Притворись, что мы вместе
В палате стояла тишина, никаких родственников в досягаемом радиусе не отмечалось. Тут было много небывалых по тем временам излишеств: стеклопакеты, плотные занавески, холодильник, микроволновка, новый линолеум, приличных размеров стол и шкаф для одежды, а самое важное – отдельный санузел с душем. Пахло недавно законченным ремонтом. Кровать поставили подальше от окна, в полумраке. С порога я даже сначала не поняла, где больная: она была настолько маленькой и хрупкой, что одеяло почти полностью скрадывало очертания тела. Я приблизилась и села на краешек кровати, потихоньку перелистывая историю болезни. Женщина спала.
Вот странно: откуда диабет? Ожирения нет, метаболический синдром под большим вопросом… Черт, так надеялась увидеть огромную армянскую маму. Уж с этим народом я научилась разговаривать.
Женщина оказалась совершенно петербургская: седые, без следов краски, волосы аккуратно забраны в гладкую прическу, подчеркивающую высокий лоб, черты лица благородны и глубоки. Тут же вспомнилась одна из преподавательниц Вагановского училища, которых я частенько наблюдала, гуляя в Катькином саду: изящной походкой, в маленьком темном берете, приталенном элегантном плаще и на неизменных каблучках, она со своим выводком шествовала в сторону Невского проспекта.
Девочки, спину держать…
Годы только прибавили госпоже Вербицкой достоинства и красоты. Тонкие ненавязчивые духи, домашнее постельное белье, аромат женской косметички, прекрасные хрупкие пальцы, почти не тронутые временем, тонкие запястья и изящная шея. Запахи и линии, пастельные тона, глубокий спокойный сон. Это была идеальная картина, ни одна деталь не разрушала гармонию. Только легкий след ацетона в дыхании и предательский диабетический румянец. Казалось, сейчас проснется и будет совершенно здорова.
Вот все-таки странно: «перо», торчащее из брюха татуированного пацанчика, воспринималось совершенно логично, разбитая башка у пьяного в стельку водителя – тоже. Но в этой картинке не было логики.
Я раздвинула занавески. Звук и свет разбудили ее. Несколько секунд она еще не понимала, где находится, потом осторожно приподнялась на кровати, надела очки, помогая себе вернуться в реальность.
– Добрый день. Простите, я заснула. Ждала врача с отделения… Не спала дома почти два дня…
– Добрый день. Меня зовут Елена Андреевна. Веду эту палату.
Несколько секунд тишины, и она вернулась в это пространство и время окончательно.
– Ой, здравствуйте, доктор. Какая вы молодая! Господи, простите. Я знаю, доктора не любят, когда им намекают на юность. Не обижайтесь, ради бога. Я считаю, что только молодость обладает живостью ума и способностью развиваться.
– Ничего, Полина Алексеевна. Не извиняйтесь. Я уже привыкла. Так… Вас только что перевели из реанимации… Историю я вашу посмотрела. На каком этапе мы сегодня находимся, более-менее понятно, однако хочу у вас поподробнее узнать, что дома случилось. Как вы сами считаете: долго ли болеете?
Прилагая усилия, она встала с кровати, сняла со спинки кресла темно-синий домашний халат, накинула его поверх сорочки и села за стол рядом со мной, машинально пытаясь привести в порядок прическу. В каждом движении была заметна дикая слабость, руки немного дрожали.
– Даже не знаю, как это все произошло… Плохо себя чувствую, наверное, последние месяца два. Хотелось пить постоянно, знаете ли. Какое-то непроходящее бессилие, озноб почти ежедневно к вечеру. Вообще, я человек абсолютно здоровый. У меня даже медицинской карточки в поликлинике нет. Тридцать лет отработала учителем, посещала врачей только на медосмотрах. Все некогда, знаете ли. То классное руководство, то выпускные… Не понимаю, что такое произошло: у нас в семье принято питаться правильно, сладкое я не ем – не люблю, да и жирной пищи дома стараемся избегать.
– Не простывали сильно в последние полгода?
– Нет… наверное, нет. Внучка у нас находится со мной дома, детский сад не посещает, гости тоже редко приходят… Нет, никто не болел.
