Последнее предложение (СИ)

— Я тоже, — Роман мрачно посмотрел на него. — Но это сейчас здорово рассуждать, а тогда мне что надо было делать? Постучать в окошко и спросить: «Скажите, пожалуйста, это у вас посмертные мышечные сокращения или агония?» Я тебе единственное, что могу сказать, — вот теперь пусть хоть с десяток теток развесят на березе перед моим окном — я даже форточку не открою!
— Пошли! — решительно сказал Анатолий, подталкивая его к выходу из двора, где на углу стоял его «Крайслер». — Менты с тебя прямо глаз не сводят. Лучше не нервируй их своим присутствием.
— Чую я, что они на меня еще насмотрятся, — пробормотал Савицкий, неохотно подчиняясь. — Ну, ничего, найду этого щенка — шкуру с него спущу! Так подставить!
— Ты сам подставился, — Анатолий зазвенел ключами и оглянулся на милицейскую машину. — И, все-таки, странно, что никто, кроме тебя, этого пацана не видел.
Роман резко остановился.
— Уж не хочешь ли и ты спросить: «А был ли мальчик?» Думаешь, из-за твоего предложения у меня на радостях начались видения?!
— Я просто сказал, что это странно. Что ты сразу…
— Его видел я — этого вполне достаточно. Черт, я этому паршивцу даже руку перевязал!.. Хотел бы я знать, кто его ко мне подослал. Сам бы он до этого не додумался. Денис Лозинский… фальшивка, конечно же!..
— Садись, — Анатолий открыл дверцу машины. Роман плюхнулся на сиденье, подождал, пока приятель заведет двигатель, и с неожиданной усталостью сказал:
— Если ты собираешься все отменить насчет послезавтра, то я, в принципе, пойму. Во всяком случае, попытаюсь.
— Хорошо. Не приходи послезавтра… в девять. В десять приходи, а то у меня кой-какие дела нарисовались, — Анатолий подмигнул ему. Роман усмехнулся и откинулся на спинку кресла, прикрыв веки, но под ними тотчас, как назло, возникло видение распухшего языка, медленно втягивающегося в рот мертвеца, и, вздрогнув, он выпрямился и уставился в окно. Вид проплывающего мимо красно-коричневого торца дома немного успокоил, но все равно то и дело чудился в голове чей-то издевательский хохоток.
Испугался? Испугался?
А ведь ему всегда казалось, что у него крепкие нервы. Уж не будет ли следствием сегодняшнего то, что он начнет подскакивать по ночам с воплями и жалобно лепетать: «Мама»?! Будь мать жива, она бы, наверное, его высмеяла. Мать Романа была женщиной жесткой и язвительной, а травмы признавала только физического характера, считая все нервные потрясения и страхи сплошным притворством, которые нужно безжалостно искоренять и ни в коем случае не потакать им. «В этих случаях ремень практичней, чем сюсюканье!» — то и дело говорила мать, и Роман не раз удивлялся тому, что она не родилась мужчиной. Его отец тоже не раз этому удивлялся, а через шесть лет совместной жизни удивился настолько, что ушел к другой женщине, с которой и жил в мире и согласии, пока в девяносто девятом инсульт не свел его в могилу. Мать пережила его на шесть месяцев, погибнув в одной из самых страшных аварий за историю Аркудинска, когда в пассажирский автобус врезался грузовик с лесоматериалами, и Роман до сих пор бессознательно обходил улицу, где это произошло.
Уже на выезде из «рукава» Анатолий притормозил возле ларька, в приоткрытой двери которого курила скучающая продавщица, разглядывая прохожих и отпихивая ногой толстого кота, пытавшегося прошмыгнуть внутрь.
— Сигареты забыл, — сказал он, открывая дверцу. — Сейчас.
Роман рассеянно кивнул, глядя на дорогу сквозь ветровое стекло. И вдруг подобрался, словно пес, учуявший потерянный след.
