Утробный рык Дракона
…Чёрный Маг бесстрастно оценил ситуацию. Всё, конец. Сила иссякает, доступ к Барьеру Миров наглухо перекрыт, а против двух, нет, даже трёх ватаг Янтарных Искателей четвёрке Несущих Зло – остаткам взвода – не выстоять…
…Горизонт залило жёлтым пламенем, в котором плавящимися свечами тают могучие горы. Они идут. Семь, девять, тринадцать… Ещё пятеро и ещё девять – третья ватага держится во второй линии, резерв по всем правилам военного искусства…
…Последний отчаянный бросок, ощущение магических пут, – резать! – медленно тонущая в потоке золотого огня фигура в чёрном с поднятым вверх клинком: погружается, распадается, умирает…
…Трое – нет, уже только двое, – против восемнадцати. Семнадцати – твой удар через изнанку измерения достигает цели, и тело Викинга рассыпается дождём золотых, быстро гаснущих капель-искр…
…Жёсткое лицо с холодными глазами, – то самое, в которое обратилась тяжкая туша бомбы, вдавливающейся в салон несущегося по ночному шоссе «оппеля», – и стремительно падающий на всю структуру Тонких Тел чёрного эска золотистый длинный клинок…
Последнее, текущее воплощение – Постижение Истины:
…Вой ветра над обледенелыми горными вершинами. Горы содрогаются от лавин, но в маленьком очаге убогой хижины огонь горит ровно, без дыма. Голос, проникающий до самой сути худого чёрного человека в рваном плаще, сидящего на пятках перед сложенным из камней очагом:
«Час пробил. Встань и иди. Мы проникли в этот Мир. Вспомни, кто ты есть, и исполни Предначертанное…»
…Громадный орёл с изогнутым клювом распростёр крылья над площадью, запруженной беснующейся толпой, и человек с одутловатым лицом и водянистыми глазами. Человек, которому надо подсказать, и которого надо направить. Адольф Гитлер – фюрер тысячелетнего Рейха…
Детонатор сработал, сероватая масса заполнявшего чрево бомбы тринитротолуола обратилась в вихрь ревущего жадного пламени…
Бомба взорвалась.
* * *– Случайность – великая вещь. Против неё бессилен сам Господь Бог… – задумчиво проговорил гауптманн, почесав нос и снова заглядывая на дно огромной воронки, гигантской язвой разорвавшей серую ленту автострады. – Это же надо: прямое попадание шальной авиабомбы, сброшенной наугад с большой высоты, прямо в двигающийся с очень приличной скоростью автомобиль!
Дородный гауптманн любил пофилософствовать. Эта склонность особенно развилась у него после того, как французская пуля угодила ему в бедро на берегу Ла-Манша. Кость треснула, срослась как-то не так; он полгода провалялся по госпиталям, однако смог ходить без костылей, и даже был признан «ограниченно-годным к строевой службе». И служба эта вполне удовлетворяла гауптманна: лучше командовать ротой в тылу, чем батальоном в рядах действующей, пусть даже победоносно наступающей армии. Он свою кровь за Германию честно пролил, теперь очередь за другими. Во всём перст божий…
Послышался шум мотора, и гауптманн оторвался от созерцания ямы, на дне которой ещё дымились рваные куски железа – это было всё, что осталось от красавца «оппеля». Из подъехавшего «мерседеса» вышли трое в длинных кожаных чёрных плащах, и гауптманн, прихрамывая и поёживаясь от утреннего холодка и от чувства боязливого чинопочитания, поспешил с докладом: такое начальство ни в коем случае нельзя заставлять ждать.
– Что здесь произошло? – сухо спросил один из «чёрных плащей».
– Осмелюсь доложить, герр… – гауптманн замялся, поскольку знаков различия у прибывших видно не было, но тот, к кому он обращался, лишь пренебрежительно махнул рукой. – Авиабомба. Прямое попадание. Из штаба ПВО сообщили, что «томми» сегодня не прилетали, однако локаторы засекли несколько машин, подошедших с востока. Вероятно, русские. [8] Вон с того дорожного поста, – гауптманн указал на видневшуюся неподалёку полосатую будку, – видели автомобиль, слышали характерный свист падающей бомбы и наблюдали взрыв. От машины – и от пассажиров – не осталось ничего.