– А может быть, какой-то стресс перенесли в недавнем прошлом? Что-то случилось неожиданно, понервничали?
– Да нет, Елена Андреевна. Не вспомню… Жизнь моя теперь однообразна, в ней мало событий. Когда человек выходит на пенсию, единственное, что его может выбить из колеи, – это неприятности в семье. У меня, слава богу, все очень хорошо.
– Ну что ж, сейчас посмотрю вас. В ближайшее время нам надо попытаться перейти с инсулина на более мягкие средства. С вашей стороны прежде всего требуется строгое соблюдение диеты – я расскажу вам об этом более подробно. Возьмите еще, пожалуйста, вот это пособие. Тут все написано о питании при сахарном диабете.
Я протянула ей приготовленную заранее брошюру для больных, довольно муторную и слишком подробную.
– О, прекрасно, доктор! Не утруждайтесь длинной лекцией. У вас такой усталый вид… Не тратьте на меня лишнее время. Я ведь педагог – с бумажного листа усвою не хуже, чем со слов.
Какое чудо! Замечательно. Просто везение, а не пациентка.
– Хорошо. Я тогда вам пока оставлю до утра почитать.
После разговора я осмотрела ее, изучила еще раз анализы, повторно осознавая свою неполноценность, убедилась, что болезнь пришла непонятно откуда и, похоже, крепко уже ее помотала.
Думай, Сокольникова, думай. Без причин нет лечения.
По дороге домой я крутила в голове свою первую платную больную, перебирая варианты возникновения ее внезапной болезни. Размышляла о том, что мы до сих пор так и не знаем, где подстерегает нас несчастье и откуда все же берется вся эта гадость. В приемнике процесс значительно упрощался – ты и смерть, face to face, игра по правилам. Но на отделении, где лежали больные с многолетним хроническим багажом, она, смерть, не хотела показывать лицо, пряталась, будто ее и нет. За два года, проведенных в стенах нашего тухлого валежника под высокопарным названием «эндокринология», я поняла: тут она не хотела тягаться с людьми в белых халатах – в основном ей лень и неинтересно. Она играла дома, незаметно, подпитываясь человеческими слабостями и горем, десятилетними переживаниями, предрассудками, беспочвенным страхом, нежеланием посмотреть на себя в зеркало. Когда люди попадали в больницу, она пряталась в домашних вещах, наспех втиснутых в больничные тумбочки. И лишь иногда показывалась из тени, говорила тебе: эй, доктор, я тут самую малость отдохну, но ты не думай, что отдыхать буду долго, – все они рано или поздно придут ко мне.
Забрать Катьку из сада, конечно же, не успела, так что потащилась прямо домой. Вот уже несколько лет, как появилось чудо в виде сотовых телефонов, так что мама всегда выручала. Она работала после рождения Катьки исключительно на дому – вела бухгалтерию парочке ларечных королей. К тому времени родители Вовки построили дом под Петродворцом, оперативно продали свою квартиру и купили другую – поновее, двухкомнатную, с улучшенной планировкой. Моя больница опять оказалась рядом. Так что все мои жизненные точки, работа, садик, дом и родители, оказались в пределах пеших передвижений. Непозволительная все это, надо сказать, роскошь, особенно для рядового жителя Северной столицы. Асрян через год после меня обзавелась маленьким чернявым мальчиком, родители мужа сразу после пополнения семейства купили для молодой семьи хорошую трешку в пяти остановках метро от моей новой квартиры. Евреи ждали еще детей – но не тут-то было. Никто не планировал больше страдать от тошноты, отеков, родов, мастита, детского плача по ночам.
Катерина с мамой уже были дома. Кухонные запахи и детские вопли расслабляли. Непереносимо хотелось спать, но еще надо было как-то продержаться до Катькиного засыпания. Слава богу, маман немного прибралась и сварганила обед. Мне же оставалось лишь валяться с Катькой, рыжим существом, которое ползало по мне, как обезьяна.
Выглянула из кухни мама в переднике, с поварешкой и тут же исчезла. Сквозь журчание воды из кухонного крана послышались знакомые мотивы: