Ловчий в волчьей шкуре

– Аут Цезарь, аут нигиль [2].
Этого-то он от меня, известно, не ждал. Вижу, морда озадаченная. Еще бы, небось, и сам не ведал, что спросил, а уж что я ему ответил – и подавно. Знать бы мне тогда, что эта животина на десятке языков лопочет, как по-своему, по-кошачьи, я б, может, язык попридержал. Но мне того не было известно, и узнать не у кого. А тут хвостатый путешественник впал в задумчивость, пытаясь вникнуть в глубинный смысл моего ответа.
– По-моему, – в конце концов объявил кот, обращаясь к маркизу, – этот парень имеет в виду, что здесь всем заправляют волки.
– Отчего ты так решил?
– Ну как же? Если человек человеку не волк, а либо Цезарь, либо никто, то, стало быть, Цезарь – это волк.
Говорили между собой они на каком-то местном диалекте, но что-то было в нем от гуральского, которым я, по милости нянюшки, владел довольно бойко и потому догадался, что речь обо мне и волках, что конечно же насторожило меня не менее, а, пожалуй, и более, чем расспросы принцессы Алины, и я задумался, не стоит ли мне предпринять что-либо этакое, чтобы избавиться от спутников. Я уж было собрался указать им прямую тропу, ведущую к выезду из графских владений, но быстро сообразил, что жетона-то у них по-прежнему нет, а стало быть, там, на дальнем мосту, их и вовсе обдерут, как липку, и повернул коня на дорогу, ведущую в замок.
Как я и думал, мой господин обрадовался. Я бы даже сказал, чрезвычайно обрадовался – просто глаз не сводил с высокородной гостьи, но и с ее спутников тоже. Но на них, даже на кота, он смотрел совсем по-иному. Хотя, казалось бы, мадонна Сильвия, его законная супруга, тоже хороша собой, чего уж так любоваться? А вот говорящий кот в сапогах, вышагивающий подобно человеку, – такого, поди, даже в Риме не увидишь. А там чего только не бывает! Но до Рима далеко, а здесь граф так и лучился приветливостью и гостеприимством.
Он принял гостей в Шпалерной зале, что было знаком высочайшего почета. В этом-то граф неукоснительно следует всем тонкостям этикета. Всегда четко знает, кого на перроне встретить (тут, в мире, где расположена База, перроном именуют такое место, где ждут прибытия вонючего монстра, именуемого поездом, но я-то знаю, что перрон – это лестница с широкой площадкой перед входом в главную замковую башню). Так вот, кого на перроне, кого в большой зале, сидя на высоком, словно трон, резном кресле, а кого и в Шпалерной зале.
Принцессе, надо сказать, он особый почет оказал: хоть кресло для него и поставили, но до конца представления гостей он так и не присел – слушал с почтением, стоя. И лишь затем уселся, предварительно распорядившись и для гостей принести обитые зеленым бархатом вызолоченные табуреты.
Выслушав историю похождений маркиза и его прекрасной супруги, он лишь сочувственно покивал и заключил, что мессир де Караба поступил вполне достойно и благородно, сразив наглеца, осмелившегося посягнуть на его прелестную супругу. И пусть даже вина его установлена, но все же каноны чести остаются канонами чести, даже если противоречат библейским заповедям. А для истинного дворянина законы чести превыше любых других. Так что он будет счастлив предоставить месье Алексу и ее высочеству свой замок, да и все свои владения в полное распоряжение, чтобы они смогли хорошо отдохнуть после столь долгой и тяжелой дороги через горы.
А Рим… Что Рим? Куда торопиться? Ни пожары, ни нашествия, ни иные бедствия не в силах сдвинуть с места Вечный Город. Он стоит себе уже больше трех тысяч лет и, даст бог, еще столько же простоит.
Судя по прелестному личику Алины, по ее темным, манящим, как майская ночь, восторженно хлопающим глазкам, она была вполне довольна картиной, живо нарисованной моим сеньором. А раз ее высочество была довольна, то ее спутникам оставалось лишь прийти в неописуемый восторг по ее примеру. Ибо спорить с Алиной – все равно что дуть против урагана.
