Охотничьи тропы

Ружье, утка и сам на твердой земле. Опрокинутый обласок прибило к берегу… Будто все в порядке… Продрогшее тело требует костра. Две коробки спичек в карманах размокли… Зажигалку оставил на базе, как бесполезную. Бензин весь вышел. Надо было расходовать спички, а зажигалку приберечь. И мысленно выругался по своему адресу:
— Задним умом крепок.
Но все же — как добыть огонь? Говорят: нет такого положения, из которого не вышел бы живой человек.
Надо сушить одежду, надо согреться. А не согреешься, говоря охотничьим языком, холеру получишь. Дует северяк и снежинки падают.
Я пожалел, что патроны заряжены бездымным порохом: этим порохом не зажжешь пыжа даже из таких горючих материалов, как пакля или вата… Но у меня пыжи тоже не горючие — войлочные, просаленные. Их не зажжет и черный порох. Значит, на выстрел нечего рассчитывать — огня не добудешь… Зачем я раскрыл свой кожаный патронташ — не знаю. Сижу на корточках и рассматриваю патроны-бездымки. В них стоят безотказные пистоны «жевело». Я уже хотел закрыть патронташ, как мой взгляд упал на патрон картечи старой зарядки. Я знал точно — порох бездымный и в этом патроне.
Черным порохом давно не стреляю. Но вот пистон здесь другой, так называемый «губертус», пистон еще большего зажигания, чем «жевело». Я вспомнил, что как-то вскрывал такой пистон и в его продолговатой трубочке находил щепотку черного пороха. Но где взять паклю или вату для пыжа? Ватные штаны и спецовка напитаны водой. Снимаю свою ушанку — единственная не намоченная часть одежды. Распарываю подкладку и нахожу немного свалявшейся ваты. Проблеск надежды — кажется, огонь будет. Освобождаю гильзу от картечи и бездымного пороха, разрываю бумажку пистона, на клочок ваты высыпаю из него десяток черных порошинок и этой ватой залыживаю пустую гильзу, заряженную одним пистоном. Теперь в гильзе таится огонь для моего будущего костра. Но клочек ватки быстро сгорит. Надо побольше приготовить ваты и зажечь ее горящим пыжом. Вспоров подкладку ушанки, забирая всю вату. Набрал груду сухих дров, для разжига наложил соломы, камыша и самых тонких веток сухого тальника. Проделана большая подготовительная работа в борьбе за огонь. Дело за выстрелом. Но сильный ветер, раздувая огонь, может быстро спалить ватный пыж. Стреляю в заветерье, в кустах, поросших камышом. Горящим пыжом поджигаю приготовленный клок ваты, сухие камышинки и тонкие, тонкие талинки… И вот на берегу Уеня уже дымится огромный охотничий костер… я согреваюсь. И думаю о товарище, о другом охотнике. Может быть, его тоже выкупала в холодной воде какая-нибудь неожиданность… Ему не развести костра — спички отсырели… Может быть, у него нет черного пороха или мало опыта. О, как я хотел бы помочь ему, согреть его в эту минуту, как хотел бы научить согреваться.
* * *
Век живи — век учись. Сидя в обласке, не плыви вслепую, назад кормой. Я нарушил эту заповедь. Выплывая из камышей, я пустил весло слишком глубоко, поднажал, не заметил, как вода хлынула через край кормы, и обласок перевернулся. Место глубокое. Надо спасаться. Плыви, пока не намокли плащ и полушубок. Впереди, метрах в ста, как якорь спасения, над водяной равниной высятся деревья. Наверно, там берег Уеня. Но он под водой. И вообще весенний разлив неогляден. Все озера и луга слились в одно огромное озеро. Плыву, но мысль беспокоит:
— Неужели так глупо погибну? Полвека охочусь, плаваю, как утка, а вот — промах дал, как новичок.
Потонула любимая бескурковка, служившая мне тридцать лет безотказно.
Тревожно соображаю: скоро ли намокшая одежда потянет меня на дно?
