, что в самом деле собираемся стать мужем и женой.
— Еще вчера дням я хотела тебя убить, — говорю практически одними губами, но знаю — он все равно слышит, чувствует. — А теперь я собираюсь стать твоей женой, доберман.
— Ну раз уж я теперь твой жених, как насчет того, чтобы придумать мне кличку поблагозвучнее? — дразнит он.
— Вот еще! Быть тебе доберманом. — И, разбавляя голос дразнящими нотками, поправляю сама себя: — Моим доберманом.
Его лицо в этот момент нужно видеть: если бы можно было— точно уволок бы меня в спальню, как неандерталец. Я на мгновение жмурюсь, разгоняя пошлые мысли, которые атакуют меня со всех сторон, жалят и, несмотря на комичность ситуации, заставляют мои трусики становиться неприлично влажными. Господи, что это такое?
— Евгения! — Голос мамочки все-таки пробивает путь к моему слуху, и я слегка морщусь, потому что никогда не слышала, чтобы он был таким неприятно визгливым. Кажется, в этот раз она в самом деле зла. Хотя, скорее уж в полном бешенстве. — Я даже слышать не хочу…
— Ну так не слушай, — бесцеремонно перебивает ее Рэм. — Слушайте, ну в самом деле? Мы с Бон-Бон взрослые люди, сами разберемся, что нам делать со своими жизнями.
— Бон-Бон? — переспрашивает мой отчим, а мамочка только громко сокрушенно стонет.
— С Ени, — откашлявшись, говорит мой доберман.
— Пока вы не нашали жениться, предлагаю всем остыть, — говорит его отец и в эту минуту мне хочется сказать ему спасибо. — Тем более, что разговор предстоит серьезный.
Остыть в самом деле не помешает. И глядя на мамочку, я понимаю, что наш с ней разговор лучше отложить до момента, когда мы будем наедине. Не уверена, что хочу, чтобы мой будущий муж стал свидетелем того, какой мегерищей может быть его будущая теща. То есть, мачеха. Бррр, вот так коктейль получается — Молотов с его горючей смесью нервно курит в сторонке.
— Я отвезу Евгению в гостиницу, — говорит мамочка.
И я, чтобы нее накалять обстановку, предпочитаю ей не перечить. Взглядом останавливаю Рэма, когда тот порывается вставить своих пять копеек. Мамочка принимает тишину за взаимное согласие сторон, идет к двери, жестко стуча каблуками, и, оборачиваясь на меня, делает приглашающий жест рукой. — Ради бога, только избавьте меня от необходимости видеть ваше прощание.
Мне очень хочется сделать ей назло, но я вспоминаю, что моя мамочка всегда была умницей и думала о моем благе даже, когда я свято верила, что она просто хочет испортить мне жизнь. Поэтому я сдерживаюсь, дарю Рэму ласковый взгляд и одними губами говорю: «Увидимся вечером». Он немного хмурится, но после небольшого колебания, кивает. Провожает до двери и на прощание кладет руку на плечо, наклоняется к моему уху и, чуть-чуть задевая кожу губами, обещает:
— Если через пару часов ты не позвонишь и не пришлешь СМС, я буду считать это попыткой покушения на наше счастье.
— И? — не поворачивая головы, спрашиваю я.
— Увидишь, каким злым и безумным я могу быть, Бон-Бон.
Всю дорогу, что я смиренно иду за мамочкой и отчимом, я слышу ее судорожные вздохи. Она как никогда близка к тому, чтобы расплакаться и, честно говоря, мне не по себе, что я — причина этих слез. Я и мое счастье. Надеюсь, когда мы поговорим, она немного успокоиться.
Уже в машине — мы с мамочкой сидим на заднем сиденье, отчим — рядом с водителем — она спрашивает:
— Ени, о чем ты думала?
Замечаю, что она смотрит в окно и кажется такой далекой, как будто мы не сидим рядом, а находимся на разных полюсах земного шара.
— Я думаю о том, что Рэм… он… возможно, и есть тот самый мужчина.
— Возможно, — эхом повторяет она. — Ты даже не знаешь, тот ли это мужчина, но собираешься за него замуж. А ведь я была уверена, что моя дочь никогда не потеряет голову.
— Что плохого в том, чтобы иногда думать сердцем? — немного злюсь я.
— Сердце, Ени, плохой советчик. Тем более в твоем возрасте. Но… мы поговорим об этом позже.
Мы возвращаемся в гостиницу, и я внезапно узнаю, что наши родители сняли номер в том же отеле, что и я. Даже на одном этаже. Хорошо хоть, не напротив, иначе это было бы слишком. Отец Рэма уходит, а мы с матерью заходим в мой номер и щелчок закрывшейся двери почему-то до боли напоминает звук ударившего о барабан курка. Даже мурашки по коже.
— Иди в душ, — приказывает мамочка.
Я использую это время, чтобы приготовиться к разговору. И гадать нечего — приятного будет мало. Меня ждет если не распятие, то изощренная словесная порка, или я совсем ничего не знаю о своей мамочки. Но цена вопроса — мое счастье, поэтому придется стоять насмерть.
Когда возвращаюсь в гостиную, мать сидит на диване и делает то, чего я раньше за ней не замечала: опустошает маленькую бутылочку коньяка из мини-бара в бокал. Жестом предлагает мне сесть в кресло, сама садиться напротив и делает щедрый глоток. Кривится, но все-таки глотает.
— Ольга ждет ребенка, — говорит она, стараясь не смотреть мне в глаза.