Полуночная свадьба

Девица де Клере шла к алтарю, опираясь на руку старика дяди Палеструа, приехавшего по такому случаю из своей провинциальной глуши, а Филипп ле Ардуа подал руку г-же Бриньян, которая перестала окрашивать в золото свои волосы. Они приняли у нее натуральный пепельно-белокурый вид с пробивающимися в них несколькими белыми нитями. Де Пюифон сам посоветовал ей такое нововведение, находя, что тогда его любовница приобретет сдержанную и серьезную прелесть, более подходящую к его дипломатическому достоинству. Девица де Клере под вуалью преклонила колени на скамеечку красного бархата. Церковный сторож концом своей трости с серебряным набалдашником поправил складки ее шелкового платья на ковре. Ле Ардуа смотрел на зажженные свечи и думал, что было бы занятно тушить их быстрыми и меткими пулями пистолета. В церковь пришла многочисленная публика. Играл орган, аккомпанируя стройным голосам детского хора.
Месса уже началась, когда в церковь вошел художник Дюмон. Он остановился на мгновение, чтобы вытереть лоб. Было жарко. По его лицу можно сказать, что он знал какую-то новость, которая готова в любой момент выскочить из него. На сей раз он располагал не одной из тех язвительных сплетен, которую обыкновенно носил в своей голове. У него появилось кое-что получше. Он стал обладателем не наполовину им сочиненного слуха, а настоящего скандала, еще неоглашенного, но достоверного, ошеломляющего и неожиданного. Он заранее наслаждался им. Он смаковал его. И он не замедлил швырнуть его всем. Сев подле князя де Пранцига, он зашептал ему на ухо, поясняя жестами.
Князь выслушал внимательно и раскрыл рот от изумления, затем в свою очередь наклонился к соседу де ла Вильбукару и поделился с ним секретом. Последний передал его г-ну Барагону. Новость бежала от человека к человеку, распространялась по рядам, подвигалась вперед, ширилась, повторялась, подхватывалась и передавалась дальше. Обойдя всех, она вернулась назад. Пущенная одним, она сделалась общим достоянием, завладела церковью целиком! Теперь все знали неправдоподобную, но истинную историю, принесенную Дюмоном. Она вертелась на шушукающих языках и жужжала в изумленных ушах. Дюмон узнал ее от Эрнеста, дворецкого баронессы де Витри. Викторина де Витри, барышня, получившая лучшее воспитание во Франции, сбежала с маркизом де Бокенкуром. Перед побегом она оставила матери грубое и полное непристойностей письмо, которое старая дама, растерянная и потрясенная, читала и перечитывала, плохо понимая его, потому что в нем встречались слова, которых она никогда не слышала и предполагаемый смысл которых вызывал краску на ее облупившихся щеках. Так завершилось прекрасное воспитание, данное де Витри своей дочери, и исполнилась мечта толстого Бокенкура жениться на богатой невесте. Все понимали, что их, конечно, придется поженить, чтобы замять громкий скандал, разразившийся в обществе.
Поскольку внимание общества переключилось на новые события, они избавили ле Ардуа и Франсуазу от недоброжелательных замечаний, которые присутствующие отпускают обыкновенно во время свадебного церемониала. Тем более их свадьба давала много поводов для подобных замечаний, ибо нарушала принятые нормы, в силу которых мужчины и женщины чаще всего соединяют свои жизни не столько по сердечному влечению, сколько по расчету. Даже тем, кто отрицал бескорыстие их союза, приходилось согласиться, что если девица де Клере пожелала сделать выгодное дело, она его сделала, что всегда неприятно сознавать. Если же ле Ардуа дал увлечь себя случайному капризу, то он получал по крайней мере наслаждение, по части которого мужчины всегда завидуют друг другу и за которое они всегда затаивают злобу к тем, на чью долю оно выпадает. Филипп и Франсуаза в достаточной мере испытали настроение враждебности вереницы поздравляющих, когда открылись двери ризницы.
