Ведьма
На допросе в Архангельске батя, конечно, показывал, что кулацкую агитацию кричал кто-то из соседей, а кто - он не видал, так как был в тот день заговорен, но это уже не могло спасти его от рытья Беломорканала...
Генкина мать, вернувшись ночью с суда, зарядила двустволку и позвала Лукерью:
- А ну, выходь, подруженька!.. Благодарность до тебя жжеть!
Лукерья с лампой ступила на двор; вдруг, словно укрывая ее, хлынул дождь; лампа погасла. Мать давила на курки раз, другой, третий - ружье не стреляло... На шум сбежались соседи.
- Сдурела? - Семен Ломакин вырвал двустволку и закинул ее в бурьян. Учти, гражданка Захарова, что тебя и так уж в резерв подкулачный занесли, и делай вывод!.. Ходь домой!..
Лукерья вздрогнула, будто проснулась, радостно заюлила вокруг Семена:
- Ай, любо, ай, спас, Семеша! - Она зачерпнула из бадьи дождевой воды и поднесла ее к Семеновым губам. - Пивни-ко, Семеш, глоточек - водица тебя хотит полюбити, простити да к себе взяти...
Семен ударил Лукерью по руке - вода пролилась, а соседи испуганно зашушукались: опять, похоже, Лукерья порчу замыслила, беду пророчит...
В тот год к празднику международной солидарности трудящихся задымила первая очередь Арбума, а берега Северной Двины покрылись лесозаводами от первого до тридцать четвертого номера. Поставили лесозавод и неподалеку от Ширши - на Турдееве и лежащем против Турдеева Острове. В центре Острова после постройки лесобиржи сколотили временный Дворец культуры; там для развития пролетариата и сознательного крестьянского элемента устраивали то лекции с буфетом, то танцы-шманцы, приезжал даже знаменитый фэзэушный театр с участием красавиц сестер Шараповых, и ширшенские мужики теперь частенько плавали на Остров компанией человек в тридцать, чтобы местные или турдеевские не побили. Драться с такой оравой не решались, но за девок все же мстили, пробивая в лодках днища, разрывая цепи и пуская лодки по течению. Ширшенским приходилось возвращаться вплавь или, если вода была холодная, выламывать из окрестных заборов слеги, подманивать бревна потолще и, вскочив на них, править к берегу... Бывало, опрокидывались посреди километровой протоки до Турдеева и догребали до причала с бревном под пузом; бывало, сталкивались с топляком и уже вдвоем под общий смех кочевряжились, но такого, как с Семеном Ломакиным, не случалось никогда... Уже почти у самого турдеевского берега бревно его вдруг остановилось, медленно повернулось и, несмотря на испуганные толчки Семена, пошло наискось течения, в стремнину... Те, кто уже выбрались на причал, потеряли языки...
- Пры-ыгай! - заорал милиционер Кутейков. - А вы, эй, лодки тащите, монументы!..
Мужики расчухались, заметались по берегу, но все лодки были на замках... Внезапно поднялся сильный ветер, заиграла барашковая волна... Семен, едва удерживаясь на бревне, обреченно закричал что-то, ветер унес его слова...
- Сто-оять! - Кутейков хватился за кобуру, но пистолет тут был не подмога...
- Может, Арбум каку струю пустил... - предположил кто-то.
Кутейков вдруг пьяно зарыдал, рванул на себе рубаху и, отбежав от причала, стал чертить на песке какой-то замысловатый круг.
Мужики решили, что Кутейков от изумления рехнулся, и хотели его вязать, но Санька Тараканов радостно крикнул:
- Вертатся вроде!
Кутейков упал на песок, захрипел; с реки донесся дикий вой Семена - его опять уносило. Кутейков, шатаясь, поднялся; его вырвало. Он стал колотить по кругу, визжа:
- Осло-обо-онь!.. Осло-обо-онь, чертова сила!..
- О-ох!.. Мамка-то ж его... колдунья была!.. - вспомнил кто-то.
- Плы-ыветь! - дал сигнал Санька Тараканов.
Кутейков начал харкать кровью, но стоило ему отступиться, как Семена вновь потащило от берега... Кутейков, упрямо мыча, опять бил в круг; кровь шла из его ушей, носа... Большинство мужиков лишь крестились в беспамятстве, но те, кто посмелее, уже сбивали камнями замки с лодок...
Семена успели спасти - бревно его тут же камнем ушло под воду, а сам он повалился на дно лодки и захохотал...
После этой истории Семен долго маялся умом, чурался всякой воды - даже от дождя прятался в погреб и пил только густой, вязкий кисель... О Лукерье вспомнили спустя несколько дней, смекнули, что не появлялась она на людях с того самого вечера... В лесу заловили ее сыночка, когда он - хворый, в соплях - копал какие-то коренья, и вытянули из него, что мамка вся побита лежит, будто бы с полатей слетела...
- Так ведьма ж она! - кидались на председателя Прокопия с кольями бабы. И не сдохнеть, пока всех нас за Озеро да за Федьку свово не изведеть!.. Гони ты ее, не то сами забьем!
Прокопий с хохотом палил из маузера и издевался над неграмотной женской массой:
- Где у Маркса - Энгельса про ведьм сказано?.. Шишиги, темность, сволота подкулацка! Нету такого явления в революционном сегодня, категорично нету! И разнарядки на ведьм как на врагов народа не поступало!
- А береза сохнеть? Ведь сохнеть? - рыдая, кинулась ему на грудь жена Авдотья.
- Факт имеет место. - Прокопий погрустнел и спрятал маузер.
По весне на их подворье неожиданно зло и пышно зашлась зеленью береза, посаженная дедом Терентьевым в день рождения Прокопия, а потом вдруг начала сохнуть. Примета была плохая, - Авдотья, прежде румяная и горластая председателева барынька, стихла и потеряла сон; к березе звали агронома, окапывали ее по науке, поливали растворами - все без толку...
Прокопий неловко чмокнул жену и, шаркая затяжелевшими ногами, потащился к Лукерье.
- Кончай, значит, свои штуки-дрюки! - строго, но вежливо предупредил он. Статьи по тебе нету, а то б за срыв атеизму в колхозе...
- Ой, Прокопьюшка! - слабо застонала, приподнялась с лавки Лукерья. - Ой, моряна никак не дуить, мене силы не несеть!.. Хошь бы ты дал бабке водицы глоточек али молочка крыночку - жолту пеночку!
- Опять? - обиделся Прокопий и на всякий случай вытащил маузер. - Я ж агитирую в твою дурью башку, колхозница Рожнова, что, значит, я один тебе заступа, коли нету такой статьи, а то ведь бабье давно желает кольями-то... Выделяю тебе неделю сроку, чтобы встать на рельсы новой жизни, а ежели нет первая ты кандидатура на переселенческий момент...