Время расставания

— Как себя чувствует сегодня Камилла? — спросил Фонтеруа.
Валентина с удивлением взглянула на мужа.
— Я полагаю, что хорошо. Почему ты спрашиваешь?
— Я просто подумал о ней, вот и все.
Так как с самого начала было ясно, что Валентина не потерпит у себя в доме гувернантку-немку, Андре убедил супругу пригласить няню из Эльзаса, объяснив молодой матери, что эти женщины пользуются репутацией превосходных воспитательниц. В семье Фонтеруа существовала традиция с самого раннего детства обучать малышей немецкому языку: это знание должно было пригодиться во время деловых поездок по Восточной Европе, и Андре не понимал, почему должен лишить этой привилегии свою дочь.
Он знал, что Жанна Лисбах, эльзаска с ясным взглядом и седеющими волосами, собранными в пучок, с высоты своих сорока пяти лет и метра шестьдесяти роста сразу же осознала: мадам — одна из тех женщин, с которыми следует обращаться как со взрывчатыми веществами для знаменитых фейерверков Лисбаха — терпеливо, осторожно и тактично.
— Мой отец решил отойти от дел, — внезапно сообщил Андре.
— Тем лучше для тебя.
— Почему ты так говоришь? — Его смутила такая реакция жены.
— Я люблю свекра, но он имеет неприятную привычку всеми командовать, распоряжаться чужими судьбами. Без него тебе будет спокойнее.
И прежде чем вновь опустить глаза, Валентина бросила на мужа взгляд исподлобья. Он понял, о чем она думала. Несколько недель тому назад она уже упрекала мужа в том, что он не проявляет силы воли и настойчивости. «Неужели она считает меня полным ничтожеством?» — грустно подумал Андре.
Больше он не произнес ни слова, глубоко опечаленный тем, что жена не понимает его. Мужчина не мог раскрыть ей свои особо тревожащие душу секреты, не мог рассказать, что порой ему кажется, будто он попал в ловушку, и именно из-за этого он просыпается ночью весь в холодном поту, с учащенно бьющимся сердцем. Он просто боялся напугать ее, причинить ей боль, поделившись своими страхами и сомнениями. Она была чересчур хрупкой, чересчур впечатлительной, с переменчивыми настроениями, капризами молодой женщины. Он боялся лишиться той робкой нежности, которой она его порой одаривала в моменты их близости, когда их тела сливались в редком и оттого особенно ценимом единении. И в такие секунды одиночество отступало.
Александр заканчивал сшивать на оверлоке две бобровые шкурки. Его ловкость вызывала восхищение всей мастерской. Комнату наполняло монотонное жужжание машинок «Excelsior».
В последние недели перед Рождеством в мастерской все трудились без отдыха. «Лучше бы я стал книготорговцем или управляющим кафе, — бушевал Ворм. — Эта работа не зависит от капризов сезона!» И работники улыбались: все знали, что в семье Ворм профессия скорняка передавалась от отца сыну, и так на протяжении четырех поколений. Управляющий мастерской любил это дело со всей пылкостью своей души.
Вот уже несколько лет Александр работал на Дом Фонтеруа. В течение года он выполнял самые различные обязанности — в зависимости от сезона. Все началось вскоре после его поступления на работу, когда заболел ответственный за сортировку шкурок, причем заболел в тот самый момент, когда из Лейпцига и Канады пришли огромные партии пушнины. Казалось, что Ворм сойдет с ума. Он должен был знать точную длину и плотность каждого куска меха. Ведь для того, чтобы создать цельное, гармоничное изделие, его нужно собрать из подходящих друг другу частей. Александр предложил свою помощь. Его умение оценивать меха восхитило управляющего мастерской, который с тех пор поручал сортировку соболей и горностаев только Александру. Молодой работник, бросив лишь один взгляд, учитывая тонкие цветовые нюансы, лаская мех рукой, чтобы прочувствовать структуру волоса, мог моментально рассортировать пушнину для закройщиков.
А необыкновенное умение работать на оверлоке делало его просто незаменимым в самую горячую пору года. Каждый декабрь клиенты буквально опустошали магазин, один заказ поступал за другим.