«Рукав», огибавший ларек, выходил на сквозную дорогу, которая, в свою очередь, протянувшись метров на двадцать пять, вливалась в трассу, где катил поток машин. Старые березы, росшие вдоль тротуара, закрывали ее, но в просвет между двумя деревьями Савицкому хорошо был виден пешеходный переход, у которого, дожидаясь разрешающего сигнала светофора, стояли несколько человек. И одним из них был мужчина в короткой темно-зеленой куртке и спортивных штанах. Его голова была повернута в профиль — обычный, ничем не примечательный человек лет сорока, которого Роман никогда не видел прежде. Он и сейчас не обратил бы на него внимания, если бы мужчина не держал за руку ребенка — светловолосого малыша в потертых джинсах и синей футболке, которая была ему слишком велика. Малыш неотрывно смотрел на человека, и даже с такого расстояния Роману было видно, что он улыбается во весь рот. На его руке, чуть выше локтя, белела свежая повязка.
— Ах ты, черт! — зло и вместе с тем обрадовано воскликнул Роман, распахнул дверцу, выскочил из «вояджера» и кинулся к трассе, слыша за спиной шум едущей машины. Чей-то голос выкрикнул его фамилию, но он не обратил на это внимания.
Он не стал окликать мужчину и уж тем более мальчишку — ни к чему, еще спугнет. Вот догонит — и тогда…
На светофоре вспыхнул разрешающий сигнал, и мужчина в зеленой куртке двинулся вперед. Роману показалось, что он идет как-то сонно, и не столько он ведет мальчишку, сколько тот ведет его — почти тащит за собой. И едва он подумал об этом, уже вылетая на тротуар, как малыш обернулся и посмотрел точно на него.
Конечно же, это был Денис — Савицкий не ошибся.
Мальчишка улыбался — улыбался ему, и в его улыбке не было ни страха перед грядущей расправой, ни издевки — ничего — теплая, дружеская полубеззубая улыбка, которая при других обстоятельствах могла бы и умилить. Роман невольно притормозил, ошеломленно глядя на негодника, и тот на ходу помахал ему рукой — приветливый жест, как будто они знали друг друга давным-давно. Потом он отвернулся и вдруг остановился, и его спутник в зеленой куртке остановился тоже, так ни разу и не обернувшись.
Роман смотрел на них секунду. Может быть, немного меньше — позже ему казалось, что с того момента, как мальчик и мужчина застыли на дороге, времени вообще не было. Может, какой-то клочок, который нельзя уловить ни взглядом, ни сознанием. Только что они стояли на дороге, а теперь вместо них был серебристый «опель-караван», вылетевший из потока машин и смахнувший две человеческие фигуры небрежно, как рука смахивает крошки со стола. Где-то над крышей «каравана» мелькнуло, кувыркаясь, зеленое пятно, и только потом Роман услышал грохот, дребезг бьющегося стекла и отчаянный визг тормозов. С тротуара всколыхнулся крик ужаса, в который вплелся вой клаксона, похожий на чей-то предсмертный вопль… а может, это и был вопль — Роман так и не успел этого понять. «Опель» развернуло и боком вынесло на встречную, где он с лязгом впечатался багажником в левое крыло потрепанной «тойоты» и застыл, методично мигая габаритными огнями.
Роман сделал шаг вперед и остановился, глядя на дорогу, где лежал мужчина в зеленой куртке, сейчас похожий на изломанную окровавленную куклу, брошенную на асфальт каким-то малолетним озорником. Он шагнул не потому, что хотел подойти поближе, — ему просто потребовалось сделать какое-то движение. Ему казалось, что если он останется стоять на месте, что-то внутри него, дрожащее и натянутое до предела, порвется, и он тоже закричит — но не от ужаса, и это было намного хуже. Кто-то пробежал мимо него, еще кто-то, несколько человек, среди которых он узнал Нечаева, склонились над телом, загораживая его, но Савицкий и без того увидел уже достаточно. Человек на дороге был мертв — вероятней всего с того самого момента, как в него врезался бампер «каравана», и о крышу ударялось уже мертвое тело. Он лежал, немыслимо перекрутившись в талии, так что его верхняя часть с раскинутыми руками прижималась спиной к асфальту, а нижняя почти упиралась в него коленями. В пыли медленно и сонно расползались темные ручейки, затекая в выбоины асфальта и изгибаясь между выступами.
Кто-то кричал — страшный вибрирующий вопль, перемежавшийся судорожными всхлипываниями. Роман взгляну на «опель» — вопль доносился оттуда, и за покрытым густой паутиной трещин и красными разводами ветровым стеклом металась и корчилась темная фигура. Он отвернулся и снова посмотрел на дорогу, потом огляделся по сторонам, пытаясь осознать случившееся. Мысли тяжело ворочались в мозгу, словно в густой трясине.