Но плыть легко. И когда я руками обхватил дерево и встал на его толстые, скрытые водой сучья, я вспомнил мое ружье. Мне казалось, что кнопка подана вперед — сдвинута с предохранителя. Малейшее нажатие на спуск, под водой произойдет выстрел и ружье погублено… Да, именно, так — кнопка подана вперед. За минуту до катастрофы я готовился выстрелить по пролетающему селезню.
— Да, погубил ружье, — думаю я.
Однако, ветер усилился, от холода не попадает зуб на зуб.
— Так закоченеешь. Надо спасаться, а своими силами не спастись. Значит, есть положения, из которых без посторонней помощи выйти невозможно. Но кто поможет? По близости ни единого выстрела, значит нет охотника, нет товарища. О, как неразумно охотиться вдали от товарищей!..
Как утопающий хватается за соломинку, я хватаюсь за крик в пространство. Обхватив руками ствол тополя, прижимаюсь к нему, как к отцу родному, и выкрикиваю в пространство:
— То-ва-рищ!
Крик по ветру летит далеко. Ветер был северный, я кричал в сторону юга. Я знал, что против ветра — с юга ответного крика не услышу, но все же продолжал звать на помощь:
— Товарищ, помоги!
Я звал на помощь товарища из пространства. Услышит или не услышит зов неизвестный товарищ, но самое слово «товарищ» согревает… Да, мне теплее… К тому же и солнышко поднялось выше и вода бесконечного разлива весело засверкала. А ветер дул все сильнее. Над моей головой, в вершинах деревьев он проносился с шумом, как стая пролетных уток.
И вдруг мне послышались всплески и удары весла. Что, галлюцинация слуха? Нет, слышен говор, новые всплески весел и дорогое охотничье слово, ответное слово:
— Товарищ, держись!
Кровь ударила в голову. Стало так тепло, так хорошо. И не только потому, что спасенье близко. Я был счастлив от великого слова «товарищ», я был горд за человека…
Ко мне подошла лодка, в которой сидели майор и капитан. Больше километра они проплыли против течения и против ветра навстречу зова товарища. Я им испортил охоту. Они оставили свои заранее любовно приготовленные скрадки и, покорные зову «товарищ», бросили охоту. Они подобрали меня, привезли на базу военно-охотничьего общества, обогрели и все время справлялись — не простудился ли я?
Это были заслуженные офицеры. Они с боями прошли до Берлина, видели тысячи смертей, миллионы опасностей. Слово «товарищ» для них — великое слово. Поэтому и пришли они на мой зов.
* * *
Заведующий базой Яков Григорьевич железными граблями, насаженными на длинный шест, нащупал мою бескурковку. Смешно было советовать ему не коснуться спусковых крючков бескурковки. Но я предупреждал:
— Осторожнее… кнопка сдвинута с предохранителя… Осторожнее.
Яков Григорьевич возразил:
— Ружье пролежало в воде двенадцать часов. Порох отсырел. Выстрела не произойдет.
Вечером собравшиеся на базу охотники поздравили меня с благополучным исходом дня. Все в порядке. Охотник опять с ружьем.
— Да, — сказал я, — хорошо, что кнопка оказалась на предохранителе, а я боялся, — думал, вперед подана…
— Так ведь двенадцать часов в воде ружье было?
— Ну и что ж…
— А ну-ка, испробуйте!
Мы выходим на крыльцо, я подаю кнопку вперед, и ружье, как всегда, дает два безотказных выстрела.
  
ЛЕТО
 
  
Вл. Холостов
 
ЛЕТО
 
 
 
Возьми ружье: в прозрачном перелеске—
 
Брусничник спелый, сочная трава
 
И, капли рос разбрызгивая, с треском
 
Вдруг из-под ног взлетят тетерева.
 
Посыплются, задеты дробью, ветки,
 
И эхо выстрелы сто крат повторит вслух;
 
Как напоказ в твоей заляжет сетке—
 
Перо к перу — коричневый петух.
 
Что, плохо ли? Теперь пройдемся к речке,
 
Там в тальниках припрятан твой челнок.
 
Заедем в камыши и — вот он, вот он! — свечкой
 
Взмывает ввысь утиный табунок.
 
Пропал из глаз… Мерещится…
 
Мы пьяны
 
Настоем сена, солнца и ветров!..
 
Веди, тропа, нас в лес, в луга, в туманы,
 
На огоньки охотничьих костров!