Рокировка
Алине казалось, что она его любит. А потом, после смерти Инны Ивановны, когда увидела огромное, неподдельное горе своего будущего свекра, поняла, что вот она — настоящая любовь. Испытала чувство огромной жалости к Вадиму Сергеевичу, незаметно перешедшее в нежность и стремление позаботиться. А уж от этого чувства до любви было даже меньше, чем один шаг, который она и сделала, опьянев от весеннего воздуха прекрасного, романтического города.
Сделала — и окончательно потеряла голову от уже совершенно других ощущений. Близость с Сергеем оставила ее практически равнодушной: ни особых мучений, ни особого блаженства. Но ведь они собирались пожениться! Хотели, чтобы у них было, как минимум, трое детей. А Алина вовсе не была наивной и прекрасно знала, откуда берутся дети.
Но теперь… Все мысли о замужестве, детях и прочих атрибутах семейной жизни просто вылетели у нее из головы. Она любила — и наслаждалась каждым мгновением этой любви. Если бы еще Вадим Сергеевич сказал, что тоже любит ее. Хотя бы раз это сказал!
Но он шептал ей нежные слова, а тех, которых она так ждала, не произносил. Может быть, и не любил, просто — не устоял перед искушением? Тогда она — вдвойне предательница, и никакого снисхождения не заслуживает. Вернется Сергей, она скажет ему, что полюбила другого, что была его любовницей и теперь не может выйти замуж, как думалось раньше. Не может — и все.
Где и как она будет жить, Алина не слишком задумывалась. Тут Вадим Сергеевич был как раз прав: молодость не обременяет себя расчетами и рассуждениями. Что будет — то и будет, как-нибудь все образуется, на одном городе свет клином не сошелся, можно будет уехать куда-нибудь подальше, постараться все забыть и начать новую жизнь. Как, где, с кем? Сейчас это не имело абсолютно никакого значения.
Когда они на следующий день собрались в Петергоф, то, не сговариваясь, приняли тот же тон общения, что и в Вене. Только обращение «дядя Вадим» исчезло из речи Алины, именно исчезло, она просто делала микроскопическую паузу после местоимения «вы» и продолжала говорить, как ни в чем не бывало. Точнее, отвечать на вопросы или восторгаться увиденным.
Кресла в небольшом салоне первого класса были расположены на носу прогулочного катера, обзор был потрясающим, а стекла надежно защищали от довольно-таки прохладного, хоть и южного ветра. Несмотря на то, что сезон только-только начался, пассажиров уже было достаточно: не забронируй Вадим Сергеевич билеты прямо из гостиницы, стоять бы в очереди часа два, не меньше.
— А в Петергоф можно попасть только по морю? — спросила Алина.
— Это не море, девочка, это — Финский залив, довольно мелкий.
— Какая разница?
— Да никакой. Нет, можно ехать и на машине, но я хотел показать тебе Кронштадт. Видишь, вон там, справа.
Далеко справа, словно прямо из воды, вырастали какие-то строения и величественный собор с нестерпимо блестевшим на солнце золотым куполом.
— Красиво… — мечтательно сказала Алина. — Только море какое-то серое.
— Это же север. Вот поедешь на Средиземное море…
Вадим Сергеевич осекся на полуслове. Поездка на море — это ведь свадебное путешествие. А свадьбы, возможно, не будет…
Алина, словно бы не заметив возникшей неловкости, продолжала любоваться берегами по обе стороны залива. Это действительно было красиво: новые кварталы на Приморском шоссе и на Васильевском острове чуть ли не вплотную подступали к самой воде.
И в Петергофе она вела себя идеально: была ровно-веселой, в меру оживленной, в меру задумчивой, сравнивала местные дворцовые интерьеры с венскими чудесами и то и дело щелкала фотоаппаратом.
Вадим Сергеевич даже подумал, что если бы аппарат был не цифровым, а прежним, пленочным, неизвестно, сколько километров этой самой пленки понадобилось бы на снимки: сначала Москвы, потом — Вены и вот теперь — Санкт-Петербурга с его окрестностями. Все-таки технический прогресс — великое дело.
— Будешь заказывать отпечатки? — поинтересовался он. — Или просто сбросишь на компьютер?