Александр чихнул и убрал ногу с педали. Мелкие пушинки подшерстка бобра щекотали его ноздри, заставляли слезиться глаза, а отдельные окрашенные волоски липли к пальцам. Молодой мужчина обернулся к настенным часам. У него осталось всего десять минут, чтобы спуститься на первый этаж и принести три манто и накидку, которые госпожа Венелль потребовала для оформления витрины. На этот раз ее дизайнерское решение будет строиться на геометрических формах, вырезанных из картона. Также она собирается использовать двигающихся марионеток. С тех пор как Одиль начала заниматься сезонным оформлением витрин Дома Фонтеруа, она приобрела некоторую известность. Прохожие останавливались, восхищенно разглядывали причудливые композиции за стеклом, а некоторые из них даже возвращались сюда на «воскресную экскурсию». В журнале «Vogue» ее витрины хвалили за особую оригинальность: искусственный снег, распыляемый с помощью вентилятора, золотые рыбки, попугаи, падающая каскадами вода, макет уголка африканской саванны… Порой фантазия госпожи Венелль уносилась столь далеко от меха как такового, что Александр задавался вопросом, зачем они вообще выставляют в этих витринах свой товар.
Он провел расческой по непослушным волосам, завязал галстук и застегнул белую блузу. Все необходимые вещи он достал из холодной комнаты еще в середине дня, и теперь они лежали в кладовке, расположенной около лестницы. Заметив, что дверь кладовки открыта, удивленный мужчина зажег свет. Он увидел маленькую спящую девочку: большой палец около рта, длинные черные ресницы бросают тень на щеки. Девчушка свернулась в клубочек на соболиной шубе, рукав которой прижимала к груди, как куклу.
Александр на цыпочках подошел к малышке. У нее была очень бледная кожа и розовые скулы. Маленький нос, очаровательный рот. Ее шапочка соскользнула, приоткрыв густые темно-каштановые волосы, отливающие красным деревом. Мужчина присел на корточки и коснулся пальцем ее щеки.
— Добрый день, принцесса, — прошептал он, думая о своей маленькой сестре, которую не видел уже очень давно.
Ребенок проснулся, и Александр был поражен его ясным взором. Он готовился увидеть темные, под цвет волос, глаза, и удивился этому переливающемуся зеленому сиянию. Она закуталась в шубу, как будто пыталась защититься.
— Не пугайся, — выдохнул он. — Меня зовут Александр. А тебя?
— Камилла.
— А что ты тут делаешь?
— Я пришла посмотреть на новую витрину моей крестной матери.
— Но витрины находятся на первом этаже. А здесь — шестой. Как ты поднялась сюда, совсем одна?
— Я искала папу. Но я не смогла его найти.
— А кто он, твой папа?
— Он — мой папа.
— Это я уже понял, но как его зовут?
— Папа, — заявила девчушка, нахмурив брови, видимо злясь на столь непонятливого незнакомца.
Александр улыбнулся.
— Хорошо, а твоя мама, ее имя ты знаешь?
— Валентина.
— Да, мы не слишком продвинулись, — сказал Александр. — Мне кажется, что тебе лучше спуститься вниз, скорее всего, тебя ищут. Не хочешь ли ты пойти вместе со мной? Я должен отнести эти шубы.
Девочка одним движением вскочила на ноги. Александр перекинул все три шубы через одну руку. К счастью, соболиный мех был легким, как пух. Он уже собирался взять накидку, когда девочка вложила свою руку в его и широко улыбнулась, продемонстрировав дырку от недостающего зуба.
— Пойдемте, принцесса, — произнес развеселившийся Александр.
Как только они вошли в большой зал на первом этаже, к ним устремилась невысокая толстуха.
— Мадемуазель Камилла! Где вы были? Я из-за вас чуть не поседела!
— Ты и так уже вся седая, Нана, — возразила девочка, тогда как ее гувернантка энергично отряхивала пыль с короткого пальтишка из красного бархата.
— А, вот ты где, Камилла! Мы ищем тебя уже целый час. А ведь я просила тебя не отходить от Жанны. Почему ты никогда не слушаешься?
Худенькая женщина, одетая в темно-серый костюм с воротником-шалькой и рукавами, отделанными горностаем, сердито смотрела на девочку. Затем она повернулась к Александру, который по-прежнему держал в руках манто.