Осень без надежды
А война, получившая через много столетий название «Гибель Хайбории», тем временем продолжалась.
* * *— Господин каштелян, господин каштелян!
— Занят! — рявкнул невысокий плотный человек с остриженными «под горшок» седыми волосами. Широкоплечий толстяк восседал за безбрежным столом, покрытым измызганной белой льняной скатертью, и грустно рассматривал целую гору пергаментов, наваленных на столешницу. Его короткие, покрытые рыжеватыми волосками пальцы сжимали серебряный кубок, доверху наполненный пенистым элем, а в правой руке вместо пера или стилоса виднелась начисто обглоданная куриная косточка. — Войто, ты дашь мне пожрать или нет? Сказал же — если не степняки, меня не дергать!
Войто, совсем молодой безусый стражник Каина-Горы, которому насчитывалось от роду едва лет шестнадцать, замер у дверей, изобразив на веснушчатой физиономии глубокое раздумье. Месьор каштелян был человеком суровым (хотя и отходчивым) и запросто мог приказать высечь надоедалу.
С другой стороны, дело-то самое неотложное! Надо попробовать еще разок.
— Господин каштелян, там приехали… Ругаются. Пустить требуют под ваши ясные очи. А, господин каштелян?
— Яйца отрежу и в окно выкину! — негодующе взревел толстяк. В бедолагу Войто полетела кость от куриного бедрышка, но тот резво увернулся. К вспыльчивому нраву вельможного Ста-шува Альдойского из Альдоя, управителя танст-ва Кернодо, привыкли давным-давно. Полуночная провинция герцогства управлялась его рукой уже без малого четыре десятилетия, почтенный Сташув перевидал на должности каштеляна не менее пяти ссыльных и трех наследных танов, а ныне принял на себя тяжкое бремя всеобщей власти, что танской, что законодательной. И вот такому занятому человеку не дают перекусить!
— Месьор Сташув, госпожа тоже пообещала яйца отрезать… Вы уж решите между собой, кому первенство отдать, — пролепетал Войто. — Только думайте побыстрее, а то господа нетерпеливые.
— Что за господа? — разъяренно процедил каштелян. Если опять беглецы с Полудня, особенно благородные, селить их негде. Пускай едут в деревни, там устраиваются. Кайна-Гора — не постоялый двор, а танов замок! — Войто, дурень! Язык проглотил? Отвечай!
— Так вроде бы, вельможный каштелян, госпожа приехала… Госпожа Соня. Та самая, которой светлейший герцог наше танство подарил за какие-то заслуги. Госпожа Соня, собственною персоною, с двумя оруженосцами, первый из которых представляется Данквартом из Бергиса, а второй вообще молчит. И ноги у него голые.
— Киммериец, что ли? — ахнул Сташув, вспомнив про неприличествующие мужчине одеяния киммерийцев — клетчатые фейлбрекены и тут же выругался. Откуда нынче киммерийцы возьмутся? С неба?
— Эх, если бы киммериец, господин… С Побережья откуда-то.
— Шемит?
— Не! Вроде этот… зингуриец!.
Тут ясновельможный Сташув понял, что трапезы ему не видать и лучше пойти вниз да разобраться самому. Потому как если на самом деле припожаловала благородная госпожа Соня (что вообще-то невозможно, а дурной Войто перепутал все, что мог и не мог перепутать), та самая Соня по прозвищу «Рыжая», коей герцог Юсти-ний за воинскую доблесть несколько лет назад подарил целое танство, значит, в округе начинаются чудеса.
Почтенному господину Сташуву в следующем году исполнялось шестьдесят лет — возраст изрядный.
Росточком сынок давно почившей господи баронессы Хальфриды Альдойской отнюдь не вышел, едва три локтя с ладонью набиралось; однако по молодости лет еще не располневший, розовощекий Сташув был причиной слез многих кернодских девиц. Собой хорош, силен как бык, доблестный воитель, — впервые взявший меч в четырнадцать лет, когда герцог воевал за порубежные земли с королем из Вольфгарда, что в Пограничье. Ныне же, по прошествии десятилетий, бычок поседел, отрастил изряднейшее брюхо, но по-прежнему мог без усилий поднять передок груженой телеги своими руками и единственным ударом кулачищи сбить с ног крупного мерина. Он привык всегда таскать на себе кольчугу, носить вместо меча тяжеленную булаву, быть куртуазным с дамами и крутым с подчиненными, но в то же время за грозным Сташувом отнюдь не велось славы самодура, а то и хуже — злодея да тирана. Просто он был радетельным хозяином вверенного герцогом танства.