Алина почему-то ответила не сразу, словно этот простой вопрос нуждался в самом тщательном обдумывании.
— Наверное, сначала сброшу на компьютер, — наконец ответила она. — А потом потихонечку буду делать отпечатки… не со всех, конечно.
— Почему? Это же память…
— Я и так ничего не забуду, — услышал он тихий ответ.
И снова почувствовал себя бестактным чурбаном. Зачем спросил? И без того ясно, что не забудет, оба не забудут эти дни и, особенно, ночи. Нет, нужно обязательно внести ясность… никому, в общем-то не нужную.
Вернувшись домой, Вадим Сергеевич испытал одновременно и облегчение, и сожаление. С одной стороны, он был рад, что может заняться привычным и любимым делом, хоть как-то отвлечься от своей нелепой и почти преступной любви. С другой же стороны…
С другой стороны он прекрасно понимал, что ничего подобного в его жизни больше никогда уже не будет. Жениться на Алине? Это однозначно — потерять сына. Не жениться? Потерять ее, не менее однозначно. Он уже достаточно хорошо знал ее характер, чтобы понимать: компромиссов она не потерпит, лгать никому не будет, просто уйдет. Но — куда?
Вот от этих мыслей и этих вопросов Вадим Сергеевич и сбегал каждое утро в свой офис, давая себе слово, что проведет там весь день, а может быть, и весь вечер, допоздна. И каждый вечер возвращался домой не позже восьми часов, зная, что дома его ждет Алина. И не просто ждет, а готовится к его приходу, старается, поддерживает в доме почти стерильную чистоту, красиво накрывает на стол, подает любимые его блюда.
«Она была бы мне идеальной женой, — все чаще думал он. — Да, я на двадцать пять лет старше, но ведь есть масса примеров счастливых браков и с такой разницей в возрасте. Конечно, она захочет иметь детей, но ведь и я, на самом деле, хочу того же. Хочу — и не могу. Сергей никогда не простит мне такого… предательства».
И ему, и Алине было трудно поверить в то, что несколько месяцев, оставшихся до приезда Сергея, они проведут вот так — то ли в идиллии, то ли в напряженном ожидании неизбежного конца этой самой идиллии. И тем не менее… Не зря ведь говорится, что нет ничего более постоянного, чем временное.
Когда до приезда Сергея оставалось меньше недели, Вадим Сергеевич как-то вдруг понял, что последние два месяца письма от сына приходили крайне редко. Точнее, пришло всего одно, причем короткое и маловразумительное. Единственное, что в нем было прописано достаточно четко: дата предполагаемого приезда. Но — предполагаемого, поскольку срок демобилизации вещь вообще крайне условная. Может реализоваться день в день, а может и растянуться, причем достаточно серьезно.
Впрочем, было похоже, что Алину не слишком волновала неуклонно приближающаяся дата. Правда, она убрала квартиру до неправдоподобного блеска, проследила за тем, чтобы «студия» для Вадима Сергеевича была закончена и полностью очищена от последствий ремонта. Забила продуктами оба холодильника — для себя, точнее, для них с Сергеем, и для Вадима Сергеевича. И…
И — все. Как ни приглядывался Вадим Сергеевич к своей юной возлюбленной, он не смог заметить ни малейшего признака озабоченности, нервозности, опечаленности. Напротив, она стала удивительно спокойна, настолько спокойна, что Вадима Сергеевича как-то посетило совершенно несвойственное ему образное сравнение: когда рыбка умирает, она перестает трепыхаться.
Впрочем, никаких признаков того, что Алина погибает, тоже не было. Наоборот, она стала чуть более земной и темпераментной, чем до этого. Радоваться ли такой перемене или огорчаться, Вадим Сергеевич не знал. С одной стороны, это было прекрасно, с другой — немного тревожно.
Накануне предполагаемого приезда Сергея Алина впервые не пришла ночевать в спальню. Вадим Сергеевич, прокрутившись какое-то время в ожидании, не выдержал и отправился к ней сам. Алина оказалась даже не в комнате Сергея, где когда-то жила, а в так называемой гостевой комнате, которую она облюбовала после возвращения из поездки в Вену. И не спала, даже не лежала в постели, а совершенно неподвижно сидела в кресле возле окна.