Охотничьи тропы
Ближний справа к нему — горбатый, бурый, с белой грудью, точно щеголь в манишке. Длинная шерсть его — от холки до бугристого загривка — вздыблена. Он готов был в любой момент к прыжку через отделявшее от медведицы пространство, но огненный взгляд черного атлета удерживал его.
Слева — рыжий, клочкастый, высокий и худой медведь, очевидно не оправившийся еще после охотничьей пули или помятый кулемою [6].
Позади — медведок-второгодок какого-то редкого чубарого окраса. Он недавно только потерял молочные зубы, а новые были еще малы, как у щенка, но когти его были остры, и он тоже рвался в бой.
В хвосте тянулись два старика. Зубы их, очевидно, были стерты до десен, когти обношены, глаза тусклы. Звери были худы, клочкастая шерсть без лоска висела прядями. Оборванные и общипанные, они походили на старых нищих. Один из них был хром (левую переднюю ступню он, наверное, потерял в капкане). Во время остановок старец поджимал культяпку к животу.
Медведи шли бесшумно, точно тени, бессильные остановиться и на секунду, если не останавливалась самка.
Алексей не раз сталкивался с медведями в лесу и знал, что спокойствие и выдержка — лучшие товарищи в единоборстве с «хозяином тайги». Но с семью зверями сразу он встретился впервые. И сейчас он не потерял рассудка при неожиданной встрече с «медвежьей свадьбой».
Только задрожали руки да сердце застучало громко. Грохотов инстинктивно вскинул винтовку и «поймал на мушку» самого огромного — черного медведя. Зверь был так близко от него, что даже при точном попадании медведь в один прыжок мог бы сорвать его с выступа скалы: чудовищную крепость к ране и молниеносную подвижность этого неповоротливого с виду животного хорошо знал Алексей. И тем не менее он уже совсем было нажал на спуск, но чернобархатный атлет вдруг бросился на обнаглевшего, переступившего дозволенную черту белогрудого соперника, и они оба поднялись на задние лапы. Звериный рев разбудил горы. Казалось, задрожала скала, на которой сидел охотник.
Алексей опустил винтовку и пришел в себя. Звери стояли, ломая один другого. Шерсть клочками летела с них.
Медведица отошла на луговину. Она казалась равнодушной к битве и даже не смотрела в сторону грызущихся самцов.
Рыжий медведь и чубарый медведь-второгодок, пользуясь битвой опасных своих противников, в несколько прыжков были уже у зверицы, и даже старики отбежали от скалы.
Охотник перевел дух и левой рукой придавил сильно бившееся сердце. «Спокойно, друг! Спокойно!..» — беззвучно прошептал он.
Черный повалил белогрудого и ударил его когтистой лапой по уху. Белогрудый поднялся и затряс головой.
Черный атлет очутился рядом с медведицей. Расступившиеся перед ним звери снова заняли те же позиции, и даже израненный бурый, не переставая трясти головой, встал на прежнее место.
Сумерки надвигались быстро: кустарники сливались в сплошную массу. Охотник не без волнения подумал, что скоро будет уже невозможно стрелять, ждать же, когда звери отойдут от скалы еще дальше — нельзя. Подавив дрожь, он нащупал мушкой череп медведицы. Выстрел раскаленным прутом рассек воздух.
Медведица подпрыгнула на метр от земли и сделала гигантский скачок к одинокому приземистому кедру: в беспамятстве она сочла ствол дерева за своего врага.
Рыжий, чубарый медведь-второгодок и оба старых медведя, подкидывая по-поросячьи зады, кинулись врассыпную. Но черный великан стремительно бросился на выстрел охотника. Грохотов только успел передвинуть затвор — зверь был у скалы.
Перед скалой медведь вздыбил. Огромный, он с злобным ревом тянулся к выступу черными когтистыми лапами. Раскрытая окровавленная пасть его с вершковыми белыми клыками была почти рядом: с охотником: брызги пены летели Алексею в лицо, когда он целился чуть повыше переносья, в желобок между надбровными припухлостями зверя.
Сноп огня вспыхнул и погас в зрачках медведя. Пуля пробила череп на-вылет, и все-таки зверь не опрокинулся, не рухнул наземь, а тихо, точно опускаясь в воду, стал скользить по мшистой скале волосатой грудью, а когтистые лапы его, срывая мох, еще двигались конвульсивно.
