Там, где встречаются сердца
— Быстрее, деточка, быстрее!
Там, в Большом доме, было тихо, но тишина была тревожной. У самого входа стояла машина «скорой помощи». По всему дому горел свет, большой ковер в гостиной был сдвинут, валялись какие-то бумажки, мелкий мусор. Посредине комнаты стоял Иван с серым застывшим лицом. Алина бросилась к нему — и остановилась на пороге, совершенно не понимая, какая именно помощь от нее нужна.
По лестнице спускалась высокая женщина в белом халате. Иван кинулся к ней, схватил за плечи:
— Ну что, доктор?!
— Успокойтесь, папаша! — Докторша говорила ровно и чуть насмешливо. — Сделали промывание желудка вашей красавице, жить будет. И даже хорошо будет жить, судя по тому, что здесь ей ни в чем не отказывают. Ох уж эта мне золотая молодежь! Бесятся с жиру, а нам мотаться по всей Москве, латать им сердечные раны, как будто других дел нет. Что у нее там случилось? А, я и так знаю. Мальчик бросил или подружке позавидовала.
— Зачем вы так?
— Да бросьте, знаю я этих балованных барынек!
— Сколько я вам должен за визит?
— А это уж сколько вам совесть подсказывает.
Алина отвернулась, чтобы не видеть, как докторша берет деньги, — так не вязалась эта меркантильщина с тем страшным, что здесь недавно произошло. И еще она мучительно соображала — какая помощь от нее могла понадобиться, чего от нее ждут?
— Алина. — Иван шагнул к ней, и все вдруг стало сразу ясно. — Алина, вы сами видите, как тут у нас… Пожалуйста, помогите! Я прошу вас — ступайте сейчас к Светлане. Вы молоды, вы ее ровесница, вы поймете ее лучше, чем кто-нибудь другой… Ей нужна помощь, нужно участие. Мне трудно объяснить, но вы… просто будьте рядом:
— Я поняла. Конечно, я сейчас пойду к ней… я все сделаю.
— Спасибо вам. Вы даже представить себе не можете, как для меня это важно.
Она кивнула и побежала наверх, не оглядываясь.
* * *Только спустя много времени Алина узнала, что произошло в ту ночь.
Можно только представить себе, что испытала Евгения, прочитав записку, приглашающую ее на тайное свидание. Конечно, она узнала почерк и, может быть, даже интонации, которыми дышала каждая строчка, — она и подумать не могла, что записка предназначалась не ей! Мысли о приближающейся старости, депрессия, скука и холод одиночества — все было забыто. Ближе к ночи она вышла за ворота особняка. И наверное, романтическая обстановка придавала свиданию особенную прелесть.
Она вышла за ворота, с замирающим сердцем бросилась к чернеющему у назначенного места силуэту, а там…
Кто знает, что именно там произошло?
…Может быть, она обнимала его — свою последнюю любовь, и жарко шептала что-то, держа любимое лицо в ладонях, и целовала его руки, и умоляла его увезти ее навсегда, навсегда, и сыпала обещаниями — в последней отчаянной попытке стать любимой, желанной, дорогой?
И может быть, молодой охотник за богатыми невестами сразу понял, какие выгоды несет ему возвращение старой любовницы, которая так исступленно не хотела его отпускать? И он понял, в одну минуту все просчитал, все сложил в столбик — и отчаяние увядающей женщины, и ее богатство, и желание бежать с ним… Разве не меркло рядом с этим хорошенькое личико Светланы, ее трогательная доверчивость, ее финансовая зависимость от матери, в конце концов?
Ведь тогда, когда они с юной хохотушкой подъезжали к этому так хорошо знакомому ему особняку, разве не резанул его страх? Он все понял, и ужаснулся тому, как жестоко ошибся. Ведь стоит матери узнать, что избранник дочери — ее бывший любовник, им обоим несдобровать… Поэтому он и сбежал тогда, скрылся, едва только притормозил автомобиль.
И разве мог он думать, что в конце концов все сложится так удачно? Он уедет отсюда, как и планировал, и уедет не один. Всего лишь маленькая замена, неистово ласкающая его женщина вместо восторженно влюбленной девочки, и мир падет к его ногам, и ни о чем не придется жалеть. Разве можно было подумать, что все сложится так удачно?!