С соблюдением полной учтивости на лицах замелькали лицемерные улыбки, послышались слащавые и ядовитые слова. Стремительно подошел князь де Пранциг, затянутый в военный мундир и в черной эспаньолке, с четырьмя крепкими коренастыми сыновьями. Все впятером они двигались вперед сплотившейся группой, как один человек, точно шли в атаку на крепость. Князь поклонился ле Ардуа с почтением, которое подобает оказывать богатым людям и которого заслуживал внук министра великого императора. Четверо юношей смотрели на девицу де Клере глазами мужчин, обреченных на брак с дурнушками ради приданого. Безжалостный де Пранциг желал, чтобы его отпрыски сами заработали себе положение. Они бросили завистливый взгляд на ле Ардуа и круто повернулись, как на параде.
Шествие продолжалось: чопорные или слишком приветливые поклоны, косые улыбки, многозначительные рукопожатия и особенный испытующий взгляд, смесь злобы и учтивости. Все торопились проходить поскорее и не задерживаться перед молодыми слишком долго, потому что зрелище счастья всегда вызывает маленькое разлитие желчи. Подходили все новые и новые лица с различными мыслями, которые легко можно прочесть на них. Де Гюшлу всегда имела дурное мнение о маленькой де Клере, поэтому она подозрительно оглядывала стройную талию молодой девушки в надежде подметить последствия некоего счастливого прегрешения, но ничего не заметила. Разочаровавшись, она уступила место г-ну Барагону, который уже видел себя приглашенным четой ле Ардуа в Гранмон, где он спал бы в кровати Талейрана и мечтал среди старинной императорской обстановки о жизни, которую он вел бы, если бы жил в ту эпоху. Франсуаза посмотрела в узкую дверь ризницы, где все еще теснилась желающая подойти к ним публика. Ле Ардуа, солидный и спокойный, отвечал всем с довольным и благодушным видом. Франсуаза же хотела бы сделаться маленькой, незаметной. Она чувствовала, что ее рассматривают, исследуют, раздевают, что тело ее оценивают, взвешивают, разбирают по частям. Взгляды мужчин старались угадать, что предстоит ле Ардуа найти вечером под ее белым платьем. Будет ли ее тело стоить того, что он заплатил за свой каприз? А между тем толпа все шла и шла. Взгляд де ла Коломбри испугал ее своей свирепостью. У его дочери только что расстроилась свадьба. Де ла Вильбукар поглаживал свои крашеные бакенбарды, маравшие ему белые перчатки, и следовал за своей дочерью Люси, сухой брюнеткой, которая улыбалась уголками своих усатых губ. Затем подошли супруги Потроне, затем еще и еще разные лица: и полковник де Варель, звучный голос которого наполнил всю ризницу, и друзья ле Ардуа, которых Франсуаза не знала, и юный Пюифон, корректный и важный, чье присутствие зажгло светлые и слишком нежные глаза г-жи Бриньян. Буапрео подошел с печальным видом одним из последних.
Ризница пустела. Не подойдет тот, о ком Франсуаза часто думала, не подойдет, согнувшись и прихрамывая, опираясь на трость, ее очаровательный друг, деликатный и чудесный старый князь, бедный г-н де Берсенэ. Вместо него Франсуаза увидела перед собой де Серпиньи с рукой на перевязи. Де Серпиньи имел довольный и уверенный вид. Несколько дней тому назад он опознал тело юного Вильрейля, извлеченное из Сены. Вода превратила его в какую-то человекообразную вазу, причудливую и уродливую. Дела де Серпиньи устраивались. Он собирался открыть вместе с Потроне большой магазин старинных предметов. Поэтому он примирился с Дюмоном, и они вдвоем обдумывали, как бы купить с помощью дворецкого Эрнеста мебель, сваленную на чердаках дома на улице Варен. Эрнест ручался, что добьется от г-жи де Витри согласия на продажу загромождающего дом старья. Де Серпиньи галантно отвесил поклон Франсуазе.
— Разбитое стекло приносит счастье, сударыня; оно давно должно было принести его внучке великого мастера стеклянного дела...
Конец фразы затерялся в шуме алебард, которыми швейцары ударяли по плитам, и г-н де Серпиньи исчез, уступив место г-ну Дюмону, который успел-таки рассказать ле Ардуа в двух словах бегство Викторины с толстым Бокенкуром. Филипп поделился новостью с Франсуазой.
— Бедная Викторина! — сокрушенно покачала она головой.