Белогрудый теребил за загривок поднявшуюся на дыбы у кедра раненую самку. К охотнику он стоял боком. В сгущавшихся сумерках стрелок с трудом нащупал ухо зверя и в третий раз нажал спуск.
Белогрудый упал к ногам зверицы.
Кедр скрипел, шатался в последнем объятии смертельно раненой медведицы. Острые когти медведицы дотянулись до первых сучьев и сломали их. Последними усилиями зверица запустила когти в смолистую мякоть кедра. По шкуре ее волнами пробегала судорога. Она захлебывалась кровью и не могла реветь, а, припав головой к стволу дерева, казалось, безутешно всхлипывала. Потом со стоном повалилась навзничь.
Запущенные в древесину когти обнажили ствол кедра от сучьев до самого корня. Лоскутьями коры, прижатыми к груди в оцепенелых лапах, она словно накрылась, спряталась под ними от заглянувшей в ее глаза смерти.
Когда Алексей подошел к ней — медведица была неподвижна.
* * *Возвращение охотника жеребец приветствовал звонким ржанием. От жарко запылавшего костра речонка отливала плавленой сталью. Зазолотившиеся бахромчатые лапы пихт, казалось, вот-вот вспыхнут. В пади у речки было сыро: дым от костра набухал меж деревьями мохнатой шапкой. Напуганный пламенем рябчик, мертво затаившийся на ближней пихте, не выдержал — слетел. Охваченное отблесками огня крыло его на мгновенье вспыхнуло и погасло. С вершины на вершину переметнулась белка. Все, все здесь было как шесть лет тому назад: первозданная тишина, красота, покой. Тайга, любимая охотничьему сердцу, родная тайга была вокруг.
Грохотов лежал на траве и смотрел в небо. Как долго он ждал этого радостного отдыха!
Но первое возбуждение после столь необыкновенно удачной охоты быстро прошло, сменившись глубокой сосредоточенностью и даже грустью. То же самое случилось с ним и на другой день приезда домой. Непонятное, тоскливое чувство и тогда не давало ему покоя. Жена испуганно ловила его взгляды и не могла понять причины его тоски.
— Почему? — допытывался он причины и не мог разгадать ее.
Как все, выходящее за пределы его понимания и трудно объясняемое, так и эта, казалось, беспричинная тоска, охватившая его опять, раздражала Алексея. Он бросил смолистый пень в костер. Искры взвились над головой. Грохотов накрылся шинелью и снова лег.
Речка звенела по камням. Зубчатые стены пихтачей были безмолвны. Набежавший из ущелья ветер колыхнул траву у самого лица. Трава робко зашелестела, закачалась. Прибрежные осины захлопали листьями. Конь поднял голову навстречу ветру и зафыркал.
— Завтра будет дождь, — вслух сказал Алексей и стал смотреть на небо, по которому текла звездная река вселенной.
Сна не было. Алексей вспомнил, как, возвращаясь домой по горячим следам войны, он как бы обозрел страшный ее итог: разрушенные города, изуродованные огнем сады Украины. И он думал тогда: «Корень цел — жизнь отрастет. На месте разрушенных построим более величественные города, вырастим новые сады. Но уже никогда, никогда больше не позволим врагу топтать нашей святой земли». И Алексей дал тогда клятву себе: все силы свои отдать армии, Родине, быть часовым так дорого доставшегося ей мира…
А вот сейчас вместо того, чтобы быть там, где партия поставила его на пост, он охотится на медведей, лежит и смотрит в небо…
«Но ты же ведь отпущен в отпуск, набраться сил… Ведь рота же твоя отмечена, как образец»… — Алексей криво улыбнулся. Прямой и честный в отношениях с другими и с самим собой, он уже не мог не думать о своих солдатах, видел помещение своей роты и снаружи и внутри. Ясно представил себе офицеров своего полка, разбирающих очередное тактическое задание. Мысленно проверял весь наличный состав своей роты: — «Командиры взводов только что со школьной скамейки… Хорош старшина, на него можно положиться. Хорош и Головинченко, помкомвзвода. Но что же они одни?.. Ребята два месяца как из колхозов. Их нужно закалить и обучить».