А до Берлина было так далеко
Между тем наше наступление развивалось успешно. За день части дивизии продвинулись вперед на 10-15 километров. Наибольшим успехом было, конечно, освобождение города Корсунь, который гитлеровцы превратили в мощный узел обороны. И заслуга в этом принадлежала прежде всего бойцам стрелкового полка майора Михаила Ивановича Головина. В то время мы зачастую становились приверженцами линейной тактики, плохо и мало маневрировали, предпочитали атаковать противника в лоб, и это нам дорого обходилось. Майор Головин был одним из тех думающих и талантливых командиров, которые стали смело отказываться от устаревшей тактики, обходить противника с тыла, флангов. Именно такую прогрессивную тактику и применил майор Головин в бою 7 августа. Его подразделения с ходу форсировали реку Рось, причем в том месте, где противник нашего появления не ждал: Головин устроил демонстрацию форсирования в другом месте и тем самым ввел гитлеровцев в заблуждение. Высадившись на противоположный берег, подразделения полка не стали закрепляться на захваченном плацдарме. Не теряя времени, они завязали бой за Корсунь. Как оказалось, немцы здесь располагали малыми силами, а внезапность наступления не дала им возможности подтянуть резервы. Рота гитлеровцев, поддержанная четырьмя орудиями, не смогла оказать полку майора Головина серьезного сопротивления и поспешно оставила спой участок обороны города.
Однако основные бои за Корсунь были впереди. Опомнившись, фашисты срочно перебросили сюда резервы и навалились на полк Головина и другие части дивизии. В течение 8, 9, 10, 11 августа гитлеровцы, не считаясь с потерями, пытались выбить нас из города, сбросить войска в Рось. Но все контратаки были отбиты.
В штаб дивизии поступало множество донесений о героических делах наших людей. Помню, с каким восторгом докладывал мне майор Головин о смелых, инициативных действиях стрелкового взвода лейтенанта Александра Попова.
- Василий Митрофанович, к ордену хочу представить этого командира: истинный герой! Своих людей он вывел к железной дороге и перерезал ее: фашистам ни сюда ни туда. Немцы бросили в контратаку до роты, чтобы выбить оттуда взвод Попова. Не тут-то было! Он продержался до подхода основных сил батальона.
Контрудар 26-й армии имел большое значение в защите Киева. Освободив на второй день наступления город Богуслав, вновь форсировав Днепр отошедшими ранее дивизиями и создав плацдарм у Триполья, армия генерал-лейтенанта Костенко заставила гитлеровских стратегов пересмотреть свои планы, бросить часть сил на наш участок, что, собственно, и требовалось советскому командованию. Успех 26-й армии и удачные действия 5-й армии Юго-Западного фронта северо-западнее Киева, а также огромные потери гитлеровцев заставили их 10 августа принять решение о прекращении штурма Киева, временном переходе на участке Триполье, Киев, Коростень к обороне и подготовке наступления в районе западнее Днепра.
"Запомнят фашисты село Межиречи"
Итак, задача, поставленная командованием фронта, была выполнена. Но, отказавшись от штурма Киева, фашисты в спешном порядке перебросили значительные силы, особенно авиации, для ликвидации последствий контрудара 26-й армии и 5-го кавкорпуса, действовавшего в их тылах. Мы это сразу почувствовали на себе. На второй день наступления небо буквально почернело от немецких самолетов; они летали над Корсунью и прилегающей к ней местностью буквально волнами, устраивали настоящую охоту за нашими конниками. У нас в то время не было авиации. Фактически не было и зенитной артиллерии, и фашисты безраздельно господствовали в воздухе. Для пехоты немецкие самолеты не так-то страшны, а вот конникам они доставили много неприятностей. В черных бурках, на вороных и гнедых конях, казаки были хорошо видны с воздуха и представляли отличную цель для гитлеровских летчиков. Конников плохо укрывала и высокая кукуруза, и переспелая, полегшая от налитого зерна пшеница. Кавкорпус понес значительные потери.
