Два конца

 
XV
Был десятый час утра. Дул холодный, сырой ветер, тающий снег с шорохом падал на землю. Приемный покой N-ской больницы был битком набит больными. Мокрые и иззябшие, они сидели на скамейках, стояли у стен; в большом камине пылал огонь, но было холодно от постоянно отворявшихся дверей. Служители в белых халатах подходили к вновь прибывшим больным и совали им под мышки градусники.
Александра Михайловна ввела под руку Андрея Ивановича; на скамейке у окна только что освободилось место. Андрей Иванович сел, Александра Михайловна осталась стоять. Андрей Иванович был в торжественном и решительном настроении; он был готов на все, чтоб только поправиться; так он и собирался сказать доктору: "Лечите меня, как хотите, что угодно делайте со мной, я все исполню, – только поставьте на ноги!"
Рядом с Андреем Ивановичем сидел бледный, осунувшийся старик в рваном полушубке. Дальше полулежал, облокотившись о ручку скамейки, мальчик лет двенадцати, с лихорадочно горящими, умными и печальными глазами; он был в пеньковых опорках и онучах, замотанных бечевками, в рваной и грязной кацавейке. Возле него стояла женщина средних лет с бойким, чернобровым лицом.
– Твой паренек? – обратился к ней старик.
– Нет, так, из жалости привезла его, – быстро ответила женщина, видимо не любившая молчать. – Иду по пришпехту, вижу – мальчонка на тумбе сидит и плачет. "Чего ты?" Тряпичник он, третий день болеет; стал хозяину говорить, тот его за волосья оттаскал и выгнал на работу. А где ему работать! Идти сил нету! Сидит и плачет; а на воле-то сиверко, снег идет, совсем закоченел… Что ж ему, пропадать, что ли?
Старик участливо спросил мальчика:
– Давно ли из деревни?
– Второй год, – сипло ответил мальчик.
– Матка, чай, в деревне есть?
– Есть.
Старик вздохнул.
– В другое бы мастерство нужно тебе! В тряпичниках чему хорошему научишься… Платит тебе что хозяин?
– Пятнадцать рублей в год.
Из приемной вынесли на носилках больного с повязанной головой. Служитель крикнул:
– Федор Гаврилов! К доктору!
Женщина засуетилась и пошла с мальчиком в приемную. Наружные двери то и дело хлопали. Входили новые больные. Старик чесал под полушубком грудь и вздыхал.
– И малому плохо, и старому плохо, – сказал он, обращаясь к Александре Михайловне. – Не дай бог болеть рабочему человеку!
Александра Михайловна посмотрела на его корявые трясущиеся руки.
– А ты что работаешь?
– Я-то? Да вот здоров был, дрова пилил в Смольный институт… А теперь какая работа? Нету сил, ослаб. От еды совсем отбило. Два раза в день укушу хлебца, и ладно. Главное дело – ослаб.
Доктор в золотых очках и белом халате, с сердитым лицом, прошел в приемную к телефону.
– Тррррр!.. – зазвенел звонок телефона. – Александровская больница? – спросил доктор в телефон. – Коллега, не можете ли вы принять к себе мальчика двенадцати лет с неопределенною формою тифа? У нас совершенно нет мест.
Доктор замолчал, слушая ответ.
– Пожалуйста, коллега, я вас прошу! – проговорил он раздраженно. – Ребенку решительно некуда деться, приходится выбрасывать на улицу. Может быть, как-нибудь отыщете местечко.
Он замолчал, слушая.
– Трр!.. Трр!.. – сердито зазвякал телефон, требуя разъединения. Доктор воротился в приемную. Через минуту из нее вышла женщина с мальчиком. Она кричала:
– Куда я его дену? Извините, пожалуйста, таких правилов нету! Болен человек, – вы его обязаны принять.
– Ты, матушка, не шуми! – строго сказал служитель.
– Как же мне не шуметь, когда вы сурьезно поступаете! Куда я с ним теперь? И так последний двугривенный на извозчика отдала.
– В другую больницу обратись.
– Ну, уж спасибо! Есть мне время! Делайте с ним, что хотите!
И она быстро направилась к дверям. Служители бросились за нею и удержали.
– Нет, матушка, погоди!.. Бери-ка мальчишку!
Женщина плакала, ругалась, грозила градоначальником, но в конце концов пришлось смириться. Мальчик стоял и безучастно глядел на бушевавшую за окнами мокрую вьюгу.
