ЛОВУШКА

Поскольку Бриде заметно встревожился, тот добавил:
– Ладно, ладно, нельзя уже и пошутить…
Затем, обернувшись к человеку, ожидавшему в стороне:
– Подходите, Руане, дайте-ка я представлю вас одному из моих старых друзей.
– Весьма польщен, – сказал человек наружности старого республиканца, с уважением поклонившись.
– Мой старый друг Бриде – один из наших. Он некоторое время колебался, смотрел, куда ветер дует, но, наконец, нашел свой путь. Не правда ли, Бриде?
– Я тебя прошу…
Обращаясь к Руане, Бассон продолжал:
– Вы еще с ним увидитесь, у него будет к вам дело.
Потом, поворачиваясь к Бриде:
– Это с ним ты будешь иметь дело. Мсье Руане – бесценный сотрудник.
– Буду счастлив оказаться вам полезным, – произнес тот с тем же большим почтением.
Затем он скромно отошел.
Спустя некоторое время, когда Бриде снова оказался наедине с Лавессером, он сказал:
– Ну что за тип этот Бассон! Такие шуточки неуместны в данный момент.
– Это и в самом деле, скорее дурной тон! – заметил Лавессер.
– Если приехать в Виши, чтобы поступить на службу Маршалу, называется быть голлистом, если такой человек, как я, голлист, нет, я не понимаю, человек, у которого эта банда негодяев-коммунистов, евреев, франкмасонов отняла все… Ведь это они виноваты, ведь это они привели нас к тому, что случилось… Но я все же верю, что их заставят заплатить за все… и дорого. Это никогда не будет слишком дорого… Человек, который был счастлив… который жил себе тихо, не делая никому ничего дурного…
Бриде оживился, он, наконец, обрел нужный посыл.
– Это я-то, я – голлист! Хорошенькое дельце! После того, что эта шайка сделала с моей страной… Просто не поверить, что не нашлось раньше порядочных французов, которые бы их привели в чувство. Но теперь, теперь все изменилось. Покончено с политикой, с блатом, с махинациями.
Поскольку Лавессер довольствовался лишь тем, что качал головой, Бриде, который довел себя до той крайней степени отвращения ко всем этим предателям, что уже не мог даже об этом и говорить, неожиданно сменил тон.
– Я не хочу впадать в ярость, – сказал он.
– Я не понимаю, – заметил в этот момент Лавессер, – почему вы так серьезно восприняли шутку Бассона.
Бриде на мгновение растерялся, что ответить. Потом, взяв себя в руки, ответил:
– Про вас бы сказали, что вы – голлист, вам бы это тоже мало понравилось!
– Мне было бы совершенно все равно.
– Вы, верно, не потеряли всего, как я.
– Что вы хотите сказать? И что же вы потеряли?
Бриде почувствовал, как холодный пот потек по его телу. Он заврался.
– Я потерял свою родину, – воскликнул он, разводя руками.
Лавессер взглянул на него, как на незнакомца, который только что подсел к нему за столик.
– Ну вот, теперь я вас больше не понимаю…
– Как это? – резко воскликнул Бриде, за негодованием пытаясь скрыть свое замешательство.
– Нет, я вас больше не понимаю.
– Вы не понимаете, что человек может испытывать отвращение от того, что его продали, предали, вся эта шайка из Национального фронта, вся эта банда жуликов и коммунистов!
Лавессер становился все более и более отчужденным.
– Это, если требуется, я понимаю, – сухо сказал он.
– Ну вот, вы видите, вы согласны со мной! – сказал Бриде, используя возможность естественным образом сбавить тон.
– Нет, я с вами не согласен, – продолжил Лавессер, обращаясь к Бриде, словно только что с ним познакомился.
– Теперь уже я вас больше не понимаю, – сказал Бриде.
– Это потому, что мы совершенно по-разному смотрим на вещи.
– Вы находите?
– Да! Абсолютно! Мы, национальные революционеры, мы не были удивлены тем, что произошло. Мы предвидели это. Мы твердили об этом. Мы не считаем, что многое потеряли. И поэтому у нас нет оснований для гнева. Прошло время пустого горлопанства. Мы не хотим более слышать, как кричит не переставая, как это только что делали вы, француз на француза. Рождается новая Франция. И никто не может этому помешать.
– Ни евреи, ни коммунисты, ни франкмасоны!… – выкрикнул Бриде наугад, уже не представляя ясно, что следовало говорить.
– Их больше не существует. И если они слепы настолько, чтобы не понимать этого, чтобы противиться рождению этой освященной страданием Франции, чтобы желать коснуться ее, пусть кончиками своих окровавленных пальцев, этого чистого и славного дитя, то горе им. Эта Франция, чей девиз есть и будет: "Труд, Семья, Отчизна", обращена взором к нам, и если она призовет нас на помощь, мы сумеем ее защитить, будьте в этом уверены.