ВАС ЗОВУТ "ЧЕТВЕРТЬ ТРЕТЬЕГО"? (Сборник НФ)

В голосах девушек не было страха, только удивление; люди поднялись и пошли за ними. Девушки наклонялись к воде, разглядывали большие бледно-зеленые листья и над каждым гордый цветок, крупный, как роза, и, как хрусталь, прозрачный.
Кто-то дерзкий схватил цветок, тот подался со стеблем и с корнем, похожим на земляной орех. Голодный впился зубами в корень и почувствовал, что его можно есть. Кто-то схватил цветок, вынес наружу, под солнце. Но и двух шагов не успел сделать — остановился, закричал от неожиданности: цветок вспыхнул в руке, и горел, и таял, превращаясь в светлое облако… Это было удивительно и страшно. Тут новое чудо привлекло внимание: один из больных, желая охладить горевшую рану, приложил к ней лепестки цветка. Рана мгновенно затянулась…
А на воле туман унесло ветром, открылась равнина и на ней— стада яков и коз. Люди упали на колени от радости, стало тихотихо. Лишь ручей пел, не умолкая, и в его звоне слышался серебряный голос Алан-Гюль, красавицы, спасшей племя.
Все были потрясены рассказом, не могли оторвать глаз от лица старика. И когда последние слова замерли вдали, над уснувшим озером, в освещенный круг вступила такая тишина, что, казалось, люди были заворожены.
Странно прозвучал изменившийся от волнения голос, вернее, шепот Вали Бортниковой:
— А дальше?..
— Дальше — племя вышло из пещеры, заселило долину. И каждому, кто отведал от корня и стебля золотого цветка, дал он, что было нужно: воинам — отвагу, больным — исцеление, старикам — силу, девушкам и женщинам — красоту, а всему племени — гордую мечту о свободе. Вырос народ тадхаев, рассеял притеснителей и вышел на родные равнины Пятиречья. Только переменился народ характером, стал после пережитого чуток и нетерпим к несправедливости, часто поднимался против старейшин и богатеев.
Слагал народ песни и легенды о золотом цветке, о красавице Алан-Гюль, отдавшей себя темному озеру, чтобы спасти жизнь всем. А еще говорили: если старейшины и богатеи закуют в цепи волю и гордость людей — надо идти в пещеру, к озеру Алан-Гюль и там обрести новые силы.
Тогда старейшины объявили пещеру священной, недоступной, а потом стали говорить, что пещеры и вовсе не было, как не было и самой Алан-Гюль, — все это выдумки, мечта. И так как они владели письмом и тайнами старых книг, новые поколения стали верить им, и удалось старейшинам превратить древнюю быль в новую сказку.
— А нет ли у пещеры другой приметы, кроме трех зубцов? — зазвенел голос Иры Радской.
Старик обратил к ней лицо и долго глядел в ее открытые смелые глаза.
— Есть, — сказал он. — Говорят, за этими зубцами иногда колышется красный свет, красный дым…
— Красный свет! — воскликнул Анатолий. — Красный дым!.. — Я же видел тогда красный свет, видел!.. — Все удивились перемене в его лице: глаза были расширены и, казалось, ничего не видели; пальцы растерянно шарили, поправляя ворот рубашки; машинально он твердил:
— Видел! Видел!
Дней через восемь группа Анатолия вернулась с восточного края долины. Обычное возвращение с результатами изысканий. Необычным было только поведение Анатолия: взбудораженный, порывистый, он жил точно в себе, отвечал невпопад.
В чем дело, от ребят узнать не удалось: сказали, что вышли на границу области, исследованной в 1958 году, прошлой экспедицией.
Может, этим и возбужден Анатолий?.. Я хотел было вызвать его к себе, но в это утро дело приняло другой оборот.
Федя Бычков работал на рации. Анатолий сидел рядом — они жили в одной палатке. Вдруг Федя сказал:
— Тебя не коснется?.. По асбесту…
Анатолий встал. В это время с берега донеслось:
— Держи, держи!.. Отпускай! О черт, еще!.. Теперь давай! Ого!..
На крючок кому-то попалась добыча и, судя по восторженному крику, солидная. Страстный рыболов Федя даже сквозь треск рации расслышал восторг в голосе кричавшего и не мог выдержать ни секунды.
— Прими! — крикнул он Анатолию, подавая карандаш, и одним прыжком выскочил из палатки.
Анатолий, еще в институте окончивший курсы радистов, сел у аппарата. С Бартанга радировали, что заболел один из участников группы, срочно требуется специалист по асбесту. Дмитрий Васильевич запрашивал, кого можно направить в помощь и как скоро это можно сделать. Анатолий записал слово в слово и дал ответ: "Выезжаю, ждите через десять дней. Анатолий Фрисман".
Когда возбужденный Федя вернулся с рассказом о рыбной ловле, Анатолий подал запись:
— Доложи Александру Гурьевичу.
Федя просмотрел запрос и ответ Анатолия, удивился. Этого он не ожидал, не мог предположить!
Потом возмутился;
— А поиски?..
— Без меня, — спокойно ответил Анатолий,
Это спокойствие совсем разозлило Федю, не сдержав раздражения, он повысил голос:
— Драпаешь?
Анатолий молча выдержал уничтожающий взгляд друга и вышел из палатки.
Весть о его отъезде всколыхнула всех. Пошли разговоры.
Анатолия осуждали. Всем казалось: осуществление мечты близко и такая выходка с его стороны неуместна; другие по секрету клялись, что усилят поиски, несмотря на работу, но Анатолий собирался в дорогу. Ирина Радская не без яда сказала ему:
— Я знаю, это она, Рая Аксенова, тебя перетянула.
И на мелодию "Маринике" пропела: "Да, да, никто не может их разъединить…" Но Анатолий, тот самый Анатолий, что болезненно переживал даже малейшую шутку, молчал. Тогда, подойдя вплотную, Ирина спросила:
— Ты что задумал?
Он вздрогнул, словно она коснулась сердца, но овладел собой:
— Выполняю приказ.
Это не удовлетворило Ирину, и она говорила всем и каждому:
— Тут что-то не так, чувствую — не так… Не надо его отпускать.
Но Анатолий собирался, не пустить его не было оснований: радиограмма лежала на моем столе. Он не стал ожидать лошадей, которые дня через четыре должны были прийти за собранными образцами, и одиннадцатого июля объявил, что выступает завтра.
Провожали его Ирина и я.
Он взял рюкзак с продуктами, термос и ледоруб.
— Зачем ледоруб? — спросила я.
— Может… понадобится, Александр Гурьевич, — ответил он, не поднимая глаз.
Мы простились, и он пошел из лагеря. Ирина некоторое время шла рядом, потом отстала и вернулась с глазами, полными тревоги.