Белокурые бестии

В Москве Саня пригласил Марусю на свое выступление в ночной клуб, где собралась целая толпа каких-то пугающего вида приблатненных личностей, которые шумели, толкались и громко переговаривались между собой. Когда Саня вышел на сцену, Маруся в первый момент его даже не узнала – в жизни он был достаточно тщедушного сложения и маленького роста, отчего все время ходил на высоких каблуках, – на сцене же он весь преобразился, на нем были золотые сапожки и великолепный бархатный плащ, усыпанный сотнями фальшивых брильянтов, которые сверкали и переливались в свете прожекторов. Как только Саня вышел на сцену и заиграла музыка, в зале сразу же воцарилась полная тишина, сначала Саня спел несколько песен из репертуара Клавдии Шульженко, потом – Марлен Дитрих, а в конце – песню про безработного афганца, который никому не нужен и уходит «в кокаиновую ночь, черную, как дуло автомата», – при этих словах, совпавших с заключительным аккордом, Саня театральным жестом скинул с себя усыпанный брильянтами плащ и упал на него, встав на колени. После этого какой-то жуткий, похожий на орангутанга тип с невероятно длинными руками впал в настоящий транс, он стал дергаться всем телом и скандировать: «Саня! Саня!» Казалось, что он вот-вот плюхнется в обморок.
* * *
Слова в голове Маруси не всегда складывались в связные предложения, они просто порхали сами по себе и создавали разные образы, часто граничившие с бредом, однако это уже было интересно и занимательно, и эти образы настолько увлекали ее, что у нее терялось ощущение реальности, ощущение почвы под ногами, можно было вообще забыть о реальности и унестись в заоблачные выси. Слово «пектораль» застряло у нее в мозгу уже давно, она все хотела посмотреть в словаре, как же это слово пишется, оно снилось ей всю ночь, и даже сам этот пектораль виделся как какое-то прекрасное создание, творение природы или человеческих рук – неважно, все равно это было очень красиво. Кажется, в Древнем Египте фараоны носили на шее и груди пектораль, это было специально предназначенное для них украшение.
Про пектораль Марусе рассказал Павлик, когда он приехал из Берлина и зашел в собор, старушка у входа под большим секретом рассказала ему о чрезвычайном происшествии. Дело в том, что у них была на экскурсии группа иностранных туристов, и они ушли, весьма довольные, но через час прибежала взволнованная туристка, вся красная, в слезах, а с ней вместе – сопровождающий группу переводчик, и объяснил, что у нее украли документы и кошелек, а там были все ее деньги, тем более что без документов она даже обратно домой улететь не могла, в Амстердам или, там, в Цюрих – старушка точно уже не помнила.
А в соборе в это время сновали какие-то цыганские дети, они достаточно часто там появлялись, и их гоняли смотрительницы, но окончательно выгнать их было просто невозможно, они появлялись вновь и вновь и все время шмыгали, как мыши, около иностранных групп. Скорее всего, цыгане и обчистили эту туристку, так решили все. Тут же поймали одного маленького черненького мальчика с грязными ручками, мальчик стал рыдать, бить себя в грудь кулачком и кричал, что он такого никогда не делал, но мальчика все равно привели в кабинет директора и не отпускали. А вечером того же дня в собор явился высокий мужик в сиреневом спортивном костюме фирмы «Адидас», у него были черные кудрявые волосы до плеч, блестевшие от какого-то геля для волос, он распространял вокруг себя аромат дорогого одеколона или даже духов, и на шее у него был золотой пектораль – так сказала одна сотрудница, которая в этом хорошо разбиралась, так как изучала историю искусства, кроме того, когда он открыл рот, то все увидели, что все зубы у него золотые, нет ни одного белого, за руку он держал маленького мальчика, очень хорошо одетого, причесанного на пробор. Все сотрудники музея прибежали поглазеть на настоящего цыганского барона, они столпились у выхода из алтаря и ловили каждое его движение, а он как будто и не замечал ничего вокруг. Он подошел к столу, за которым сидел распорядитель, отправлявший экскурсоводов на экскурсии, и с большим достоинством