Два часа на поспешные сборы — а кто бы мог ее остановить? Дочь спала крепким сном, а бывший муж совсем не интересовался ее времяпрепровождением — и вот уже спешно вызванное такси мчит их в Шереметьево. А там, уединившись под незначительным предлогом за стеклянной перегородкой, всего один звонок — «Дорогая, прости, я улетаю, не взыщи, но с твоей матерью у нас давние и почти что родственные отношения, такой напор страсти, я просто не сумел устоять!» — И огни взлетной полосы, и вежливые стюардессы с тележкой — «Чего изволите?» — и женщина, которая, он знал, никогда не сможет его оставить, нежно прижимается к плечу, и давняя погоня за лучшей долей закончена, он сумел, он выбрал, он победил!..
— Светлана. — Алина присела рядом с лежащей на ковре девушкой, погладила ее по голове. — Светлана, если бы вы знали, как я вас понимаю!
И девушка прильнула к ней, спрятала лицо на груди. Она не плакала. Но немое отчаяние передалось Алине, тронула в ней самые затаенные струны, и она заговорила:
— Светлана… Я знаю, мы поймем друг друга. Ведь мы ровесницы. Конечно, у нас совсем разное прошлое, но нам есть что сказать друг другу. К сожалению, жизнь жестока, и она все время приносит нам подарки, которых мы меньше всего хотели бы получить. Я тоже живу с огромной тяжестью на душе, пытаюсь быть как все, не выделяться… занимаюсь множеством дел, только чтоб не думать ни о ком… Это больно, когда понимаешь, что ты пуста внутри… когда тебя все покинули… Знаешь, когда вокруг обман, люди, которым ты доверяла, — врут, ты любишь, а они предают… Тяжело жить только на вере в себя, ведь ты не деталь в схеме, ты живая, а люди так редко это замечают…
— Холодно… Холодно… — шептала Светлана. — Как они могли так поступить со мной? Что я им сделала?
— Не надо никого судить… И, прежде всего, не надо винить себя… Не стоит брать на себя вину за то, что произошло. Ты не отвечаешь за их выбор. Ты сделала все, что могла, чтобы им было хорошо с тобой, и их беда, что они этого не оценили… И за эти последствия им придется нести ответственность самостоятельно. Бог им судья.
* * *Прошло много времени — наверное, целая тысяча лет.
А может быть, всего полгода.
Однажды в прекрасный летний день, когда солнечные лучи, словно расплавленное масло, заливали комнаты, и в окна вместе с шелестом листвы врывались дразнящие июньские запахи — однажды Иван, сделав таинственное лицо, поманил Алину за собой.
— Давно хотел сделать это, да все не подворачивалось случая, — сказал он, усадив ее в кресло с роскошными подлокотниками, больше похожее на трон. — А сегодня решил: не буду ждать никакого случая, просто возьму и отдам тебе…
— Что? — распахнула она глаза.
— А вот. — И он извлек из кармана ярко-красную туфельку на длинном каблуке-шпильке, почему-то смутно ей знакомую. — Ты позволишь?
И, опустившись на колени, он бережно надел туфельку на ее ногу.
— Ничего не понимаю…
— Разве не узнаешь?
Прищурившись — на лакированной «лодочке» играли солнечные блики, — она смотрела на туфельку и не могла собрать в единое целое некие разрозненные и, казалось, вычеркнутые из памяти воспоминания. И вдруг…
— Да это же… Постой-постой! Это же те самые туфли, которые я потеряла, когда бежала, сломя голову, из ресторана, в котором на меня устроили дурацкий спор?!
— Верно. Ты сбежала, я бросился за тобой — так не хотелось тебя терять — но не догнал. Зато подобрал туфлю, просто так, на память. Ты поразила мое воображение. Разве мог я подумать тогда, что в такой день, как сегодня…
— Не может быть! Ты был тогда в ресторане? В той компании?!
— Разве ты меня совсем не помнишь?
И она вспомнила! Единственный человек, который обошелся с ней вежливо. Тот, кого она назвала про себя «Царевич» — потому что вот такой, с крупными кольцами русых волос, спускающимися на воротник рубашки, и синими смеющимися глазами, он так и просился на картинку в книжку с русскими сказками!