– У-у, постылый! Связалась на свою погибель!
Женщина сердито взяла его за руку и вышла вон.
Старик, сосед Андрея Ивановича, тоже воротился из приемной. Он растерянно подошел к месту, где лежал его полушубок.
– Н-не знаю… – произнес он и замолчал.
Андрей Иванович мрачно спросил:
– Не приняли?
– Говорит: можешь на прием ходить. А то в другую больницу ступай… Уж не знаю…
– "В другую больницу"! – резко проговорил исхудалый водопроводчик с темным, желтушным лицом. – Вчера вот этак посадили нас в Барачной больнице в карету, билетики дали, честь честью, повезли в Обуховскую. А там и глядеть не стали: вылезай из кареты, ступай, куда хочешь! Нету местов!.. На Троицкий мост вон большие миллионы находят денег, а рабочий человек издыхай на улице, как собака! На больницы денег нет у них!
Старик задумчиво стоял, поводил головою и вопросительно глядел на свой полушубок.
– Главное дело – ослаб, сил нетути. С квартиры гонют.
Он вздохнул, надел полушубок и вышел вон.
А новые больные все прибывали. Заразных сортировали и давали им отказные билетики в соответственные больницы, очень тяжелых, умиравших принимали, а всем остальным отказывали.
Позвали, наконец, Андрея Ивановича. Доктор, с усталым и раздраженным лицом, измученный бессмысленностью своей работы, выстукал его, выслушал и взялся за пульс. Андрей Иванович смотрел на доктора, готовый к бою: он заставит себя принять – он не женщина и не мужик и знает свои права. Больничный сбор взыскивают каждый год, а болен стал, – лечись, где хочешь?
Доктор долго щупал пульс Андрея Ивановича и в колебании глядел в окно. Пульс был очень малый и частый. Такие больные с водянкою опасны: откажешь, а он, не доехав до дому, умрет на извозчике; газеты поднимут шум, и могут выйти неприятности. Больница была переполнена, кровати стояли даже в коридорах, но волей-неволей приходилось принять Андрея Ивановича. Доктор написал листок, и Андрея Ивановича вывели.
– Не приняли? – упавшим голосом спросила Александра Михайловна.
Андрей Иванович с гордостью ответил:
– Приняли!
Окружающие с завистью покосились на него.
Андрея Ивановича отвели в ванную, а оттуда в палату. Большая палата была густо заставлена кроватями, и на всех лежали больные. Только одна, на которой ночью умер больной, была свободна; на нее и положили Андрея Ивановича. Сестра милосердия, в белом халате и белой косынке, поставила ему под мышку градусник.
Вскоре пришел на визитацию палатный доктор. Он вторично выстукал и выслушал Андрея Ивановича, велел оставить его мокроту для микроскопического исследования и назначил лечение. По уходе доктора Андрей Иванович внимательно прочел свой скорбный лист.
Вечером Андрею Ивановичу сделали ванну, и он почувствовал себя немного лучше. Тяжелые больные легковерны: незначительное улучшение в своем состоянии они готовы считать за начало выздоровления; Андрей Иванович решил, что недели через две-три поправится, и горько пожалел, что не лег в больницу раньше.
Ночь Андрей Иванович провел без сна и опять думал о Ляхове. Ляхов, конечно, очень скоро узнает, что Андрея Ивановича свезли в больницу. То-то он обрадуется, то-то спокойно вздохнет! Дескать, попал в больницу, так уж не воротится. Только так ли это?.. После пасхи Андрей Иванович выпишется из больницы здоровым и крепким; он войдет в мастерскую, подойдет к Ляхову: "Здравствуй, товарищ!.." Ляхов, услыша его голос, вскочит с тем же тупым ужасом, как и тогда, но уж бежать ему не придется: одним взмахом Андрей Иванович всадит ему в живот шерфовальный нож… Стиснув зубы, он делал под одеялом быстрое, короткое движение сжатым кулаком и представлял себе в кулаке острый, блестящий шерфовальный нож.
В палате, битком набитой больными, было душно, и стояла тяжелая вонь от газов, выделявшихся у спавших. Дежурная сиделка дремала у окна. Дряхлый старик лакей с отеком легких стонал грубыми, протяжными стонами, ночники тускло светились, все глядело мрачно и уныло. Но на душе у Андрея Ивановича было радостно.