Пожалуй, в этой ситуации волновался один я. Странные желания принцессы и расспросы кошачьего полковника не выходили у меня из головы. Но с благородной-то дамой более-менее понятно. Может, добравшись из своей глухомани до благополучной Европы, она попросту расслабилась, подумала, что где-где, а у нас тут тишь да гладь; а вот дон Котофан, как он сам велел себя именовать… неужели своим кошачьим нюхом он каким-то образом сумел распознать во мне волка-оборотня? Может быть, и так – кто его знает? Я и сам надеялся на что-то подобное, охотясь за лесным убийцей. И если мои подозрения – не игра воображения, то что-то надо было делать как можно быстрее. Знать бы еще, что.
Я размышлял об этом, стараясь не выдать себя ни взглядом, ни гримасой, только взор то и дело обращался к вельможным гостям. Мне казалось, любой может прочесть тайные мысли по моим глазам. Слава богу, всем было не до меня.
И тут меня озадачил один в высшей мере странный момент нашей первой встречи: мне вспомнился вцепившийся в луку седла кот, вопивший о своих драгоценных сапогах. Вспомнился как раз в тот миг, когда мой господин заговорил о трудной и долгой дороге. Тогда, в лесу, я невольно бросил взгляд на эти уникальные сапоги пятидесятого кошачьего размера – они блестели, точно обсидиановое зеркало, отражая маячившие вдали заснеженные вершины Альп. Теперь, в замке, хоть всю дорогу от переправы кот и скакал за спиной достославного маркиза, они были в пыли, как, впрочем, и у его спутников. Не больше, но и не меньше. Но если дорога была долгой и трудной, отчего же так блестели сапоги в миг нашей первой встречи? Не почистил же их кот, чтобы перейти мост?
Ну, да господин не спрашивал о моих наблюдениях, и не дело навязываться ему со всякими досужими подозрениями. А ему, я готов об заклад биться, вовсе было не до того. Он так расхваливал местную дичь и отборные вина, хранящиеся в его погребе, что, казалось, совершенно забыл о трауре, в котором ему надлежало пребывать вместе с мадонной Сильвией. Как ни крути, а принц Амадей, царство ему небесное, приходился ей кузеном. Госпожа по этому поводу проводила все время в посте и молитве, запершись в своих покоях. Благородный же Констан де Монсени разливался предрассветным жаворонком, забыв обо всем.
– …А какая у нас замечательная охота! – прищелкнув для убедительности пальцами, сообщил он. – Это просто восторг души, а не охота!
– Но говорят, – вмешался в беседу вельмож хвостатый профессор, – что у вас тут волк-оборотень лютует.
– Кто говорит? – нахмурился граф, метнув на меня недобрый взор.
– Так, люди, по дороге встретились.
Встретились по дороге? Я вновь озадаченно поглядел на кота и его сапоги.
Мне как-то довелось беседовать с фра Анжело о том, как Господь вмешивается в людские дела и решает их по своему высшему усмотрению: то в Содом и Гоморру ангелов пошлет, чтобы они там попробовали отыскать кого-нибудь, достойного сострадания, то, наоборот, старика Ноя надоумит заняться кораблестроением. Хвала Ему, конечно, и за дождь из огненной серы, и за ковчег, и за многое другое – на рассвете начни перечислять – до полуночи не закончишь, лишь язык до мозолей сотрешь. Но вот что меня удивляет: казалось бы, Творец небесный знает все и обо всех. К чему ангелам лишний раз крылья трепать да таскаться в Содом и Гоморру? И Ною чего б было во сне не явиться?
Но, впрочем, то дело не мое, вот и фра Анжело сказал: раз Всевышний так решил, стало быть, на то его воля, и аминь, и слава Богу. Это я сейчас о чем? О том, что я, как про сапоги вспомнил, решил было, что, может, все не так уж худо выходит, может, это Господь мне в подмогу ангелов прислал, чтоб я того злодейского оборотня изловить смог? Ибо, как ни крути, как ни выходи из себя, а зверь не простой выходит, не оборотень даже, а порождение адской бездны, явный демон! Так может, и мне в награду за терпение и набожность Фортуна улыбнулась и не простые это гости? А что? Принцесса Алина ликом на ангела вполне походит, хоть и темнокудра. Да и Командор, хоть рожей не вышел, но для мужчины физиономия не так уж важна, а стать у него гордая, серьезная такая стать. Может, он какой-нибудь личный адъютант архангела Михаила, может, он так вместе с доспехом из воздуха и соткался?