Человек в чёрной коже молча выслушал доклад, подошёл к краю воронки и какое-то время смотрел вниз. Потом, так и не произнеся ни слова, он вместе с двумя другими высокими чинами сел в «мерседес» и уехал. Гауптманн с облегчением перевёл дух – от таких визитёров можно было ожидать чего угодно, вплоть до обвинения в неспособности (или хуже того, в нежелании) отвести падающую с неба смерть голыми руками.
…А рейхсканцлер и фюрер всего немецкого народа Адольф Гитлер проснулся наутро в отвратительном расположении духа и с дикой головной болью – пришлось даже потратить кое-какое время на приведение себя в порядок и несколько изменить существовавший распорядок дня. Гитлер поймал себя на том, что никак не может вспомнить что-то очень важное, случившееся не далее как вчера. Но что? Любые попытки сосредоточиться на этом предмете неминуемо вызывали новый приступ острой боли в висках и затылке. В конце концов фюрер оставил бесполезное и достаточно мучительное занятие: у него с лихвой хватало и других дел. Напомнить же ему не мог никто: встречи, подобные вчерашней, всегда окутывала плотная завеса конфиденциальности, а проще говоря – самой обыкновенной секретности, только доведённой до предельного уровня.
* * *Отправиться в оккупированную Данию Вернер Гейзенберг и Карл Вайцзеккер смогли только в сентябре – у немецких физиков-атомщиков хлопот было невпроворот.
Официально визит имел своей целью уговорить Нильса Бора и сотрудников его института принять участие в немецко-датской конференции астрофизиков в Копенгагене. Однако куда более важным было другое: встревоженные статьёй в шведской газете германские учёные совсем не прочь были доподлинно выяснить, а как в действительности обстоят атомные дела союзников, и не придумал ли Бор какого-то нового, доселе неведомого способа быстро и просто создать ядерную бомбу. Поэтому-то Гейзенберг по возвращении из поездки докладывал о её итогах в гестапо.
Датчанин встретил своего бывшего ученика холодно, от участия в конференции отказался наотрез, однако пригласил Гейзенберга к себе на обед – с тем условием, что о политике не будет сказано ни слова.
Гейзенберг утверждал, что спросил Бора, имеют ли физики моральное право работать над проблемами атомной энергии в военное время. «Бор, – писал Гейзенберг в 1948 году, – ответил мне вопросом на вопрос: верю ли я в возможность военного использования атомной энергии, и я ответил „да“. Затем я повторил свой вопрос, и Бор, к моему изумлению, сказал, что военное применение физики в любой стране неизбежно, а потому вполне оправданно». Однако никому из людей не известно доподлинно, о чём же всё-таки они говорили…
Во всяком случае, Гейзенберг понял, что сообщение в «Stockholms Tidningen» было заурядной газетной уткой (к тому же нафаршированной совершенно фантастическими цифрами), однако уткой, вскормленной чем-то вполне реальным – ведь подавляющее число бежавших от фашизма физиков обосновалось именно в Штатах. Америка богатая страна, и бомбы на её города не падают. Германию очень даже могут опередить…
Зимой, после битвы под Москвой, стало ясно, что блицкриг умер, и что перед Рейхом во весь рост встал призрак долгой и изнурительной войны на два фронта, перспектива победы в которой весьма проблематична. С этого самого момента в Германии начинаются усиленные работы над созданием «Wunderwaffe» – над всем, что так или иначе подходило (или хотя бы могло подходить) под категорию «чудо-оружия».
Над чем только не ломали голову военные инженеры, подгоняемые почуявшими запах жареного генералами и вождями Третьего Рейха!
Сверхтяжёлые танки и танки радиоуправляемые; планирующие бомбы и многоствольные миномёты; ракеты и реактивные истребители; «шнорхели» для работы дизелей субмарин в подводном положении, на перископной глубине, и «истинно подводные» лодки Вальтера с энергетической установкой на перекиси водорода, способные переломить ход битвы за Атлантику; самонаводящиеся акустические торпеды и торпеды, управляемые человеком (в отличие от японцев, немцы отнюдь не торопились ступить во врата Валгаллы, и поэтому их «биберы» представляли из себя своеобразную этажерку: к верхней торпеде, на которой сидел прикрытый прозрачным колпаком водитель, подвешивалась нижняя, боевая).