— Проводи меня, Войто, — могучий каштелян Каина-Горы утвердил на поясе неподъемную, окованную железом дубину, которую только он мог именовать булавой, громко дохлебал пиво из кубка и, чуть переваливаясь, пошел к лестнице замковой башни, предвкушая, как всласть наорет на незваных гостей и выставит вон. — Так они представились, будто райдорцы, наши?
— Два райдорца, — послушно ответил юный стражник. — Третий голоногий. Я ж объяснял! Из побережных.
— Ой, дубина… — вздохнул господин управитель. — Тебя мамка, небось, часто из колыбели роняла?
— Во-во, это мне все твердят — и десятник, и командир стражи. Обидные ваши слова, благородный каштелян. Если б я знал, что война будет, так хоть немного грамоте научился бы. А так — забрали из деревни… Я ж бортник да пастух, и охотник еще.
— Потому что охотник — и забрали, — буркнул Сташув. — Из лука бить умеешь? Умеешь! Теперь такие люди нужны. Приучайся жить при господском доме.
— Так я бы с радостью, вельможный сударь, да от вас только и слышишь — яйца отрежем, руки отрубим. Лесовик, деревенщина глупый…
— Не занудь, — поморщился каштелян. — Показывай, где твои гости.
— За воротами, — горько вздохнул Войто. — Господин десятник меня до вас послал. Доложить. А сам их не пускает.
Замок Кайна-Гора оседлал высокий скальный выход, поднятый к небу среди покрытых столетними елями холмов, будто палец великана. Наверх вела достаточно широкая и удобная дорога, но если бы по ней собрался взойти враг — тут ему и конец! Путь от подножия к воротам древнего кубообразного сооружения с башнями по углам отлично простреливался из бойниц, проезд всегда можно завалить камнями или залить горячей смолой. Сейчас, пока в Кернодские дебри враг не совался, стража допускала к воротам Каина-Горы любого, и в то же время в каждый момент была готова превратить крепость в орех, недоступный ничьим зубам.
Сташув вместе с неуклюже держащим тяжелое копье Войто вышел в нижний двор, небрежно-величественно, как получается только у стариков, видевших не одну войну, кивнул начальствующему нынешним вечером десятнику, и направился прямиком к воротам. Створки, конечно, закрыты. Только решеточка размером в ладонь на калитке откинута.
— Кого принесло на ночь глядя?! — взревел каштелян, заранее полагая, что его басовитый голос всяко напугает торчащих по ту сторону дармоедов. И ведь не стесняются, заразы! Вместо того, чтобы оборонять герцогство от навалившегося недруга, сбегают в глухомань, надеясь здесь отсидеться'! Да не выйдет у них ничего! Недаром месьор Сташув сообразил самостоятельно подпить ополчение из деревень, командирами приставить благородных бритунских кнехтов и оборонять Кернодо до последнего человека. Всякому работа найдется, что сыну кмета, ладно обращающемуся с луком или самострелом, что испугавшемуся неисчислимых степных орд беглому дворянину.
— Сташув из Альдоя? — послышался высокий голос из-за решетки. — Как же, узнаю! Вас не узнать невозможно! На любого рычите, будто раненый медведь на охотника!
— Да ты кто таков, чтоб так со мной говорить? — от натужного крика господина каште-ляна лошади, стоящие во дворе замка, нервно повели ушами и затоптались. Сташув метнул глазами молнии на десятника и неотлучного Войто, напыжился, покраснел по самые кончики ушей и гаркнул: — А ну, открывай! Посмотрим на смельчака! Пусть в глаза мне скажет, а не сидит за крепкой доской!
— Давно бы так, — Сташув едва различил тихий хриплый голос. — Соня, у вас в Кернодо подданные считают нужным выражать почтение законному господину криком?
Подчиняясь неистовству каштеляна, наверху заскрипели деревянные зубчатые колеса, окованные металлом створки ворот поползли в стороны, а сам Сташув, торжественно возложив ладонь на свою любимую булаву и горделиво задрав голову, шагнул к трем всадникам, нарисовавшимся на фоне вечернего неба. Никто из них не подал коня вперед и хвала за то богам — тотчас нашпиговали бы стрелами.