Вскоре наша дивизия получила приказ командира 6-го стрелкового корпуса генерал-майора И. И. Алексеева, который вручил мне полковник Еремин. Но нам опять не довелось хоть немного побеседовать. Генерал Алексеев дал указание прекратить наступательные действия, незаметно оторваться от противника и выйти на рубеж населенных пунктов Межиречи, Воробьевка, Сахновка, расположенных на реке Рось в 20-25 километрах юго-восточнее Корсуни. Рось в этих местах делает довольно большой крюк, размашисто пишет букву "П". И вот нам предстояло за ночь снова выйти на левый берег Роси: река словно не хотела расставаться со своими защитниками, помогала им уже потемневшими холодными августовскими водами не пускать чужеземных солдат к Днепру, в который впадала.
Вместе с генералом Куликовым, старшим батальонным комиссаром Чечельницким, полковником Самсоненко я ехал впереди колонны, изредка возвращался назад, чтобы проверить дисциплину марша. Шел дождь. И круп коня, на котором ехал, и шинель, и сапоги - все было мокрым, забрызгано грязью. Хотелось в тепло, хотелось скинуть промокшую до нитки одежду и растянуться в сухой постели. Какой недоступной мечтой казалось это в сущности простое и естественное желание!
Дорога раскисла, и люди выбивались из сил. Вязли повозки, буксовали машины, застревали орудия. Возле остановившегося транспорта сразу же собирались бойцы. Они дружно наваливались на машины и повозки плечами, подкладывали под колеса камни и доски и быстро вытягивали буксовавший транспорт. И так раз за разом.
Колонна втянулась в лес. Он встретил теплом и прелью. Лес находился на полпути к Межиречам, тянулся километров на пять вдоль дороги и километров на десять в сторону от нее. Генерал Куликов приказал сделать короткий привал и накормить людей.
И тотчас же в ночи зажглись угольки папирос. Люди, пользуясь кровом, который им предоставил ночной лес, жадно курили, как будто старались наверстать упущенное в дороге: там строжайше соблюдались правила светомаскировки и курильщикам приходилось терпеть. Потянуло запахами походных кухонь: кашевары хлопотали над неприхотливым солдатским меню.
Но вот с ужином покончено. Наскоро перекусили вместе со всеми и штабные командиры: полмиски пшенной каши с мясными консервами, железная кружка крепкого, пахнущего кухонным котлом и веником чая и ломоть хлеба. Командование дивизии, как и бойцы, довольствовалось малым, лишь бы таскать ноги. Измотанные беспрерывными боями, постоянно недосыпавшие и недоедавшие, все мы здорово исхудали. Я, например, был широк в плечах, но очень худ, а талия была, как у лермонтовского Печорина.
Коль скоро зашла речь о нашем походном быте, то скажу: со всеми превратностями и неудобствами лично я смирился, не роптал на них, да и смешно было бы это делать. Лишь одно выводило из себя. От природы досталась мне пышная шевелюра. Черные волосы были очень густы. Расчесать их стоило немалого труда.
В мирные дни я уделял много внимания уходу за волосами и держал их в порядке. Признаюсь, что гордился ими и самонадеянно думал, что они производят определенное впечатление па лиц прекрасного пола. Но когда началась война, волосы свалялись, я страдал, пытаясь их расчесать. Наконец решился и остриг их "под нулевку". Сделал это и почувствовал себя человеком, хотя Самсоненко, зная мою слабость7 изводил колкими шутками, вроде того, что Варя, моя жена, такое "колено" и на порог не пустит...
Но вот снова перекатами по лесу полетела приглушенная команда:
- Становись!
Красноармейцы тушили костры, гасили цигарки, взваливали на плечи пулеметы и винтовки, расталкивали спящих, ослабевших в походе товарищей и молча занимали свои места в колонне.
- Вперед, за мной! - звучала другая команда, и темная людская река вытекала на опушку и устремлялась туда, где, окутанные непроглядной августовской ночью, лежали незнакомые украинские села, возле которых должен пройти новый оборонительный рубеж.
К солдатским колоннам присоединялись повозки и грузовики, которые оставались на опушке: в лес они не заходили.