Фотограф

План был прост и легко выполним, а поэтому вызывал сомнения. Нам с Леней надлежало перебраться на гидрограф, который полным ходом аж в двенадцать узлов следовал к району предполагаемого всплытия лодки. Далее следующее: режем и откачиваем фотографа, ловим в прицел подлодку и делаем снимки, возвращаемся на гидрографе в Гибралтарскую зону , пересаживаемся назад к себе на эсминец, принимаем поздравления и грамм по сто с лишним, далее - по плану. Все довольны и радостны. Проблемы начались уже на начальном этапе. 
Погода была, что называется, - свежая. Гидрограф вышел в точку встречи с задержкой на десять часов и подскакивал на волне, как мячик. Доктор взял с собой небольшой чемоданчик с хирургическими штучками, медицинскими шпаргалками и роскошным атласом внутренней компоновки человеческих органов. Я же - прихватил почти все свое имущество, включая съестные, табачные и алкогольные запасы, в двух парусиновых сумках. Нацепил даже на себя шинель, которая не влезла в поклажу, но старпом, сделав несколько издевательских и едких замечаний, принудил оставить её в каюте, о чем я потом жалел. Флотский опыт учил тому, что перебравшись с корабля на корабль ты, вроде как, заново открываешь свой личный вахтенный журнал, делая первый ход. Каким будет ход ответный и куда тебя занесет - зависит уже от моря, корабля, звезд на небе и суммарного количества везенья у членов экипажа. Сменил борт - сменил судьбу. 
Посадка на баркас и высадка из него прошли почти без происшествий и потерь, если не считать пилотки Лени, унесенной свежим атлантическим ветром, и трехлитровой банки консервированных огурчиков, разбитой вдребезги внутри одной из моих емких сумок при подходе к борту гидрографа. Кому-то пришло в голову использовать багаж вместо причального кранца. Запах ароматного маринада, мгновенно окутавший нас в тот момент, до сих пор ассоциируется у меня с безвозвратными утратами и незаслуженными обидами. 
* * * 
Фотограф, хоть и страдал от острых болей, не переставал давать мне инструктивные указания по фотоделу, пока не отрубился на столе в кают-компании под действием анестезии, сотворенной доктором Леней с высоким искусством и даже некоторой элегантностью. Врачи, Веня с Леней, вступили в препирательство относительно направления и длины необходимого разреза, периодически подкрашивая пузо мичмана йодом. Я же, никак не мог вникнуть в суть длинной заключительной фразы фотографа, в которой единственными знакомыми словами были - "диафрагма" и "убью!". После завершения этой речи, как раз на последнем слове, он и отключился, изобразив на лице полное блаженство. Решив, что все это относится к наркотическому бреду, я раздраженно высказался, 
- Ну, режьте же, наконец! 
Оказалось, что военной медицине не хватало именно этой команды. Пошла-поехала хирургическая страда, нарушить порядок которой не смогли даже мои неквалифицированные ассистентские действия и бездействия, волнение моря и выход судна в зону ожидания. 
Все завершилось, как и хотелось, - успешно. Пациент был отправлен в спецотгородку амбулатории с жесткими рекомендациями о полном и длительном покое, а я с фоторужьем наперевес залег в каюте в сладкую дрему, ожидая в любой момент вызова на мостик. Все кассеты заряжены мичманом и распределены по карманам куртки вместе с двумя экземплярами подробных его же указаний, предназначенных для полного профана, то есть - для меня. 
Неплохо отоспавшись я заглянул в амбулаторию, где застал врачебный консилиум у постели спящего неестественным сном пациента. Консилиум был немножко навеселе. Предложили и мне отметить успешное окончание операции. 
- Моя главная операция ещё впереди, - ответил я с героическими нотками в голосе и сглотнул слюну, - нужен верный глаз, твердая рука и холодный ум. 
При этом, пронзительно себя жалея, я потряс над головой тяжелым фотобластером, поймав восхищение во взгляде Вениамина. Леонида моя речь и отказ от выпивки удивили до потери голоса. Он просто покрутил пальцем у своего виска и пожал плечами. Следующий тост был за меня, но без меня. Уходя, я услышал как Леня, обретя уже дар речи, что-то прозлопыхал по поводу охлажденного разума. 
- Погоди, - подумал я , поднимаясь на мостик и перебирая варианты возможной мести доктору за оскорбление. Ход жестоких безжалостных мыслей был прерван окликом командира - Пал Иваныча, по кличке "Поляныч". Кликуха эта получилась из смеси звучания имени-отчества с образом круглой полянкообразной лысины, украшавшей голову этого, ещё пока молодого морского волка. 
- Хорошо, что ты подошел, а то уже вызывать тебя собирался. Глянь-ка, - командир подвинулся уступая место у ВЦУСА - огромного бинокуляра, установленного на градуированной по курсовым углам турели, левее, левее. 
- Не иначе - она, давайте-ка поближе, - подтвердил я уверенным голосом. Мне никогда ранее в море атомные лодки не встречались, но ошибки быть не могло. В двух милях по правому борту из воды вырастало нечто невообразимо огромное, стремительное. Все, что поднималось над поверхностью было распятнено черно-белыми кляксами, сливающимися с бликами морской поверхности. Буруна за кормой видно не было, но перемещение относительно береговых ориентиров чувствовалось существенное. 
Поляныч что-то сказал вахтенному и наша посудина, задрожав от напряжения, рванула наперерез супостатской подлодке. Сыграли боевую тревогу. 
- До берега миль пять будет, - сказал командир, - Эй! Штурман! Когда к трехмильной зоне подгребем - доложишь. А ты, давай, щелкай , не зевай, обратился он уже ко мне. 
- Понимаю, что надо поближе, но, боюсь не успеть, - продолжал он, - в терводы входить опасно. Мне строго-настрого запретили ближе семнадцати миль к берегу лезть. Штурман так и ведет по прокладке и журналу, что мы, дескать, миль за двадцать отсель. Там ты, правда, только нас с замполитом заснять сможешь. Хорошо, кстати, что его здесь нет. Появляется обычно в самое неудобное время и вопросы задает. Много вопросов. 
Нам повезло, в том числе и с командиром, который удачно выбрал точку ожидания, и мы сблизились с лодкой на достаточное для съемки расстояние. Только - только я отбил первые сорок кадров, как прибежал механик и заорал Полянычу, что машина рассыпается и требуется срочно сбросить ход, иначе он не ручается за дальнейшую возможность самостоятельного передвижения.