заявил, что он – цыганский барон, а вот это его сын; он в курсе того, что здесь произошло, это настоящий позор для всех цыган, пусть директор отпустит того ребенка, он ни в чем не виноват, настоящего похитителя найдут сегодня же к вечеру, а он пока оставит здесь в залог своего сына. Цыганский барон изящным жестом легонько стукнул себя в грудь кулаком, прямо по золотому пекторалю, и за руку провел своего сына в кабинет директора, там они оставались какое-то время, вышел он оттуда уже один и медленной походкой удалился к выходу. А вечером того же дня он появился снова, и в руке у него была небольшая сумочка, а в этой сумочке оказались все деньги той иностранки и ее документы, и директор тогда отпустил и первого цыганенка, и сына этого цыганского барона, и конфликт был улажен ко всеобщему удовольствию. Мало того, барон обещал, что отныне собор будет находиться под непосредственным покровительством цыган, и что больше здесь не будет никаких проблем подобного рода, что это, вообще-то, сделал какой-то пришлый человек, не настоящий цыган, а настоящие цыгане никогда бы себе такого не позволили, потому что для них честь превыше всего, и собор они очень любят и всегда уважали здешних сотрудников. Но директор после того случая нанял охранников, которые уже в собор цыган не пускали, а если туда и проникали цыганские дети, то их тут же отлавливали и выводили.
Павлик после этого рассказа ужасно захотел сделать себе пектораль, хотя бы не из чистого золота, а просто металлический, но для этого нужно было знать, хотя бы приблизительно, как он выглядит, и он просил Марусю, чтобы она ему подсказала, как делать пектораль…
Когда Костя работал санитаром, к ним в больницу тоже привезли огромного двухметрового роста цыгана с золотыми зубами, которого в пьяной драке выбросили с девятого этажа гостиницы «Советская», цыган был уже мертв. Тогда тоже в больницу пришла целая делегация во главе с седым благообразного вида стариком, они просили вернуть им тело и ни в коем случае не делать вскрытие, так как эти цыгане были мусульманами и приехали в Ленинград откуда-то с Волги, кажется, из Куйбышева. Однако главный врач не стал с ними даже разговаривать, тогда цыгане устроили в больнице настоящий погром, выбили все стекла в приемном отделении, и тело им, кажется, все-таки отдали. Костя тогда работал в приемном отделении, он должен был, в том числе, выносить трупы, за сутки, как правило, их было примерно пять-семь. Постепенно ему начало казаться, что все умершие в больнице – это святые, и он выносит всех святых…
У Светика, хотя у него были голубые глаза и светлые волосы, тоже в лице было что-то цыганское, он действительно однажды показал Марусе фотографию, где его дедушка в кафтане, папахе и сапожках стоял в окружении людей в таких же странных нарядах; по словам Светика, он был родом из Румынии. Светик даже утверждал, что он находился в родстве с графом Дракулой, правда, Маруся уже знала одного потомка графа Дракулы, это был издатель грузного телосложения, мрачный тип, с которым ее познакомил на одной из презентаций Торопыгин. Его тоже очень заинтересовал Селин, а потом выяснилось, что ему больше всего нравится в его прапрапрадедушке – что тот прибил гвоздями шапки к головам турецких послов, когда те не сняли их в его присутствии.
Костя говорил, что его дедушка, который жил в глухой тамбовской деревне, тоже воспитывался среди цыган и даже целый год провел в таборе, где научился очень хорошо танцевать и играть на гармошке, что Костя и пытался однажды Марусе продемонстрировать, выплясывая перед ней в течение нескольких часов и даже дней, пока его не забрали санитары. Он начинал издалека, с обычных жестов, брал какой-нибудь предмет, книгу, но постепенно его движения ускорялись, пока не переходили в залихватскую русскую пляску, эти пляски, правда, перемежались у него с балетными номерами, по его мнению, во много раз превосходящими то, что продемонстрировал Нижинский на премьере «Послеполуденного отдыха фавна», и Маруся должна была быть счастлива, созерцая столь необычное, восхитительное и болезненно-утонченное зрелище, decadence, Art Nouveau…