My Obsession (СИ)

Как преодолеть кризис? Ответ чудовищно очевиден. Он стал одержим Мадсом Миккельсеном. Обсессивно, как сказала бы Беделия дю Морье. Навязчивые мысли, навязчивые образы, навязчивые желания… Чем дальше - тем невыносимее. Не переболеть…
- До завтра, - буркнул Хью, ежась на ветру, и не дожидаясь ответа зашагал к своему саабу, припаркованному через несколько машин.
Сегодня перед сном он опять приложится к припасенной бутылке виски.
========== Запах сигарет ==========
Хью Дэнси не мог сказать, когда это началось, эта увлеченность, заинтересованность, это не-равнодушие. Единственное, что он знал наверняка, Мадс очаровал его сразу, еще тогда, десять лет назад на съемках “Короля Артура”. Он выделялся из толпы актеров, и было ли дело в акценте (“датская шепелявость” стала его визитной карточкой), или в необычно резких чертах лица, или в той хитринке, что всегда огоньком горела в глазах цвета гречишного меда, но уже тогда что-то его зацепило, и Хью предпочитал обедать в компании ироничного датчанина. Они быстро сдружились, но по окончании съемок жизнь раскидала их по разным континентам - Хью снимался в штатах, Мадс вернулся на родину, а когда Миккельсен прилетел в Америку на съемки “Казино Рояль”, улетел уже Хью - в Англию. Контакты потерялись, и их дружба увяла в ежедневных заботах и серости будней. За пролетевшие годы Хью успел обзавестись женой и ребенком, а также уютным домиком на западном побережье.
А потом судьба свела их вновь. Дэнси как сейчас помнил дождливый вторник, когда сидел с Фуллером в “Старбаксе” в Лос-Анжелесе. Брайан предложил ему главную роль в новом проекте. “В каком?” - спросил тогда Хью, попивая горячий кофе. “Сериал про Ганнибала Лектера”. Британец едва не подавился горячим напитком. Дежавю? Семь лет назад он пытался прорваться в один фильм о Ганнибале Лектере. И ему почти удалось получилось получить заветную роль маньяка-каннибала, когда в последний момент появился смазливый и наглый Гаспар Ульель, и удача, махнув Хью Дэнси хвостом, закрыла перед ним дверь в кассовую вселенную по книгам Харриса. “И кого я буду играть?” - поинтересовался тогда Хью, пытаясь скрыть волнение. “Уилла Грэма”. Разочарование и злость волной поднялись в душе актера. Он уж было открыл рот, чтобы отказаться, он не собирался даже спрашивать про гонорар, условия и прочее, но Фуллер его опередил: “Ты не поверишь, кого я беру на роль доктора Лектера!” Выдержав театральную паузу, Фуллер буквально ошеломил Дэнси: “Мадса Миккельсена”. Хью спокойно поставил свой кофе. Приглядевшись, Фуллер бы заметил, как моментально расширились зрачки британца. Как замерло дыхание на полу-вдохе. Как заалели кончики ушей. Нет, Хью не был влюблен в Мадса. Тогда еще нет. Но он помнил его, и ему невыносимо захотелось увидеть его снова, тем более что прошло почти десять лет. И он сказал “да”, согласился, не уточнив ни про гонорар, ни про условия. Ему достаточно было одного слова, чтобы поменять решение. Мадс.
Время не щадит никого, но Миккельсена возраст не испортил. Да, он постарел, но вместе с тем появилась какая-то уверенность и спокойствие, хитрость в насмешливых глазах сменилась аристократичной печалью. Идеальная осанка, галантность, холодность, но в то же время вежливое участие делало его почти стереотипным европейцем в понимании американцев. Он моментально очаровал весь каст, и от того восхищение Дэнси несколько терялось на фоне общего. Всем было прекрасно известно о заслугах датчанина: и поразившая критиков игра злодея ЛеШифра, и приз Каннского фестиваля как лучшему актеру, и многочисленные премии от киноакадемий. Но радость от встречи со старым другом разбавилась у Хью горькой завистью. Дэнси было почти под сорок, а чего достиг он? Чем мог он похвастаться, чего он добился за те же десять лет? Так начался кризис.
Дружба возобновилась, Хью было невероятно приятно, что Мадс не забыл его. Они, как говорится, спелись. Сценарий давался легко, работать было просто и даже временами весело. Но что-то зрело внутри, что-то темное и жгучее, взращенное на восхищении и удобренной тщательно скрываемой завистью. Дэнси не любил сцены, в которых доктор Лектер близко подходил к Уиллу. Потому что в такие моменты Хью чувствовал особое волнение, и, хотя не происходило ничего необычного, несмотря на направленные на них камеры и прожекторы, он ощущал некую неловкость, будто он совершает что-то неправильное, словно была какая-то тайна, особое напряжение между ним и Мадсом, которое вдруг могли заметить другие. Никогда прежде Хью ничего подобного не испытывал на съемках, ни один актер-партнер не вызывал у него подобного смятения.
В интервью Хью говорил, что для него большая честь работать с Мадсом Миккельсеном. Но он никогда не говорил, что датчанин стал для него идеалом, кумиром для подражания, объектом почти фанатичного обожания. Никто не знал, что Дэнси перечитал все статьи и рецензии, посвященные датчанину, пересмотрел все фильмы с его участием. Ночами, в наушниках и с планшета, он смотрел их с субтитрами, беззвучно шевеля губами и проговаривая реплики вместе с ним. Он представлял себя в этих фильмах, как бы он отыгрывал ту или иную сцену. Засыпая, он представлял себя и Мадса на красной ковровой дорожке, приехавших на вручение какой-нибудь почетной премии, может быть, даже “Оскара”. Уставший и засыпающий мозг иногда подменял картинку в воображении Хью, и вместо церемонии награждения в голову лезла какая-то чепуха, типа совместной рыбалки или прогулки по парку. Дэнси старался отгонять такие мысли, потому что они сеяли сомнение в его душе и были неясны: сознательно Хью желал оставаться в рамках рабочих отношений и думать о Мадсе только как об актере, но подсознательно, в зацензуированной части своего разума, существовали другие желания, вырывающиеся на свободу под маской благопристойности и выливающиеся в грязные сны, содержание которых Дэнси наутро не помнил, но зато ощущал ужасную неловкость, стыд и волнение, связанные с Мадсом Миккельсеном.
Это была уже одержимость, датчанин заполнил собой все мысли Хью Дэнси, что, конечно, не могло не сказаться на их общении. Британец то шарахался от Мадса, избегая даже лишний раз пересечься взглядом, то буквально навязывался, “хвостиком” таскался повсюду, даже выходил с ним покурить. Тогда они просто молча стояли на отведенной для этого площадке, Мадс курил и улыбался своим мыслям, а Хью сидел рядом на перекладине и смотрел поверх съемочных павильонов на беспечные облака. Никто не обращал особого внимания на странное поведение одного из главных актеров, поскольку в последнее время Хью и так вел себя непредсказуемо: ругался со всеми по мелочам, закатывал истерики, потом работал на износ, мог внезапно запросить отгул посреди недели чтобы “проветриться”. Все знали, в чем причина, догадывались о ревностном отношении Хью к успехам старого друга, но, в общем и целом, всем было безразлично.
Ситуация начала принимать для Хью опасный оборот после того совещания, на котором Фуллер впервые серьезно поставил вопрос о неоднозначных отношениях Уилла и Ганнибала. Вероятность “более близкой работы” с Мадсом словно сорвала какие-то внутренние ограничения, и мысли, до сих пор прорывавшиеся лишь во снах, вдруг стали посещать Дэнси и наяву, причем в самый неподходящий момент.
Они снимали сцену в камере Уилла. Хью метался от стенки к стенке как загнанный зверь, осыпая упреками “доктора Лектера”. Миккельсен послушно выслушивал все это, вставляя ироничные замечания, любовно прописанные сценаристами. Все шло по плану. Затем Мадс-Ганнибал коснулся муляжа приборной панели на стене, и в этот момент один из ассистентов, находясь вне кадра, с лязгом отодвинул дверь-решетку.
- Что вы делаете? - возмутился по сценарию Хью, послушно отыгрывая удивление и страх.
Мадс шагнул в клетку. Хью сделал шаг назад. Потом еще. И еще, пока не уперся лопатками в холодный муляж каменной кладки. Миккельсен же продолжал наступать. Рядом с едва слышным жужжанием скользили две камеры: одна снимала Мадса, другая - испуганного Хью. Сердце колотилось как бешеное, словно Дэнси на самом деле стал Уиллом Грэмом, на которого угрожающе надвигается самый опасный психопат-каннибал Америки.